Вспомнились Пудяков с Андрюшкой Шавлухиным, запертые в сарае. Подумалось: коль убьют их, сколько мужиков из-за этой швали Маркелин загубит. Ой, разгуляется!
Подскакал верховой, парень в клетчатой рубахе, тот самый, что выпускал мужиков из сарая, крикнул:
— Красные с Коростелей шпарят!
— Пулеметы выставили? — спокойно спросил Антонов.
— А то нет? Есть чем встретить!
И словно подтверждая слова парня, за Хутором застучали наперебой два пулемета.
— Там место хорошее. Не пройдут, — заверил парень.
— Скачи туда, скажи — отобьют атаку и пускай отходят. В Андрияновку двинем. Как бы от лесу не отсекли…
Николай Чернавку вывел, седлать начал, но Антонов остановил его.
— Оставь. Кони есть, отбили у Маркелина… Не на себе же твои снопы возить будут.
Егор, думая о пленниках в Гольцовском сарае, взял Чернавку у брата, взнуздал, вскочил в седло.
— Ты куда? — строго спросил брат.
— Вы тут отряд ждать будете? — не отвечая, глянул на Антонова Егор.
— Тут.
— Я сейчас, — дернул поводья Егор и стукнул пятками по бокам лошади.
— Шашку забыл! — крикнул ему вслед Антонов.
Егор, пригибаясь к гриве Чернавки, влетел во двор Гольцова, соскочил. Сарай был заперт. Два антоновца стояли у избы возле оседланных коней, слушали, как за церковью на окраине Хутора стучат пулеметы, хлопают выстрелы.
— Быстро туда! — крикнул им Егор. — Антонов велел… А этих я покараулю. Их он нам отдал… Сами управимся…
Антоновцы встретили его недоверчиво, но один из них вспомнил, что Егор сидел в сарае, когда они выбили Маркелина из Масловки, и оба ускакали со двора. Егор проводил их взглядом до церкви, отодвинул засов, приоткрыл дверь и крикнул громким шепотом в полутьму сарая:
— Выходите! Скорей!
Андрюшка выскочил первым, огляделся быстро, зверовато и кинулся за избу в картофельную ботву. Пудяков грузно покатился следом. Егор запер сарай, потихоньку влез на Чернавку и затрюхал назад, поглядывая в сторону церкви. Перестрелка стихала. Выстрелы хлопали редко, нехотя и не страшно, словно кто-то баловался.
— Ну как там? — без особого интереса спросил Ишков у Егора, будто давно уже знал, что там все в порядке.
— Отбили.
— К Гольцову заезжал? — спросил быстро Николай. — Пудякова не расстреляли?
— Не трогали пока… Мужики охраняют.
— Отпусти их сейчас, беды сколь наделают. И тронь — Маркелин Масловку кровью зальет, — горестно пробормотал Николай.
— Мужики разберутся, — ответил Антонов, поглядывая на луг, на котором появился отряд.
Ускакали антоновцы. Притихла Масловка в ожидании красноармейцев. Что-то будет? Как поведет себя Маркелин? Ни единого человека не видно на лугу. Только через полчаса стал доноситься какой-то шум со стороны Хутора. Там шла какая-то суета. Понятно было, что вошли красные. Но что они делают там? Выстрелов не слышно, только конское ржание, мужские голоса, какие-то вскрики. Немного погодя, на луг выехали несколько всадников и быстрым шагом направились в Угол. Белого коня Маркелина нет среди них, отметил про себя Егор.
Мать тоже глядела в окно, следила за всадниками. Любаша покачивала люльку, хотя ребенок спал тихо, видно, для того, чтоб успокоить себя. Ванятка сидел на приступке.
— Сказали, небось, где Антонов обедал… Мож, спрячешься? Скажу, убегли от бандитов в ветлы… — тревожно глянула на Егора мать.
— Меня не тронут… Не должны.
Конский топот донесся с улицы. Анохин надеялся, что проедут мимо, но нет. К ним. Подъехали, остановились, стали неспешно разнуздывать. Видно, не на минутку. В румяном молодом бойце в легкой черной кожанке Егор узнал Максима, заместителя Маркелина, который пел зимой про цветы ЧеКа. Ко входу в сени направилось трое, настороженно поглядывали на окна. Остальные возле коней остались. Максим вошел уверенно, как в свою избу.
— Не ждали?
— Почему не ждали? Ждали, — поднялся ему навстречу Анохин. — Только потише, — кивнул он на люльку, — проснется, разорется.
— Племянник? А где же хозяин?
— Утек.
— С Антоновым?
— Что ему с ним делать? — заговорила сердито мать. — В ветлы убег… Как вошел Антонов, он сразу…
— А ты, знать, Антонова пригрела, накормила? — ухмыльнулся Максим.
— А то рази… Башка дороже щей.
— А тебя не звал с собой? — посмотрел Максим на Егора.
— На кой я ему нужен. У него своих, надежных, полно.
— Это да. Иначе мы б его давно прихлопнули… Но и нам нужны надежные. Партия призывает тебя на службу в ЧК.
— Я освобожденный. Вчистую. — Егор вытащил из сундука справку, показал.
— Это ты от воинской повинности освобожден, а для службы в ЧК годишься… Мы военкому волости запрос делали, рекомендует тебя. Нам как раз такие нужны. Собирайся, не артачься — партия призывает…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
И я пошел к Ангелу и сказал ему:
дай мне книжку.
Он сказал мне: возьми и съешь ее.
1. Семь труб
И семь Ангелов, имеющие семь труб,
приготовились трубить.
В Тамбове Егора Анохина после короткого разговора с председателем Губчека Окуловым Александром Михайловичем зачислили в Особый карательный отряд ЧК, выдали коня, гнедого задиристого мерина, карабин, патроны. Неделю жил в Тамбове, слушал агитаторов, которые каждый день выступали в отряде, рассказывали, как Красная Армия добивает поляков, о положении в уездах, где, по их словам, кулаки мутят народ, настраивают против Советской власти, пытаются сорвать жатву. Егор с горечью думал о матери: страда начинается, а дома Ванятка за мужика, разве справится. И та рожь, что уродилась, осыплется, уйдет в землю. Безделье мучило, давило тоской. Не уходила мысль о Настеньке. Где она? Что с ней? Когда он снова увидит ее? Как она поведет себя с ним после такого позора? Не уберег он ее, не уберег! Боль постоянно жила в нем, ни на секунду не покидала, чтобы он ни делал. Боль и жажда мести! Он уверен был, что как только увидит Чиркуна, сразу же пристрелит его. А там будь что будет!
Вскоре рано утром подняли отряд и быстрым маршем бросили в Кирсановский уезд, где в Курдюковской волости объявилась банда. В Курдюки пришли к вечеру, но там уже было спокойно. Узнали, что банда ускакала в сторону Каширки, и выслали туда разъезд. Вернулся разъезд быстро, доложил, что банда, по словам пастуха, еще в Каширке. Командир отряда, горячий двадцатилетний парень, не долго раздумывая, посадил отряд на коней, решил захватить бандитов врасплох, взять с ходу деревню.
Скакали на рысях вдоль болотистого берега речушки Мокрая Панда. Солнце, палившее весь день, скрылось за деревьями, окрасило в оранжевый цвет высокие реденькие облака. Стало прохладнее. Мерин Егора, отдохнувший в Курдюках, изредка, когда переходили на шаг, косил голову, оборачивался, блестел озорным огненным глазом, щерился, делал вид, что пытается куснуть Егора за колено. Анохин улыбался в ответ, весело поднимал плетку, тоже делал вид, что сейчас хлестнет его. Конь шаловливо мотал головой и легко, игриво убыстрял шаг. Скакали молча, до Каширки версты три, не более. Вывернулись из-за бугра серые избы, и видно стало, как во дворах забегали, засуетились возле коней мужики, командир выхватил шашку, заорал: «Отряд, за мной!» — и, поднимая пыль, помчался впереди.
Анохин напрягся, вглядываясь вперед, привычно сжался, чувствуя, как заколотилось сердце в груди, пришпорил мерина и хлестнул его плеткой по крупу. Конь всхрапнул, рванулся по жнивью. Егор летел, пригнувшись, припав к гриве своего молодого мерина, который вытянулся, напружинился, шел легко, догонял командира. Затрещал пулемет, вжикнула мимо уха злая пчела… и все! Пустота! Провал!..
Очнулся: лежит в пыльной траве на краю поля. Спелая рожь сухо шелестит над ним, покачиваются тихонько васильки, трещат кузнечики. Конь хрупает, рвет губами траву, поглядывает на него нетерпеливым взглядом. А в голове звенит, гудит, подташнивает от запаха крови, пыли. Большие черные мухи носятся над ухом. Шевельнулся Егор, сел, постанывая. Мухи сердито загудели, закружились недовольно. Егор тронул голову и от боли отдернул руку. Резко защипала, заныла рана. Кровь спеклась, перемешалась с землей. Анохин с радостью понял, что пуля рассекла кожу, но кость не повредила сильно: должно быть, царапнула только. Морщась и постанывая, поднялся, придерживаясь за стремя. Покачивало, мутило, кружилась голова. Ноги не слушались, сгибались под тяжестью его большого тела. Постоял, держась за седло, отдохнул, глянул вперед. Избы деревни показались ему далекими, в каком-то багровом тумане. Не разобрать, что делается возле них. Неподалеку на дороге лежала лошадь со вздутым круглым животом, чуть в стороне неестественно вывернул ноги, прижался к земле щекой красноармеец, чуть подале другой. Егор отвернулся, попытался вскарабкаться на коня, но не смог, не хватило сил. Тогда он крепко ухватился за седло, толкнул лошадь в бок и побрел, путаясь в траве, царапая землю носками сапог, рядом с лошадью, мимо красноармейца с вывернутыми ногами, к деревне. Слышал какой-то дробный стук, но видел только колышущийся перед глазами бок своего гнедого мерина, не понимал, что это скачут навстречу ему бойцы карательного отряда.
Несколько дней провел в больнице, потом дали ему отпуск, отправили домой на поправку: нечего в больнице казенные харчи переводить. До Обловки поездом доехал, а дальше пешком пошел. С Подгорнского бугра даль дальняя открылась, далеко видать. И хлеба, хлеба, желтые хлеба в жарком мареве, плавают, переливаются в горячем воздухе. Люди серыми жуками на полях копошатся. Но скошенных нив со снопами в крестцах мало, только вышли на поля крестьяне. Да и то на недельку раньше прошлогоднего, из-за засушливого лета. Перед самым Ильиным днемжито зажинают. Рожь поспевает к Ильину дню, убирается на Успеньев, так в народе говорят. Хотя, как помнится Егору, к Успению Божией Матери отец всегда успевал все жито убрать и засеять озимые. Вышел Анохин из Подгорного и пошел краем крутого оврага, дно которого заросло высоким бурьяном. Оттуда доносилась, звенела грустно и нежно песенка овсянки, сплетаясь с сухим треском кузнечиков. Древний Кирсановский шлях. От Кирсанова к Борисоглебску тянется. По обочинам дорога заросла кудрявой муравой, а возле жаркой ржи, да и средь нее синеют васильки, растопырился колючий осот, виднеются бледн