Он едет к своей маме Сарите под Сан-Диего, в местечко рядом с Тикуаной:
– Мама, я хочу у тебя учиться. Ты уж меня прости, что я ничего не понимал, но пожалуйста, возьми меня своим учеником.
– Ну, мой дорогой, тоже мне придумал. ТЫ что, шутишь? ТЫ что, думаешь, у меня учиться по блату можно? Я что, дипломы выдаю? У тебя двое детей, которЫх тЫ должен обеспечивать. ТЫ о чем говоришь? Девять лет минимум ты будешь со мной учиться и день и ночь. Как ты себе представляешь это делать?
– Я не знаю, как я это буду делать, но пожалуйста, возьми меня своим учеником.
И он это делает. И дедушка его, крупнейший шаман, приходит к нему в снах и учит (поэтому Дон Мигель мог и своих учеников учить следовать за собственными сновидениями).
И за девять лет он получает феноменальное, уже совершенно другое образование. Он хочет to share the knowledge of toltec with people and the world, распространять это знание тольтеков среди людей по всеми миру. А тольтеки в Мексике считались мастерами духа. Там были тольтеки, ацтеки, майя. Майя – это как раз там, где я сейчас живу, одно из самых духовных племен, как и тольтеки.
Когда Барбара меня познакомила с Доном Мигелем, он еще не был звездой всех времен и народов, его книги еще не продавались во всех странах. Но однажды Опра Уинфри[21] прочитала книгу Дона Мигеля Руиса The Four Agreements («Четыре соглашения»). Это одна из самых раскупаемых книг на всей планете. (Кстати, очень советую моим любимым читателям купить немедленно эти книги: «Четыре соглашения», «Мастерство любви», Medicine Bag.) Как только Дон Мигель оказался на шоу и Опра сказала, что эта малипусенькая книжечка изменила ее жизнь, вся Америка начала ее покупать. Только в Штатах было продано 12 миллионов книг. И он, в общем-то, стал звездой. Но когда мы путешествовали, он звездой еще не был. Я просто была рада и благодарна, что имела отношение к новой действительности, где я могу усовершенствовать свой дух и получать определенный опыт. И душа моя пела.
И вот, я помню, готовилась в удивительное-удивительное путешествие с Доном Мигелем. Это было путешествие в Нью-Мексико – один из самых красивых штатов США, где живут художники, поэты. Он находится в глубокой пустыне, и там расположены горы, знаете, такая пустыня в горах. И Дон Мигель нас туда всех вывозит. Мы там живем, практикуем со всем учениками, которые учились у него по девять лет подряд.
Это были удивительные пять дней. Макс не мог мне простить, что я увезла с собой няню детей Крис, потому что ей доставалось очень сильно. Она вставала рано, ложилась невесть во сколько, Макс ее во все тяжкие использовал: она и сценарии его должна была читать, и готовить иногда, и за детьми ухаживать, и водителем быть, и я не знаю кем. Я ее спасала и поддерживала, несмотря на все наши сложнейшие передряги. Я понимала, что ей необходимо устроить хотя бы маленький отдых. И дети уже были довольно взрослые. Таким образом, мы сбежали. Максу было… ну, все же я это делала с его позволения.
Удивительные пять дней с одной историей, которая закончилась восхитительно для меня и очень странно для наших отношений. В предпоследний день путешествия, после четырех дней восторга, Дон Мигель отправил нас всех в пустыню. То место, где мы все остановились, было очень далеко от людей, там никого нельзя было встретить. Он собрал всю группу – 30 человек, мы долго вспоминали Иисуса, он нам рассказывал удивительные истории о том, как, в его понимании, Иисус ушел в пустыню человеком, а вернулся оттуда пророком. И как Иисус смог за 40 дней отпустить все то человеческое, что всегда беспокоит… Дон Мигель сказал: «Я вам дам не 40 дней, а 40 минут. Вы сейчас все пойдете в пустыню и вернетесь оттуда без тех тяжелейших историй, которые вас мучают». Дело в том, что в учении тольтеков грехов было не 7, а 37, и одиночество в том числе являлось одним из самых страшных. А все остальное – как у нас: не убий, не укради, не чревоугодничай… Я такого задания в своей жизни никогда не получала. И вот я ушла. Не помню, что со мной происходило, но помню, что лились слезы. Я помню, что очищенная, такая светлая, удивительно успокоенная женщина с внутренним ребенком – маленькой Наташей, которая пела и танцевала, которую я искала, просто захлебывалась от счастья внутри меня. Именно эта женщина вернулась обратно в лагерь.
После этого Дон Мигель немедленно сказал: «Всем переодеться в белые одежды». Мы пришли, сделали Circle of Fire – огненный круг, развели огромный тольтекский костер. Немножечко поели, совсем чуть-чуть, как птички поклевали, очистились перед этим огнем, очищенные сделали ритуал поклонения солнцу, поклонения огню, камням, земле-матушке, воде и т. д. И все пошли в аудиторию, где проходили наши лекции и учения. Оттуда вдруг вынесли все кресла, и Дон Мигель сказал: «А сейчас – танцы! Отпустите себя каждый настолько, насколько можете. Я хочу танец радости, счастья, поклонения Всевышнему и любви». И все пустились в пляс. Я стояла счастливая, хлопала глазами как у маленького ребенка (мне тогда было 42 или 43 года, не помню).
И вдруг откуда ни возьмись, как вихрь, передо мной возникает безумной красоты молодой человек, очень молодой, и просто насильно уводит меня в танец. Я знала этого молодого человека, он тоже посещал наши уроки. Это был сын Дона Мигеля, ему исполнилось 18 лет, и он учился в Академии американского киноискусства на оператора. (Он тоже учился у своего папы, и сейчас он ведет дело Дона Мигеля Руиса.) И мы с ним унеслись в каком-то безумном танце. Это был вихрь… Все обращали на нас внимание. Мы танцевали, соединенные потоком какой-то unconditional love (безусловной любви). В конце этого танца он бросился и поцеловал меня в губы, как ненормальный. Все остановились и на нас вытаращились. Но это был поцелуй совершенной невинности, чистоты, там не было никакой другой мысли. Я такого поцелуя в своей жизни никогда не испытывала. Он не имел никакого отношения к телу. Я не знаю, что это. Видимо, это и есть настоящая всеобъемлющая любовь. Я была как завороженная. Мы стояли с ним вдвоем и поняли, что на нас смотрят все люди.
Но здесь самое главное в другом. Ко мне тут же подошла моя учительница йоги и ученица Дона Мигеля Барбара и сказала: «Какое право ты имеешь?» И все. Единственный, кто радовался, как ребенок, и хлопал в ладоши, был Дон Мигель. Сам мастер. Все остальные подошли за ужином и высказали мне свое «фэ». «Какое ты имела право это сделать? Это ребенок, ему 18 лет. И вообще, о чем ты думаешь?» Я чуть не плакала. Я стояла и понимала, что все ученики на хрен ничему не научились у своего учителя. Я хотела об этом им сказать: «О чем вы говорите? Эй, это же то, что он просил! Это же то задание, которое нам дал Дон Мигель! Неужели вы не поняли? Это все об unconditional love, о безусловной любви!» Но вокруг были «каменные стены». И мне опять пришлось спрятаться в свою ракушку, хотя я точно знала, что вот это правильная ступень к истине.
Неприятно, что свидетелем оказалась еще и Крис. Что она наговорила Максу, я представления не имею. А она точно наговорила!
Но самой безжалостной была жар-птица… Нет, не жар-птица, а страшная птица с огромным клювом – женщина, которая работала главным редактором одного из самых популярных журналов, относящихся к желтой прессе, Bunte, на обложке которого, кстати, наша семья была дважды. Эта женщина очень хорошо знала Максимилиана, бывала у нас дома, и ревности ее не было предела. После нашего танца она бросилась к этому молодому человеку и стала пытаться с ним танцевать и делать то же самое, что мы. Но у них не получалось как у нас, потому что у нас-то было искренне. Она затаила темную-темную зависть, и очень скоро в журнале Bunte была опубликована сплетня, что жена Шелла попала в мексиканскую секту, и еще какая-то гадость. Конечно, ничего хорошего для нашей семьи это не могло принести. Я должна была оправдываться не знаю в чем, и, честно говоря, мне это настолько надоело, что я уже не знала, что мне делать. Вот вам и unconditional love!
7. Подари мне лунный свет
Прекрасное лето начала 2000-х. Мы с Настей, счастливые, в Москве. Взяла с собой еще и няню, показать красоты. Я озвучивала фильм «Подари мне лунный свет». Мы приехали в Москву надолго, на все лето, потому что у Насти были каникулы. И Москва была самой ее любимой точкой, конечно же. Она ничего не боялась, в центре, в Дегтярном переулке любила даже выходить прогуляться иногда одна.
Помню, выдавала пилюлей соседским мальчишкам, хулиганам, которых она знала с детства. Откуда она их знала, я представить себе не могу. Они сидели с пакетами, я и не знала, что они там нюхают, клей или еще что? Это было очень смешно… Настя стояла в парке, в котором она выросла, в маленьком парке с качельками, карусельками, мальчишки собирались в песочнице с этими пакетами и что-то нюхали. Она подходила к ним и говорила чуть-чуть с акцентом: «Малчики, что вы делаете? У вас же начнется отмирание нейронов головного мозга». На что они, видимо, окончательно обдолбанные и с умершими уже нейронами, не понимая слов, поднимали на нее глаза и говорили: «Какого мозга?». Все время повторялась одна и та же история… Я каждый раз должна была спуститься и забрать ее, потому что все эти мальчишки были ее бывшие друзья, а теперь они даже не понимали, какого мозга нейроны и чего отмирают. Я спускалась и говорила: «Знаешь что, Настя? Пойдем домой. На всякий случай».
Я обожаю картину «Подари мне лунный свет», которую приехала озвучивать. Я так горжусь, что снималась в этой ленте. Она нам досталась очень-очень трудно. Вы понимаете, это происходило в конце 1990-х. Где-то в середине съемок на картине закончились деньги. И мы должны были все остановить. И нужно было бы снести построенные очень красивые павильоны, в которых мы работали. Тогда я вышла с предложением, чтобы мне не платили гонорар, решила все это отдать для того, чтобы мы могли закончить картину. Я разговаривала с Игорем Толстуновым и Мишей Зильберманом, и ребята согласились. Они сказали: «Мы берем и не знаем, когда отдадим». Я говорю: «Хорошо, ребята, вы только отдайте, пожалуйста, все».