— А во Владимирскую область ваша жена, случаем, не ездила?
— Нет… Хотя… Нет.
— Ну, в отпуск, в деревню… Или к друзьям?
— Что-то припоминается, что-то крутится… — Рудаков щелкнул пальцами. — Но вот что?..
— Вы ведь в курсе, что куда-то пропали сто тысяч… — продолжил Пакуро.
Рудаков раздраженно поморщился.
— Да при чем здесь я? Валя была человеком очень скрытным и очень самостоятельным, понимаете? И — ответственным. Кроме того — требовательным и порядочным. В свои банковские передряги меня не посвящала, говорила, что это нудно и неинтересно. Деньги в отличие от меня она зарабатывать умела, хотя никакими сравнениями таких наших способностей, не грешила. Была семья… — Он сжал зубы и кадык его скользнул по перехваченному судорогой горлу. Повторил, с невольной хрипотцой, словно преодолевая боль: — Была семья, в которой все трудились, складывая доходы в общий, что называется, котел… Никто друг друга… — Внезапно он замолчал, словно осененный какой-то догадкой. Незряче уставившись на Пакуро, выдавил: — Я вспомнил… Да. Владимирская область. Совершенно верно. Там живет муж, то есть, бывший муж ее сестры. Юра Хвастунов. Я, правда, с ним не виделся уже лет пять, но слышал, что после развода потянуло его в деревню. Квартира у него в Москве роскошная, пятикомнатная, еще от деда осталась… Так вот. Квартиру он, кажется, сдал, купил себе хороший дом в области… Там и живет.
— От кого слышали? От жены?
— Да, конечно. А сестра ее вышла замуж за француза, уехала в Париж; я, собственно, даже не знаю ее телефона, записной книжки не нашел, потому ничего не сумел сообщить…
— Записную книжку забрал убийца, — вздохнул майор. — Нисколько в этом не сомневаюсь. А Хвастунов… Что за человек?
— Абсолютно нормальный парень. С норовом, правда, обидчив… Занимался торговлей мебелью, собственный магазин имел… А потом — опять же — по слухам, заработал большие деньги и от дел отошел.
— То есть, переехал в деревню, купил козу, и на том успокоился?
— Я не знаю… — устало промолвил Рудаков, утомленный этим малоприятным для него разговором. — Валя, кстати, к нему относилась очень хорошо. Говорила, что человек он основательный и прямой. А вот сестричка ее — вертихвостка, сама дело до развода довела своими шурами-мурами.
— Его адрес во Владимирской области вам известен? — Пакуро поднялся со стула.
— Понятия не имею. Мы были не настолько близки, чтобы… Постойте! Вы его подозреваете? Это — чушь! Уверенно заявляю!
— Подозрительность в моей профессии — очень полезное качество, — ответил Пакуро. — Более того: объективная необходимость.
— А не тяжело вот так — подозревать нормальных людей во всяких гадостях?..
— Вы к докторам ходите? — спросил Пакуро. — Ходите. Тогда представьте ситуацию: образовалось у вас какое-нибудь уплотнение неподобающее. Но так, явно пустяковое, жировичок, к примеру… И пять разных докторов дружным хором утверждают: пустяк, чик — и нет этой несообразности. Но каждый из этих пяти наверняка удаленную ткань пошлет на гистологический анализ… Что это? Подозрительность? И да, и нет. Но то, что — ответственность, точно. И когда экспертиза присылает ответ, что ничего злокачественного в тканях не обнаружено, у нормального доктора подобная информация вызывает только одного чувство…
— Глубокого удовлетворения, — мрачно добавил Рудаков.
— Конечно, — беззаботно отозвался Пакуро. — Не надо, как минимум, себе больше голову морочить… И, как говорится, следующий!
Перед тем, как ехать в командировку под Владимир, Пакуро навел справки о Хвастунове. Почерпнутая из справок информация была обескураживающе внезапна: во-первых, пятикомнатную квартиру деда Хвастунов продал, ибо прогорел в коммерческих катастрофах. Так что переселение на периферию носило для него характер вынужденный, и ни о какой благостной жизни рантье речи тут быть не могло. Во-вторых, родом происходил Хвастунов из семьи в незапамятные времена перебравшихся в Россию турков. Предки Хвастунова поначалу получили фамилию Осьмакиных, чей корень указывал на их происхождение из недр Османской империи, а после, благодаря задиристому характеру прадеда-забияки, фамилия переменилась на Хвастуновых… За данной информацией стояла бездна кропотливой архивной работы.
И, наконец, третье, самое банальное: дом Юрия Хвастунова располагался буквально в нескольких шагах от дома пропавшего Виктора.
Вместо безнадежно оборванной нити, в руках Пакуро отныне оказался прочный канат. С основательным крюком…
Приехавший из командировки по местам заключения Борис доложил, что во время последней отсидки Виктор находился на побегушках у авторитетного блатного по кличке Чума, и проходил Чума по делам, связанным с квартирными разбоями.
Памятуя рассказанную Собцовой историю о проникновении в ее квартиру вымогателей, прохлопанных «наружкой», Борис предъявил опальной сотруднице милиции, томящейся под следствием, фотографию Чумы.
По словам экс-эксперта, в число разбойников, посетивших ее жилье, тот не входил. Хотя доверять адекватности Собцовой было трудно: она пребывала в отупевшем, полувменяемом состоянии, раздавленная арестом и предстоящим сроком.
Передав данные Чумы в «десятку», усердно занимающуюся розыском похищенных стволов, Пакуро и Борис, заручившись санкцией прокурора, ясным утречком покатили во Владимирскую губернию.
— Ты знаешь, — говорил Борис, пристально глядя на несущуюся под капот автомобиля трассу, бывшую дорожку российских каторжников, — смущает меня это послание… Ну, откуда этому Хвастунову знать тюркский язык?
— Хотел запутать дело, разберемся, — отмахивался майор.
— Что дело хотел запутать — не сомневаюсь, — отвечал Борис. — Но кто автор надписи? Ведь он — свидетель, так? Может, какие азербайджанцы в поселке живут?
— А может, приезжали помидорами торговать, — бесстрастно отозвался Пакуро.
— В любом случае, давай сначала наведаемся к участковому.
Постучав в дверь дома, где жил участковый, облокотились на перила крыльца, слыша неспешный скрип половиц и сонное покашливание бредущего через сени хозяина, — до сей поры, видимо, наслаждавшегося послеобеденной дремой.
— Во, где служить надо! — шепотом позавидовал Боря.
— Да как сказать, — возразил Пакуро. — У них в этом колхозе целый бандитский выводок, тут впору филиал РУБОП открывать…
Раздался лязг запора, и на пороге появился одетый в одни лишь длинные цветастые трусы до колен, тучный, загорелый человек — черноволосый, с ухоженными густыми усами.
Кавказское происхождение хозяина дома было очевидным.
Представившись, извинились за нарушенную сиесту, и прошли в просторную чистую комнату, оклеенную голубенькими обоями в веселых цветочках.
Пакуро вкратце объяснил суть дела. Затем, выложив перед участковым копию послания убийцы, спросил:
— Как думаете, кто в поселке мог это ему перевести?
Усы участкового возмущенно зашевелились. Округлились глаза.
— Да я ему и перевел! — выпалил с негодованием. — Пришел, попросил… Я же под Баку родился…
Борис захохотал, откинув назад голову.
— Вы чего смеетесь? — опешившим тоном произнес блюститель сельского правопорядка.
— Ваша улица полна неожиданностей, — нейтральным тоном пояснил Пакуро.
— Галифе у вас есть? — спросил Борис хозяина дома, кивнув на его семейное нижнее белье.
— Конечно…
— Советую надеть. Фуражечку возьмите. И — пойдем к нашему общему подопечному. Заждался, небось…
Хвастунов, облаченный лишь в плавки и в пластиковые растерзанные шлепанцы, лежал на надувном матрасе в гамаке, установленном посередине садика, с вниманием читая детектив в характерной убого-пестренькой обложке.
Узрев идущих к нему навстречу двух мужчин в аккуратно выглаженных брюках, одинаковых белых рубашках с короткими рукавами и строгих галстуках, за которыми, отдуваясь, семенил, отирая пот со лба, тучный участковый, небрежно отбросил книжку в сторону и, болезненно и понятливо кривясь, привстал.
В его глазах, уныло и пусто взирающих поверх голов незваных гостей, читалось столь откровенное осознание сути данного визита, что Пакуро, не утомляя себе преамбулой знакомства, коротко и отчужденно спросил:
— Пистолет в доме?
— Нет, — отвернувшись, буркнул убийца.
— В доме Виктора? — Пакуро кивнул на соседний дом.
— Не знаю. Братва с ним какая-то приезжала, отобрали… Деньги вернули.
Борис, несший в руке служебную папочку, раскрыл ее, вытащил фотографию Чумы:
— Этот?..
Вскользь посмотрев на фотографию, Хвастунов устало щурясь, обронил:
— Точно. — И добавил разочарованно и с тоской: — А все-таки — умеете…
— Сто тысяч долларов здесь? — спросил Пакуро.
— Да какие сто тысяч… — Махнул рукой. — Неполная десятка осталась…
— Гасил долги по прошлым мебельным прогарам?.. — вступил в беседу Борис.
Хвастунов удивленно хмыкнул:
— И это знаете…
— Ну, — Пакуро обернулся к участковому, — давайте понятых, уважаемый переводчик, начнем обыск, потом обед, а после проедемся с арестованным до места его нового жительства. Увы, Юра, согласия у вас не спрашиваю…
— Каждую минуту вас ждал… — поведал тот невпопад.
— Сказать вам одну вещь? — доверительно произнес Пакуро. — Эту фразу мне приходилось слушать ровно столько же раз, сколько и другую… Другая фраза такая: «Ненавижу вас!»
— Лично я… не вас, а — себя, — бесстрастно отозвался убийца.
На следующий день к вечеру, оставшись в одиночестве в пустом кабинете, Пакуро ткнул пальцем в клавишу диктофона, и тесное пространство помещения заполнил глухой и мерный голос Хвастунова:
— Почему я сразу на признание пошел? А как увидел ваши лица, походку, глаза… От всего этого такое знание и такая уверенность исходили, что сразу уяснил — амба! Клещи! Да и чего крутить, время терять? На гриве не удержался — на хвосте не удержишься!
А почему Валюху убил? До сих пор не разберусь… Я же у нее деньги постоянно брал. И все получалось с их оборотом, честь по чести возвращал долги с процентами… А после — срыв за срывом… Квартиру пришлось продать. А когда склад с мебелью сгорел, начал выкручиваться из последних сил… Кредит на мне висел сумасшедший. Ей, конечно, ничего не сказал, взял сто тысяч, думал, выкручусь, а не вышло — пришлось долги проплатить. Скучная, в общем, песня. Таких, как я — сотни. А тут и она наезжать стала… Давай деньги, и все! А я был в курсе: банк, где Валька работала, чеченский, сдаст меня хозяевам — выводы будут плачевные… Кстати, она так и сказала: не обижайся, Юра, сдать тебя придется. Да ладно бы так сказала, а то такой грязью полила… Ну, я твердо заверил, что все будет в порядке, попросил еще недельку, тем более, знал —