и ленинцев, мужей расстреливали, а жен и детей ссылали в Сибирь.
Конечно, аферы по соблазнению чужих жен делались в глубокой тайне. Ведь если поймают, то за это могут и побить, а иногда и убить. Вот вам конкретный пример: "Убийство Инги Ворониной (Артомоновой), чемпионки мира (1957-1958) в скоростном беге на коньках. Ее муж, Геннадий Воронин, тоже конькобежец, застал свою жену в объятиях другой олимпийской чемпионки, Галины Чудиной, которая была гермафродитом или лесбиянкой, и убил жену. Он был осужден и погиб в тюрьме" (из газеты "Семь дней", Нью-Йорк, №1, 4.11.83, стр.53).
Возможно, что я уже упоминал этот печальный эпизод. Ну что ж, повторение – мать учения. Это лучше, чем убивать лесбиянок. Тем более если она олимпийская чемпионка.
Теперь вернемся к нашему Корнеллскому проекту, и почему я там молчал. За все 5 лет моей работы в американской пропаганде самой яркой фигурой там был мой комиссар Алеша Мильруд, который уверял, что он мой лучший друг. Но потом выяснилось, что Алеша – педераст и психопат, который на крючке у КГБ. Дело невероятно запутанное. Алеша женат, но употребляет не жену, а своего помощника Славика Печаткина, а жена служит ему только для маскировки. Кормит Алешу ЦРУ, а доит Алешу КГБ. А я – посередке всей этой путаницы. И долго я ничего не понимал.
На меня свалилось слишком много всяких загадок. Сначала история с моей невестой, которая оказалась лесбиянкой. Затем начальник "Голоса Америки" Бармин, который тоже оказывается каким-то ненормальным и резко становится на сторону лесбиянки Наташи. Потом мой комиссар Алеша оказывается педерастом, что в ЦРУ строжайше запрещается, но для него делается исключение, он принадлежит к той странной категории людей, которых называют "непотопляемыми" или "неприкосновенными".
А жизнь подбрасывает мне все новые загадки.
Иду я по Бродвею и встречаю полковника Позднякова, который когда-то был адъютантом у генерала Власова, потом работал в американской разведке, занимался там всякими аферами и в результате попал у американцев в черный список. И вспоминаю я, как этот Поздняков усердно приглашал меня ловить рыбку на советской границе: у него там, дескать, знакомая баронесса, у которой собственное озеро. Ночь, луна, ящик водки, будем на этом озере уху варить – и рядом советская граница. Все это очень подозрительно.
Теперь же, на Бродвее, полковник Поздняков встречает меня с распростертыми объятиями:
– Григорий Петрович! Как я рад вас видеть! Пошли ко мне, я познакомлю вас с моей новой женой. И я как раз красной икорки купил, закусим. Я тут рядом живу.
В Мюнхене у Позднякова была молодая и красивая жена Нина, которая прославилась тем, что в возрасте 16 лет сбежала из дома с 60-летним знаменитым оперным певцом Смирновым, а потом вышла замуж за 50-летнего Позднякова, который был вдвое старше ее. Затем, родив 2 детей, Нина развелась с мужем и стала алкоголичкой. А детей отдали бабушке.
Теперь же полковник Поздняков знакомит меня со своей второй женой. Это 50-летняя еврейка, у которой необычная специальность: она инструктор в специальной школе для дефективных детей. А своих детей у нее нет.
А я смотрю на полковника Позднякова и вспоминаю, что после моего отъезда из Мюнхена немецкая полиция арестовала ударную группу советских агентов-уголовников, засланных из советской зоны Германии, которые должны были похитить трех человек: меня, полковника Позднякова и моего вице-президента Кронзаса, который тоже усердно уговаривал меня поехать на рыбалку типа: ночь, луна, ящик водки – и рядом советская граница. Но рыбка не клюнула.
Тогда послали в Мюнхен ударную группу, которую арестовала немецкая полиция. Захватили автомашину из советской зоны, пистолеты, специальные шприцы для усыпления. Дело было громкое, и об этом официально сообщалось в газетах. Лисьи игры между КГБ и ЦРУ. А посреди этой паутины, как паук, сидит мой комиссар Алеша, на котором висит старое дело о погибших НТСовских парашютистах. Но Алеше все как с гуся вода.
Все это было для меня слишком запутанно, слишком сложно и непонятно. И у меня был хороший урок: когда-то я столкнулся с советской властью в лице майора Еромы, который был парторгом, парторгом Правового, то есть юридического управления Советской военной администрации в Германии, – и который украл у меня мотоцикл. Крупный партиец оказался вором. А я сдуру, да сдуру (!!!), по букве закона подал рапорт начальству. И наказали не вора-парторга, а меня – и отправили меня, как в ссылку, назад, в советскую Россию! О, как я потом раскаивался за эту глупость. Подобный урок я получил и от американских воров в концлагере "Кэмп Кинг". Когда я случайно обозвал воров ворами, воры обиделись и арестовали меня во второй раз, а потом отвезли меня назад на советскую границу, где чуть было не выдали меня, политического беженца, советским властям. Поэтому в деле с моим комиссаром Алешей, когда в третий раз складывалась подобная ситуация, спорить с властями мне не хотелось. Как говорится, пуганая ворона куста боится. Потому я и не рассказывал эту путаную историю с парашютистами профессору Вольфу.
После моего отъезда из Мюнхена в Америку в сентябре 1955 года в ЦОПЭ начались всякие пертурбации, в результате чего "Центральное объединение послевоенных эмигрантов" переименовали в "Центральное объединение политических эмигрантов". Журнал "Антикоммунист" на немецком языке, где я был главным редактором, закрыли, так как теперь никто из актива ЦОПЭ не знал немецкого языка. А вместо журнала "Свобода" теперь стал выходить раз в год литературный альманах "Мосты", чтобы подсовывать его советским туристам, артистам и КГБистам.
А дело в том, что "послевоенные эмигранты", то есть перебежчики, теперь, вместо того чтобы "искать свободу на Западе", вдруг стали уходить с Запада назад, в СССР. Майор Ронжин… Медвежатник, который дрессировал медведей в советском цирке… Лейтенант Овчинников… А ведь такое возвращение означало 10 лет концлагеря или расстрел.
Мне особенно жалко лейтенанта Овчинникова. Он честно работал в ЦОПЭ и на Радио "Свобода", а также писал свои мемуары. Но в этих мемуарах он отрицательно отзывается о евреях, с которыми ему пришлось иметь дело в СССР. Тогда его приглашает начальник мюнхенского отдела "Голоса Америки" Чарли Маламут, еврей, троцкист и переводчик книг Троцкого, и говорит:
– Вы тут плохо пишете о евреях. Этого писать нельзя!
– Почему нельзя? – уперся Овчинников. – Ведь это правда!
– Это антисемитизм, – поучает Маламут. – Вычеркните это!
– Вы зазываете нас по вашему "Голосу Америки", чтобы мы приходили сюда и говорили здесь правду. А когда я пишу правду, вы говорите мне "нельзя".
Так они ни до чего и не договорились. После этого с Овчинниковым говорит Алеша Мильруд, который за кулисами командует ЦОПЭ. И опять Овчинников не сдается. Тогда Мильруд дружески советует:
– Знаете, за это вам могут и в Мюнхене голову открутить.
Конечно, это была пустая угроза, просто психологический нажим. Но после этого лейтенант Овчинников задумался. Он ушел из ЦОПЭ, потом работал на Радио "Свобода". Но и здесь сплошь все начальство из евреев. Хотя Овчинников был первоклассным пропагандистом, но, в конце концов, он не выдержал и говорит своим друзьям:
– Если мне здесь голову открутят, так пусть меня лучше свои расстреляют!
И он вернулся назад, в СССР. Как обычно, сначала ему обещали, что "Родина вас простила", а потом дали 10 лет концлагерей, которые он отсидел полностью.
Много лет спустя, в 2003 году, я получил из Москвы и прочел ту книгу, которую лейтенант Овчинников пытался писать в 1956 году и которую ему тогда написать не дали Маламут и Мильруд. Это книга И.В. Овчинникова "Исповедь кулацкого сына", издательство "Десница", Москва, 2000г., 367 стр., тираж 3000 экземпляров. Читать эту книгу очень тяжело. Но это судьба миллионов раскулаченных крестьян и их детей.
А с Чарли Маламутом, начальником мюнхенского отдела "Голоса Америки", вскоре начало твориться что-то странное. Он вдруг начал менять себе квартиры и скрывать свой адрес и телефон ото всех сотрудников. Постепенно у него развилась тяжелая мания преследования, и его отправили на лечение в сумасшедший дом в Америке. Говорили, что столкновение между Маламутом и Овчинниковым из-за призрака антисемитизма было уже началом этой мании преследования. Сначала – мания величия в форме троцкизма, а затем – мания преследования в виде антисемитизма. Так или иначе, Маламут помер 13 июля 1965 года, и из-за этих "13" пошли слухи, что он был масоном-сатанистом и нарочно повесился 13-го числа, так как это чертова дюжина, и тогда он попадет в точности туда, куда ему нужно. Ведь мания величия и мания преследования – это как родные сестры.
Подобная история произошла и в ЦОПЭ. Мильруд пристроил на работу в бухгалтерии ЦОПЭ пожилого эстонца по фамилии Ванагс. И вдруг этот Ванагс заболел не только манией преследования, но сразу и манией величия – и его пришлось отправить в сумасшедший дом в Мюнхене. И тут вспомнили, что Ванагс с улыбкой рассказывал сотрудникам, что в молодости он совокуплялся с ослицей и с отцом Алеши Мильруда, который был редактором газеты "Сегодня" в Риге. Поэтому Алеша и помогал ему на старости лет.
Чтобы фирма выглядела солидно, представителем ЦОПЭ в Вашингтоне сделали старого педераста Юрия Мейера, моего неудачного тестя. А представителем ЦОПЭ в Нью-Йорке сделали известную лесбиянку Нину Берберову, полуеврейку и полуармянку, которая позже прославилась тем, что написала книжку о масонстве в русской эмиграции, где с удовольствием оплевывала всех своих личных врагов. Поскольку редактор "Нового русского слова" отказывался печатать ее глупую писанину, она в отместку привела даже членский номер его масонского билета.
Потом Алеша Мильруд перебрался из Мюнхена в Вашингтон. Говорят, что он сбежал из Мюнхена, так как следующий президент ЦОПЭ, Миша Дзюба, угрожал ему тем браунингом, который я подарил ему. И опять виноват был сумасшедший дом, в который попала жена Дзюбы, Сюзанна, которую соблазнила в лесбиянство секретарша Мильруда Пия.