Но эпилог был «замечательный». Я так и не смогла улететь к семье, потому что ровно через два дня, 29 декабря, я заболела таким воспалением легких, что чуть не умерла. Вот вам и отказалась от уникального предложения, продиктованного Богом.
Я сказала Максу, что я больна. Меня лечили. Было страшно, три недели я не могла встать с постели. Конечно же, Макс не поверил, что я болею, подумал, что, видимо, я в очередной раз его предала.
В итоге я отдала Winds of changes бесплатно. Пусть люди радуются. Никто об этом не знал, но во многих цирках страны 20 лет воздушные акробаты делали свои номера под наше симфоническое произведение номер пять, которое называется «Ветры перемен».
4. Camerawoman и СПИД
1998 год. 3 мая, на мой день рождения, Максимилиан подарил мне настоящую камеру, роскошную профессиональную Sony: «Я знаю, как ты видишь мир. Ты фотограф замечательный и камерамен, вот тебе инструмент, работай».
Через две недели случилась наша поездка на Каннский фестиваль. Я, конечно, на фестивале сняла очень много, настоящий фильм – такой свободы, что люди его даже понять не могли. Назвала я этот фильм No name film («Фильм без названия»), а Макс после этого фильма стал называть меня Camerawoman – супервумен с камерой, ха!
Итак, Максимилиан приглашен на съемки к очень известному американскому режиссеру и своему другу Генри Джеглому, который практически точно так же, как Вуди Аллен, снимает всех великих звезд за самую маленькую плату, но предлагает им потрясающие accommodation – роскошнейшие отели, частные самолеты, высокого класса билеты
и всякое такое.
Наши accommodation были в Антибах, в старинном отеле Du Cap. Его любили все, от Марлен Дитрих, Ремарка, Хемингуэя до семьи Кеннеди и всех остальных. У отеля огромная территория, парк, который через пять минут выводил тебя на потрясающее место с бассейном. Так как это все было на горе, то бассейн как будто сливался с морем. Боже!
А у меня в руках камера. Я еще не знаю, как она снимает. Я, как маленький утенок, в диком восторге снимала все. Туда съехались самые большие звезды, и я… с этой камерой тусовалась. Это было потрясающе. Максимилиан был занят на съемках постоянно, а я была предоставлена самой себе: приглашена на лучшие party и т. д. и т. п. И все это вошло в мой No name film.
Самое главное party на том Каннском фестивале было организовано Харви Вайнштейном. Владелец Miramax Films Харви Вайнштейн сделал вечер для AMFAR Foundation – американского фонда исследования СПИДа. Руководителем фонда была Элизабет Тейлор: когда Рок Хадсон, великая звезда, умирал от СПИДа, он попросил ее организовать этот фонд, отдал ей свои 280 000 долларов, и Лиз по-честному вела эту работу. Нас связывали тесные узы: Лиз Тейлор дружила с Марией Шелл, сестрой Макса, и Мария помогла ей удочерить девочку. Элизабет назвала ее в честь Марии Шелл. Эта девочка Мария тоже была больна СПИДом.
И мы идем на это большое мероприятие. Контроль чудовищный. А я-то хочу пройти с камерой, чего делать нельзя.
И тут я вспоминаю про роскошное платье моего собственного изобретения, в котором я буквально полгода назад снималась в рекламе нашего «Черного жемчуга» в Москве. Мы для этой рекламы соорудили красивую беседку с колоннами цвета слоновой кости, а костюмеры придумали мне черное платье по ассоциации с «Черным жемчугом». Я его увидела, это платье, и поняла, что это черное безобразие тут точно надевать нельзя, нужно обязательно светлое, летящее такое, шифоновое платье, потому что я знала, что и как говорить, где поворачиваться и что должно происходить.
Короче говоря, платье такое они ни фига не могли сделать, и я поступаю очень просто: беру роскошный молочный лифчик женский, который спереди был из драпированного шелка, широкие лямочки тоже из шелка, никогда в жизни не подумаешь, что это лифчик. Сзади это было удивительным настоящим кружевом отделано. И мы к этому лифчику просто пришили роскошный шифон такого же цвета, чтобы он, как шлейф, тянулся по полу. Сделали мне из органзы точно такого же цвета стоячий шарф, который спускался вниз, как мантия, потому что надо было быть в почти царском облаченье, чтобы соответствовать обстановке и этой беседке, которую я создала и в которой мы снимали ролик.
За шейным украшением мы обратились к подруге моего менеджера Кате Филипповой. Она в то время еще не была самой большой звездой дизайна. (Потом мы очень много с ней работали, она потрясающий дизайнер.) Она берет такую штуку типа чокера из шелка, расшитого стразами и закрывающего все горло, а спереди нашивает как бы цепи из жемчуга. Это выглядело божественно.
В таком наряде я иду на мероприятие, где Лиз Тейлор должна «поднять деньги». Камеры, камеры, мы идем. А свою камеру я сложила в большую брезентовую сумку бежевого цвета. Сумка была красивая, и я сделала ее элементом гардероба, повесив на руку. Проходим мимо секьюрити, мое платье все в жемчугах и «брильянтах», все решили-такая модная женщина, она с Максимилианом Шеллом, прежде всего. И кто бы мог подумать, что в этой сумке спрятана камера? Я хулиганка, конечно, номер один.
Меня сажают в первый ряд. За нами сидит огромное количество богатейшей публики и звезд, а далеко за ними, за загородкой, находятся съемочные группы с кино– и фотокамерами: Vogue, T-Magazine, Cosmopolitan, Harper's Bazaar, Marie Claire и так далее.
Элизабет Тейлор выходит на сцену и, так как она была вечной хулиганкой, говорит такие слова и стучит кулаком по пьедесталу: «Ну что ж, здравствуйте. Let's kick ass (Ну-ка давайте надерем всем жопу)». И начинается аукцион. За 45 минут она «подняла» 1 500 000 долларов. Это в 1998 году, я не знаю, было, наверное, как 5 000 000 долларов сегодня. Естественно, она все это сделала для фонда.
Я достала камеру и стала ее снимать. Я видела только глаза Харви. Он был готов меня убить, расстрелять, но не мог. Я сижу в первом ряду рядом с Максимилианом Шеллом и рядом с Роджером Муром – главным Джеймсом Бондом страны! Я видела, как у Харви просто пена шла изо рта. Я его видела, он меня видел, и я понимала: «Все, он мне этого не простит». Неважно.
После этого у нас был великолепный совершенно ужин. За столом напротив меня сидела Элизабет Тейлор, а справа от нее сидел крупнейший модельер Жан Франко Ферре, которого я очень любила и уважала. В то время он был дизайнером Лиз Тейлор, и на этой встрече она была одета в его платье. «Джеймс Бонд» тоже сидел с нами. Стол был очень небольшой, не больше семи человек. Я камеру изумительно приспособила под свое кресло и начала снимать Лиз, которая мне разрешила это делать, потому что мы как бы часть одной семьи. Она сказала: «Да снимай ты ради Бога». Только я достала камеру, непонятно откуда подходит ко мне мужчина из охраны Элизабет и говорит на ушко: «Пожалуйста, немедленно прекратите эту съемку, это запрещено». Я ему объясняю, кто такая Мария Шелл, кто такая я, как мы связаны, он смотрит на Лиз, та делает легкий кивок головой, что она не против. Он уходит, но потом опять возвращается: «Вы же мне сказали, что это домашняя съемка, простите, но у вас профессиональная камера». Ха-ха, ой-ей-ей! Я так плечами пожала, а Лиз ему легким кивком головы как бы говорит: «Уйди». И он опять растворился.
И вдруг камера задевает за мое украшение, и у меня начинает рассыпаться жемчуг. Всё вниз, под стол. Я бросаюсь под стол его собирать – и что вы думаете? Под столом я встречаю дизайнера Жана Франка Ферре – настоящего мужчину и истинного джентльмена, который решил помочь мне собрать этот жемчуг. И он спрашивает: «Вы понимаете, что это шедевр? Кто дизайнер? Кто это на вас надел? Расскажите мне срочно». Я начинаю ему объяснять, что здесь нет ничего – вот это лифчик, а это просто нашитый шифон… «А украшение сделала (в то время никому не известная) Катя Филиппова. Хотите ее номер телефона? Я вам дам». И дала. Он в таком восхищении: «Тогда я вас поздравляю, вы самый фешенебельный дизайнер, да еще и сделали это шедевр из ничего». Я говорю:
– Да, конечно, – и добавляю почему-то: – Не надо разбрасывать жемчуг перед свиньями.
Он так на меня внимательно посмотрел:
– Вы хотите именно так назвать всю эту безумную организацию, весь этот ивент, это событие?
– Да нет, я просто цитирую Библию.
Так ему это понравилось. Мы, довольные, вылезаем из-под стола, вытаскиваем: он – полные руки жемчуга, я – полные руки жемчуга, и садимся на свои места, ссыпаем жемчуг в фужеры. Красота!
Лиз смеется, а потом говорит:
– Наташ, ты мне лучше расскажи, а у вас в России какая ситуация со СПИДом?
А я вообще не в курсе. Мне было так стыдно:
– Я не знаю, я очень мало проинформирована.
– А ты зайди посмотри, что в мире-то творится…
– Хорошо, обязательно.
Мы с ней после этого еще встречались в Лос-Анджелесе. Я не очень хорошо владею информационными технологиями, тут же связываюсь со своим менеджером Сергеем Гагариным: «Сережа, быстро найди людей, которые могут дать мировую статистику по СПИДу». Мы долго работали и поняли, что мировую статистику мы найти не можем, даже африканская статистика существует, но никто не знает ситуацию в России. Стали изучать все, что происходило в России в то время, и вдруг начинаем получать информацию со всех сторон: от друзей, от людей, которые работают в школах (здесь мне помогла мама, которая была когда-то большим начальником, руководила всеми школами и дала нужные контакты), и т. д. и т. п. Мы провели огромную работу и поняли, что на любимой Родине в наших любимых школах продаются наркотики в туалетах и никто не может проконтролировать этот процесс. Продаются страшнейшие наркотики, которые надо колоть, и инфекция передается через шприцы, Идет осознанная акция убийства молодежи страны. Продаются коробки с травой, которые стоят бешеных денег. И продается вот эта мерзость, которая стоит в 20 раз меньше. Конечно, все покупают то, что дешевле.
Мы договариваемся с Лиз, и я принимаю решение организовать фонд в России: у нее AMFAR – Американский фонд исследований СПИДа, у меня RUFAR (РУФИС)