9.3 Поездка с родителями в Лас-Вегас
Вообще, моя мама была человеком вседостаточным. У нее три образования, она читала огромное количество литературы. Мама продолжала работать каждый день аж до восьми вечера. Пахала как лошадь. Когда мне было 19, она поехала в Германию на пять лет, хорошие деньги зарабатывала, помогала содержать семью, привозила все время очень красивые вещи, роскошные подарки.
Очень любила путешествовать. Постоянно ездила на экскурсии и даже на общественном транспорте, она наслаждалась – Архангельск, Питер, на пароходе, по дворцам… Она была безумно активна, здорова, мобильна до последнего момента, пока в 85 лет не ослепла в одну секунду. И тогда ее жизнь изменилась.
Когда я рожала Настю, мама прилетела к нам в Европу, в Мюнхен. Макс ей отправил билет первого класса. Она приехала и была со мной недели две в Мюнхене. И кстати, тогда она уже начала чуть-чуть меняться в лучшую сторону.
Еще Максимилиан обожал мою бабушку, он был готов сделать для нее все что угодно, он вообще хотел, чтобы она с нами жила постоянно. Но бабушка не захотела переезжать.
Макс очень любил всех водить и угощать в самых дорогих и красивых ресторанах. Он сам наслаждался и людей хотел радовать. Папа все время злился, у него был серьезный гастрит, он себя плохо чувствовал после ресторанной еды. Пройдя всю войну на фронте еще мальчиком, с 13 до 17 лет, он очень жалел денег. Я помню, как он говорил: «Какое безумие – отдать такое количество денег за еду».
В отличие от него, моя мама наслаждалась. Мама наслаждалась любым рестораном. Как же она это любила, Господи! И вот за это Макс ее обожал. Он так говорил: «Самое плохое, что есть у тебя, это от мамы, все самое хорошее, что есть у тебя, – от бабушки. Поэтому реши, кем ты хочешь стать во взрослом возрасте – бабушкой или мамой». Абсолютно гениальный мужчина. И в этом он был прав.
И помню, приглашает он нас в Лас-Вегас всем семейством, сумасшедший на всю голову. Арендует огромный старинный лимузин-кабриолет, белый кадиллак, чтобы все комфортно сидели. Макс и я впереди, а сзади моя мама, двое детей и Крис, наша нянька. И мы едем в Лас-Вегас. По дороге застреваем в деревне Барстов. Арендованный Максимилианом лимузин останавливается. Мы застреваем в пустыне, в этой деревне, с открытой крышей. Господи, ни поесть, ни попить, сидим, жара, машина не заводится, даже крышу невозможно поднять. Есть очень красивая фотография, когда кругом красные горы и мы такие бездомные в лимузине in the middle of nowhere («посреди нигде»).
Кое-как промучившись 12 часов в этой деревне, мы дожидаемся того, что нас транспортируют до Лас-Вегаса. Макс снимает какой-то суперлюкс огромный. Моя мама абсолютно охренела и наслаждалась так, что я не могу вам передать. Она наконец чувствовала себя царицей, за ней ухаживали, приносили еду в номер. Она ходила с Максом по всем ресторанам. «Кто хочет в ресторан?» – первая рука поднимается у нее. А Макс и рад. Они как вдвоем шиканут, побольше еды наберут… И по секрету от нас обжирались, как маленькие поросята. А у папы должно быть все отварное, диетическое, иначе боли в животе – это я потом все поняла. А мы с Митей, как нас всегда называли, были «зайцами» и ели только растительную пищу.
9.4 Как уходила мама – по-царски, с шампанским…
Я хочу рассказать, как уходила мама. Это было в 2021 году, ей было 90 лет. Она ни в чем не предала свое достоинство.
Мама до последнего была активной и любознательной. Она проглатывала книги. Она вечно ездила по музеям: дом Чехова, дом Тургенева. Ездила в Питер – ходила по замкам и дворцам. Она образованная – ей надо было читать, читать, читать, поглощать, поглощать.
И вдруг мама осталась без зрения (за три с половиной года до конца). Она сказала: «Я хочу уйти». Я ей ответила: «Ты, мамочка, нашла самого правильного человека, чтобы просить о помощи. Ты понимаешь, что я – Позитив Петрович? Как я могу помочь тебе уйти?» – «Ты прекрасно знаешь, о чем я тебя прошу». – «Мамочка, как же я это достану? Это обнаружат, в тюрьму посадят. И не имею права перед Богом. Ты что, шутишь? Я даже муравьев не убиваю. Ты что, ненормальная?»
Когда маму отвезли в больницу из-за ковида, она была очень довольна. Ей бы подошло все что угодно, чтобы уйти. Когда она заболела, я сразу захотела приехать, но мама мне сказала: «Не вздумай, я запрещаю тебе появляться в моей квартире. Я больная, я тебя на порог не пущу». И в результате я не приехала.
Но мы с ней разговаривали по телефону по 1,5 часа каждый день. В больнице была потрясающая девочка, азербайджанка, которая давала ей свой мобильный телефон – не рабочий, а ее личный. И мы с мамой разговаривали подолгу – как настоящие подруги.
Я поняла, что никто не виноват, каждый дает сколько может, и что дети абсолютно не правы, когда они обвиняют своих родителей. Благодарность и понимание приходят потом, когда их уже нет. Так почему бы нам не научиться понимать друг друга и быть более открытыми сейчас, пока все живы?
Все время после разговора я плакала, потому что понимала, что я была к ней несправедлива. Она просто не могла отдать мне свою женскую ласку, потому что ее никто не научил этого делать. И только теперь мама рассказала, что моя любимая бабушка была к ней очень жестока. И что бабушка, в свою очередь, призналась ей, что ее мама (моя прабабушка) тоже была к ней (к бабушке) очень жестока.
Я поняла, откуда у всего этого ноги растут, пройдя год и три месяца сессий с психоаналитиком. Почему я не смогла дать детям эту ласку – потому что меня тоже никто этому не научил.
Вспоминаю Наталью Петровну Кончаловскую – мою любимую женщину, богиню. Она давала правильные советы. Помню, как-то сидим за столом, она берет прутик и хренакс мне по спине: «А спинку прямо надо держать!» Вот так она меня немного воспитывала. В одной из песен в фильме-мюзикле Андрея Кончаловского «Романс о влюбленных»
есть такая строчка авторства Натальи Кончаловской: «Мы руки матерей запомнили навечно». А у меня нет памяти о руках матери – и поэтому я детям своим этого не могла дать.
А я давала – свободу, в чем меня потом эти дети и обвинили. Потому что я сама ее не имела в детстве – мама врывалась в мою комнату и смотрела, как у меня разложены вещи на полках. Меня всегда контролировали, у меня не было никакой приватной жизни, был тотальный жандармский, как в лагере, контроль.
Я сказала: никогда, никогда, никогда мои дети не будут проходить через такие режимы, они будут свободными людьми. Я никогда не заходила и не смотрела, что находится на их полках. В результате мой сын обвинил меня относительно недавно: «Какая же ты мать? Ты никогда не рылась в моих вещах, чтобы посмотреть, есть ли у меня наркотики или нет». – «А как я могу рыться в твоих вещах? Это же такое неуважение». Так я воспитывала детей.
И вот мы с мамой разговаривали и разговаривали. А потом ее выписали и привезли домой. Главврач, который ее наблюдал, сказал, что они сделали все что могли, что они ее вылечили. Но у нее-то задача была – уйти, так что это были ее последние дни.
Дома о маме заботились Сонечка и ее муж. Это замечательная семья, которая работала у нее много лет. Я так благодарна этим людям. Мама хорошо им платила, но не в этом суть: они делали все по-честному. Они делали это от души. Я очень любила эту семью и с Соней до сих пор поддерживаю хорошие отношения.
Соня отправила мне видео, и я поняла, что мама уходит. Одно из них было снято ночью. Она говорит маме: «Я к вам приду завтра, в полшестого утра». Получает ответ: «А кто это, интересно знать, тебя приглашал? Я тебя не жду в это время, ты придешь как положено, в 8 утра». Она уже знала, что будет, и, не дай Бог, они ворвутся, побеспокоят, не дай Бог, они помешают ей уйти.
Соня говорит: «Бабушка, вы задыхаетесь, я волнуюсь». – «Нет уж, открывай бутылку шампанского». – «Как шампанского?» – «Сейчас придет врач, и мы будем праздновать». – «Нет». – «Сонечка! Две открывай!» – «Бабушка, как?»
Приходит врач: «Бабушка, вы задыхаетесь». – «Я буду пить шампанское». Она выпивает два фужера. Моя мама никогда не выпивала. Она не знает, что такое алкогольное опьянение. Она такой бедный, несчастный фельдмаршал.
Итак, все выпивают шампанское, врач уходит. Соня говорит: «Бабушка, я у вас останусь спать. Я не уйду». Мама говорит: «Что за глупости? Я ожидаю тебя в 8 часов утра, как положено». Она уже все знала – предчувствовала свой выход из тела – и просто выгнала Соню метлой, сказала, что не позволит ей прийти раньше.
В итоге Соня все же пришла в 05:30, но боялась войти в квартиру. Она говорила мне: «Наташенька, я так бабушку люблю, но я так ее боюсь, вы понимаете? Она иногда как Сталин». Я ей говорила: «Сонечка, она не как Сталин, она и есть Сталин». И Сонечка еще больше боялась. И она отправила к маме своего мужа, это было в 05:30 утра, а сама осталась стоять на улице.
И когда он до нее дотронулся, мама была абсолютно теплая. Она вышла из тела буквально за 20 минут до их прихода.
Вот так ушла мама – по-царски, с шампанским. Дух аристократизма, который был вселен в нее, как код, сработал даже в последнюю минуту. Он сработал подсознательно, изнутри. Может быть, это ее аристократическое начало и не давало ей расслабиться, побыть просто человеком и подарить мне ее нежность.
Эта трагедия идет у нас от поколения к поколению, и это так грустно – что женщины не понимали, как отдавать любовь, и были недостаточно ласковы к своим детям.
Самую страшную фразу в моей жизни мне сказала моя дочь Настя: «Мама, почему ты такая неласковая?» Господи, я пыталась переосмыслить всю жизнь, я не знала, что мне делать, я так старалась, но, видимо, у меня плохо получалось…
А что же случилось с самой Настей? Она не смогла дать любовь своей дочке из-за наследственного заболевания, которое получила от папы. Когда Настя заболела в очередной раз и не понимала, бедняжка, что с ней происходит, она не смогла сладить со своей малюсенькой девочкой Леей (ей был всего лишь год и восемь месяцев) и оставила ее с отцом, Михаэлем.