Ну и ладно, подумал он. Хоть раз прояви милосердие. Эта женщина что-то значила для тебя, пусть давно и недолго. Выполни ее просьбу, сделай то, что нужно для спасения ее сына, а потом вели ей одеться и убираться отсюда.
Сейчас она была полностью обнажена. Принимала разные позы, явно провоцируя его, предлагая себя так умело, что, происходи это в прежние времена, он пришел бы в восторженное исступление. Сейчас, однако, все это казалось ему просто абсурдным. Еще шаг, и она окажется внутри защитного силового поля.
— Осторожно,— сказал он.— Пространство вокруг моего стола защищено. Если ты подойдешь еще ближе, сработает защитный экран. Он нанесет тебе удар.
Слишком поздно.
— Ой! — вскрикнула она с легким придыханием и вскинула руки.
Судя по всему, Барбара прикоснулась-таки к защитному полю, и оно оттолкнуло ее. Она отпрянула от него, зашаталась, согнулась и упала на пол, прямо посреди комнаты. И тут же съежилась жалким всхлипывающим комком, прижимаясь лбом к музейному персидскому ковру. До сих пор Карлу-Гейнриху не приходилось собственными глазами видеть, что происходит при столкновении человека с полем. Эффект оказался даже сильнее, чем он ожидал. К его испугу, с ней началось что-то вроде истерического припадка. Все тело конвульсивно подергивалось, дыхание вырывалось с хрипом. Пугающее зрелище, пугающее и немного грустное. Ей, наверно, больно.
Что делать, подумал он? Встал, подошел поближе и остановился над ней, глядя на извивающуюся обнаженную фигуру; вот так же сзади он когда-то рассматривал Барбару с помощью тайного «глазка» — гладкие белые ягодицы, стройная спина, нежные выпуклости позвоночника.
Внезапно, вопреки недавнему безразличию, в нем поднялась удивившая его самого волна желания. Даже несмотря на страдания Барбары, а может, как раз из-за них. Ее полная беззащитность, мучения, весь этот жалкий вид; но также ее гладкие тяжелые бедра, красивые стройные ноги, совершенную форму которых не скрывало даже то, что она поджала их под себя. Он опустился рядом с ней на колени и легко прикоснулся ладонью к ее плечу. Кожа показалась ему горячей, словно у Барбары был жар.
— Послушай, все будет в порядке,— мягко сказал он.— Я сделаю так, что твой сын вернется домой, Барбара. Не надо так, успокойся.
Она застонала с новой силой. Черт, похоже ей совсем плохо. Наверно, нужно послать за помощью.
Она попыталась сказать что-то. Не в силах разобрать ни слова, он наклонился поближе. Ее длинные руки были неестественно вывернуты, левая, сотрясаясь, колотила по полу, правая хватала воздух дрожащими пальцами. И вдруг, совершенно неожиданно, Барбара резко перевернулась лицом к нему, больше уже не дрожа и не извиваясь. В откинутой назад руке она сжимала керамический нож, появившийся, точно по волшебству, неизвестно откуда. Из воздуха? Из-под груды ее одежды? Совершенно спокойная и прекрасно владеющая собой, она стремительно метнулась к Карлу-Гейнриху одним гибким движением и вонзила лезвие со всей своей силой, просто с потрясающей силой, глубоко в его живот.
И потянула нож вверх, разрывая внутренности; и остановилась лишь тогда, когда лезвие уперлось в ребра.
Карл-Гейнрих замычал и прижал руки к зияющей ране, такой большой, что все десять растопыренных пальцев едва прикрывали ее. Удивительно, но боли пока не было, лишь тупое ощущение шока. Барбара откатилась в сторону, вскочила на ноги и нависла над ним, словно обнаженный демон мести.
— У меня нет сына,— глядя в его меркнущие глаза, мстительно сказала она, глотая окончания слов.
Карл-Гейнрих кивнул. Кровь ручьем текла из него, заливая персидский ковер. Он попытался сказать в микрофон, чтобы прислали помощь, но не смог издать ни звука. Рот открывался и закрывался, открывался и закрывался — вот и весь результат. В любом случае, какой смысл было обращаться за помощью? Он чувствовал, что умирает. Силы покидали его так же стремительно, как и кровь. В глазах все расплывалось, внутренние системы отказывали одна задругой. Он покойник, в двадцать девять лет. Удивительно, но это не слишком сильно огорчало его. Может, так всегда бывает в момент смерти.
Все-таки они добрались до него наконец.
Как странно, что это сделала именно она. И как точно они выбрали человека.
— Я мечтала об этом двенадцать лет,— сказала прекрасная убийца.— Мы все мечтали. Какое счастье видеть тебя в таком состоянии, Боргманн,— а потом снова повторила его имя, на этот раз как проклятие: — Боргманн.
Да, конечно. Второй раз его имя прозвучало явно как «боргманн».
Она убила его, да.
Но есть одно утешение, сказал себе Карл-Гейнрих. Он умирает знаменитым. Теперь само его имя стало частью языка; сознание этого нежно обволакивало его в последние мгновения жизни. Еще немного, и он умрет, но его имя — ах, его имя! — будет бессмертно, останется в истории человечества навсегда. Боргманн… боргманн… боргманн…
Родилась девочка. Стив и Лиза назвали ее Сабрина Аманда Геннет. Все на ранчо в лучших традициях собрались вокруг них и принялись ахать, охать и делать новорожденной «козу».
Но до того как все это произошло, было, как водится, множество всяких преград и сложностей.
Прежде всего, возникла ужасная проблема из-за того, что все в семье Лизы оказались квислингами. С точки зрения дяди Рона, эта проблема решалась просто.
— Ты должен порвать с ней, парень, вот и все. Кармайклы и квислинги несовместимы. Это невозможно… Нечего смотреть на меня с таким несчастным видом, друг мой. Мало ли кисок в Калифорнии? С какой стати нужно непременно связываться с одной из «этих»?
Хорошо было рассуждать Рону, спокойному, обаятельному и красивому, у которого до встречи с Пегги были дюжины, а может быть, сотни подружек и по крайней мере две жены. Легко сказать — порви с ней. Где такому привлекательному и очаровательному человеку понять бедного толстощекого Стива Геннета с его вечно вылезающей из штанов рубашкой, чья сексуальная жизнь до встречи с Лизой состояла в предоставлении услуг бессердечной кузине Джилл? Наверно, основываясь на собственном опыте, Рон воображал, будто для Стива это раз плюнуть — расстаться с Лизой и через полчаса найти себе новую подружку.
Кроме того, Стив любил Лизу. До сих пор никто и никогда не имел для него такого значения. Он дорожил их встречами, прогулками в парк Мугу, неистовыми любовными играми на ковре опавших листьев под дубами. Он не представлял жизни без нее; но еще меньше он представлял, как сможет заставить себя оттолкнуть ее — так, как в свое время его оттолкнула Джилл.
И все же, что делать со всем этим?
— Нужно увидеться,— сказал он ей спустя пару дней после их поездки к бульвару каньона Топанга.— Как можно скорее. Это очень важно.
Однако он понятия не имел, что собирается сказать ей.
Он вел машину на юг по дороге вдоль побережья, на предельной скорости, не замечая рытвин, трещин, уклонов,
поворотов и прочих мелких препятствий. Лиза уже ждала его в своей машине, когда он добрался до Миссии Сан-Буэнавентура. Она мило улыбнулась ему, как во время их обычных встреч, хотя могла бы заподозрить что-то неладное, потому что они расстались совсем недавно. И эта ее жизнерадостная, ждущая улыбка еще больше осложнила для него всю ситуацию. Лиза распахнула перед ним дверцу со стороны пассажирского сидения, но только собралась включить двигатель, как Стив помешал ей, схватив за руку.
— Нет, в парк мы не поедем. Просто посидим здесь и поговорим.
Она испуганно посмотрела на него.
— Что-то случилось?
— Вот именно, случилось,— торопливо заговорил он, оставив всякие попытки сначала мысленно сформулировать для себя то, что собирался сказать ей.— Я много думал, Лиза. О том, как мы без всяких затруднений сумели проехать через контрольный пункт. О том, откуда у тебя пропуск, когда практически все они аннулированы ЛАКОН.— Ему было трудно глядеть прямо ей в глаза. Приходилось заставлять себя, но все равно его взгляд то и дело соскальзывал к щеке или подбородку. Удивительно, но, в отличие от него, она выглядела совершенно спокойной и не отрывала от него взгляда, даже когда он продолжил, так же сбивчиво и быстро.— Лиза, только в одном случае у тебя мог быть пропуск. Если ты квислинг, верно? Или близко знакома с кем-то из них.
— Какое ужасное слово — квислинг.
— Ну, пусть будет «тот, кто сотрудничает с врагом». Так лучше?
Она пожала плечами, по-прежнему сохраняя странное спокойствие, хотя слегка покраснела.
— Отец работает в телефонной компании, и братья, и я сама. Тебе это известно.
— И что вы там делаете?
— Это тебе известно тоже. Мы программисты.
Хорошо, телефонная компания. Причем тут ЛАКОН?
ЛАКОН контролирует все коммуникационные сети в самом Лос-Анджелесе и вокруг него, от Лонг-Бич до Вентуры. Ты не можешь не знать этого.
— Значит, тот, кто работает в телефонной компании, на самом деле сотрудничает с ЛАКОН?
— Можно сказать и так.
— И значит,— у Стива возникло ощущение, будто он приближается к самому краю пропасти,— ты и твоя семья работаете на ЛАКОН. А поскольку ЛАКОН — это административное подразделение чужеземных оккупационных сил, вас можно рассматривать как квис… как сотрудничающих с врагом. Да?
— К чему весь этот допрос, Стив?
Никакого возмущения. Просто подталкивала его объясниться. Как будто она ожидала, что рано или поздно этот разговор неизбежно произойдет.
— Я должен знать.
— Ну, теперь ты знаешь. Как тысячи и тысячи других людей, наша семья зарабатывает себе на жизнь, работая на тех, кто правит нашей планетой. Не вижу в этом ничего плохого. Это просто работа. Не мы, так кто-нибудь другой сделает ее, и Пришельцы по-прежнему будут здесь, только мне и моей семье станет намного труднее жить. Если ты видишь в этом проблему, скажи, в чем она состоит.
— Да, я вижу в этом проблему. Я участник Сопротивления.
— Мне это известно, Стив.
— Известно?
— Ты же Кармайкл. Твоя мать — дочь старого полковника Кармайкла. Вы живете на горе за Санта-Барбарой.