целовала. Но я точно знаю, что есть я, есть Бог, есть мои образы, есть мои любимейшие зрители. Я люблю каждого из вас до бесконечности, до последней капли крови. Искренне благодарю вас за вашу энергию и поддержку. Поверьте, именно благодаря вашей любви – я здорова и бегаю счастливая (иногда – плачу несчастная), позволяю себе все, так как жизнь – это мозаика многообразности. Спасибо вам![17]
Ведь понимаете, при создании книги потом появятся редакторы, кто-то скажет: вот это не продаваемо, это слишком сильно, это слишком тяжело, но вам я здесь и сейчас говорю от всей души: «Да, это моя исповедь». Поэтому отнеситесь к ней с открытым сердцем.
Хочу оставить в этой главе еще один важный момент. Людям запоминается мой голос. Я могу совершенно спокойно ходить по улицам, не привлекая внимания, но стоит мне заговорить… и в этот же момент люди – впереди, позади меня, разных возрастов и национальностей – почему-то начинают оборачиваться. Они оборачиваются на мой голос. И это для меня, конечно, удивительная загадка – почему он так воздействует на людей, почему притягивает внимание, успокаивает, исцеляет.
Но вернемся к образам. Наталья Андрейченко и девочка Наташа прямо сейчас, в этой книге (и благодаря ей), объединяются и создают одного человека. Из десятков ролей, историй, фрагментов, идеально срежиссированных мной, моими учителями, самим Богом – рождается новый цельный образ. Потому что важно осознать главное – мысль формирует материю. Это очень-очень важно.
Основополагающим фундаментом для актера должно быть стремление донести до зрителя истину, прожить свою роль – и передать смыслы зрителю. Только так возникает магия, магия исцеления души, только в этом случае тебе открывается суть вещей, ты можешь смотреть в корень, видеть первопричину. Вспомните, как Иисус исцелял людей. Он просто извлекал корень заболевания. Он смотрел в глубину – шмопс – и магически вытаскивал сердцевину заболевания, понимаете? И человек, например, становился зрячим.
Я это описываю для того, чтобы показать вам, как важно смотреть в суть вещей, каким удивительным образом работает наше сознание, наши мысли. И в актерской игре все то же самое: когда ты понимаешь суть своей роли, между тобой и зрителем возникает магический мостик
очень глубокого взаимопонимания, по которому передаются истина, любовь и благодарность. Конечно, сегодня актер может сымитировать что угодно – вот он куда-то смотрит в пустое пространство, а потом ему можно пририсовать чашку чая или тарелку супа – и уже выглядит, как будто он голоден. Но я никогда так не работала. Я работала живым мясом, живым сердцем и настоящими своими чувствами. Видимо, поэтому я и осталась в сердцах людей на такое продолжительное количество времени, поэтому меня знают, помнят и благодарят.
Сейчас у меня в Мексике, на Ривьере-Майя, есть духовный центр Натальи Андрейченко. Ко мне приезжают разные люди: известные, влиятельные и не очень. Я всем им стараюсь дать поддержку, провожу онлайн-встречи, выхожу на связь, записываю свои беседы «От сердца к сердцу» – мои наблюдения и заметки о жизни. Я помню свои ощущения в момент, когда люди начали писать мне: «Наталья Эдуардовна, я смотрю вас, и мне становится легче на сердце. У меня серьезное заболевание, но в день, когда я слышу ваш голос, я точно знаю, что выживу,» Одна женщина пишет мне из Парижа: «Врачи сказали, что у меня предынфарктное состояние, меня надо положить в больницу, меня будут увозить завтра, все уже решено. Но вдруг я послушала вашу запись – и случилось чудо! Мое сердце больше не болит, я пошла к врачам, которые должны были положить меня на операцию, а они посмотрели и говорят, что сердце мое в замечательном состоянии». Я даже не поверила. Она бомбардировала вот этими письмами, знаете, я так плакала, Я вам передать не могу. Я же не знаю, как у меня это получается. Я только знаю, что я всегда работаю на отдачу. И я понимаю, что ключ ко всему – доброта, благодарность, истинное понимание сути вещей, связь со Вселенной, благодарность Создателю. Все остальное само.
И вот, перечитывая и пересматривая свои альбомы, записывая эти строки, прожив огромную, длинную, красиво-радостную, безумно сложную жизнь, я прихожу к выводу, что ничего твоего – не существует. Твое – это только то, что ты отдал. Никогда не забуду, как Максимилиан Шелл кричал на Митю, который приехал в Альпы, на нашу гору, семейную вотчину, без его разрешения: «It's mine, it's mine!» («Это мое, это мое!»). И что случилось, и где теперь твое? В результате завещания он так и не оставил, все имущество было распендюрено, наши Альпы – семейная реликвия, подарок императора Франца Джозефа, 100 гектаров, которые поколениями наследовала семья Шелл, за которые Максимилиан нас так мучил, обанкротил семью, защищая… Все годы жизни бессмысленно слились, потому что Альпы достались моему сыну Мите (усыновленному Максимилианом), и он успешно продал их в июле 2023 года!
Что на самом деле твое? Имя твое? Разве ты сам выбирал свое имя? Может быть, тело твое? Но разве ты его создал? Ты тело свое – взял напрокат. Тебе придется его отдать. Оно как старая машина, которая уже не подлежит ремонту… Ее необходимо будет однажды сменить на новую. И в результате, как только человек теряет силы, теряет потребность в отдаче, готовность делиться – он неизбежно уходит.
Отдача происходит ежегодно, ежемесячно, еженедельно, ежедневно, ежеминутно, ежесекундно – и пока это так, ты жив, ты здоров, ты создаешь в творческом потоке и ты объединен со Вселенной.
Итак:
твоим является лишь то, что ты отдал.
2 серия
1. Одно из Сумасшествий Максимилиана
Мы назовем эту главу «Одно из сумасшествий Максимилиана».
Может быть, мне будет сложно рассказывать, простите, что она будет такая рваная, но уж как есть… это непростые вещи…
Первое безумие я описала в 1-й серии книги и говорила о том, что NBC «поставила его на колени», именно так, как в фильме «Маленькая Одесса», в котором я тоже снималась. В зверском фильме моего любимого друга режиссера Джеймса Грея. Фильм о еврейско-русской истории в Бруклине. Там есть сцена, когда сын героя Макса заставляет своего отца снимать штаны, тот стоит зимой с голой задницей в снегу на коленях, а сын приставляет дуло пистолета к его лбу, такая жестокость. Это было очень страшно. Этот фильм зафиксирован во всех каталогах, он считается произведением искусства Америки. И NBC так же поставила его на колени, заставив озвучивать бездарного дублера. Макс кричал, как раненый олень. Он всегда творил все, что он хотел. И он правда был человеком искусства, но, блин, подписал контракт – работай.
Но веду я сейчас разговор к совершено другому, к очередному приступу депрессии.
Настеньке было четыре или четыре с половиной года. И мы в то время жили уже в нашем последнем особняке, где у Максимилиана был свой офис огромный. Потолок был высоченный, метров просто шесть или семь. У него там и сауна была, и ванная, и кухонька небольшая с холодильником – в принципе, абсолютно все, что нужно, и делать ему уже ничего не надо было. Огромный письменный стол, великолепная приемная с большущими бархатными темно-зелеными диванами, где можно улечься, уютно устроиться и разговаривать. Бешеное количество полок по всему периметру, деревянных, очень красивых. Там он хранил свои бумаги, но в основном всегда все было разложено у него на столе стопками высотой метр или полтора.
И вдруг с ним начинается что-то очень непонятное. Он и так часто закрывался за своей отвратительной алой штукой «Не беспокоить», и так весь дом дрожал от страха, и дети дрожали, потому что никто никогда не знал, в каком состоянии, в каком настроении он выйдет из этого своего офиса. Он может выйти «ласковый и нежный зверь» – такой добрый, такой хороший, хочется встать на колени, целовать его колени или не знаю еще, что сделать… А может вылететь взбешенным монстром с горящими глазами, черные волосы дыбом. Господи, как же мы все боялись вот таких выплесков энергетических.
Ситуация закручивалась совсем серьезно. Он отказался от еды. Единственное, что он ел, было овсяное печенье. И еще обслуживающий персонал приносил ему трехлитровые огромные кемзы, потому что бутылкой это трудно назвать, определенного бренда выжатый апельсиновый сок с мякотью. Апельсиновый сок – единственное, что он пил. Это все должно было ставиться перед закрытой дверью. Там он тусовался очень долго, примерно неделю, не выходя. Трясло его все больше и больше, мы просто не понимали, что делать. Я не знала, куда бежать.
Но самое страшное началось чуть позже. Вдруг он разбивает настоящую палатку – большую красивую палатку – у себя посередине офиса. И приглашает в гости Настю. Самая любимая еда Насти – это овсяное печенье. И самый ее любимый напиток – именно этот апельсиновый сок. Макс же нас всех на него подсадил. И он приглашает ее в эту комнату, в палатку. Конечно же, Настя счастлива. Нам запрещено туда заходить. Я не знаю, что делать. В Америке очень серьезные правила. Нужно или полицейских вызывать, или кого-то типа психбригады. Но дело в том, что сумасшедшего никто не заберет в госпиталь насильно. Это закон. То есть сумасшедший должен сам признать, что он сумасшедший, что ему очень плохо, и поехать с ними.
Я не понимаю, как правильно поступить. Звоню одному из лучших-лучших своих друзей, безумно красивому человеку Северину Ашкенази. Очень известная семья. Северину тогда принадлежало полгорода, если не больше, семь лучших отелей вместе с землей. Северин – умнейший, очень образованный, эрудированный еврей из Польши. У него была очень интеллектуальная семья, и он очень любил славянских женщин, потому что в детстве ему пришлось просидеть несколько лет с его высоким ростом в очень низком погребе, когда пришли фашисты. Их с братом спасли женщины одной славянской семьи. Я звоню: «Северин, у меня вот такая ситуация. Что мне делать?» Он говорит: «Я сейчас срочно приезжаю».