Лейтмотивом общественного мнения о них с Ойхе тоже была жертвенность. Только романтическая, а не прагматическая. За прагматикой — к Артуру, а нормальные люди от нее не в восторге. Творческие, так и вообще избегают.
Прагматичному Артуру больше всего импонировала версия, по которой Зверь отказался от спасения ради любви, и демоны-преследователи отступились, потому что над любящими душами у них нет никакой власти.
Уж кому, как не Артуру знать о том, что влюбленные всегда во власти демонов просто по факту того, что влюблены. Потому и считается, будто Белый Бог бережет их наособицу, что они уязвимей других, у них некритичное мышление, отсутствует самоконтроль и снижена способность к самосохранению.
Ойхе всем версиям предпочитала феминистическую, по которой она предоставила Принцу Темных Путей убежище и защиту, рассорилась со всеми князьями и теперь не может покинуть пределы Карешты без риска погибнуть ужасной смертью. Ойхе нравилось то, что в этом взгляде на события у озера Амаль не шло и речи о любви. Какая еще любовь? Ойхе — воплощение женственности, свободной и непокорной, первое создание Творца, первая душа в мире, где мужчинам вообще не было места. Это вам не одурманенная патриархатом Ева. Зачем она вступилась за постороннего ангела объяснялось очень просто: потому что он ангел и, в отличие от всех других гетеросексуальных мужчин — не важно людей, фейри или демонов, — никогда не рассматривал Ойхе как сексуальный объект. Ни ее, ни вообще женщин — не важно людей, фейри или демонов.
Была и патриархальная версия, включавшая в себя смертельный бой с Тенгером. Бой был, понятное дело, за Ойхе, которая покорно упала в объятия победителя. А Тенгер, посрамленный, не нашел ничего лучше, как совершить очередное предательство, и теперь Принца Темных Путей и княгиню Эсимены преследовали орды демонов во главе с князьями. Сторонники этой версии не задавались вопросом, чем княгиня-то не угодила остальным князьям. Ойхе там была для красоты и шла довеском к мужчине, доказавшему свои права на нее. Без этого мужчины никакой Ойхе как бы и не было, а его смерть подразумевала и ее смерть тоже.
Патриархальная трактовка нравилась Зверю детальностью описания смертельного боя. После Большой гонки они с Тенгером обсуждали процесс и последствия возможной драки, и пришли к выводу, что в затее есть смысл. Всякий, кто пытался нанести Вечному Страннику физический урон, получал семикратную отдачу, но это не имело особого значения для твари, поглотившей все посмертные дары Большой гонки. Так что теоретически, непрерывно исцеляясь от последствий собственных атак и контратак Тенгера, Зверь мог нанести ему достаточно повреждений, чтобы счесть себя победителем. А Тенгер бы не счел себя проигравшим. Понятно же, что если у тебя нет шансов на победу, но ты все равно дерешься, ты уже победил.
Впрочем, дойди дело до драки за Ойхе… она вырвала бы глаза им обоим. Прямо ногтями. Но, опуская этот момент, дойди дело до драки за Ойхе, Тенгер все равно сдал бы Зверя демонам. Для него это был единственный способ победить. И ведь он действительно полагал, что, если Зверя не станет, Ойхе вернет ему благосклонность. Не потому что обделял ее способностью думать и выбирать, а потому, что считал, будто отсутствие выбора решает любую проблему. Он и когда брата убивал, думал, что устранение конкурента искупит недостаток искренности в жертвоприношении.
Тенгер больше не имел значения. Сделал ли Зверь для него то, что было задумано Белым Богом, знал только Артур, но Тенгер для Зверя, определенно, сделал всё, что мог. Он поставил под угрозу свободу и безопасность Ойхе, и большего зла причинить был не в силах. Ойхе не могла покинуть Карешту, не могла уйти с освященной земли. Возвращение в Эсимену грозило ей не смертью — участью хуже смерти. Князья захватили бы ее, сделали заложницей. И, зная Зверя так же, как он знал себя сам, никто из них не стал бы ждать, пока он согласится обменять свою свободу на свободу Ойхе. Ставкой будет не свобода княгини Эсимены, а ее жизнь без необратимых психических и физических увечий…
Плохой достался княгине подарок — сердце ангела. Но Ойхе именно такой и хотела.
А Зверь отвечал теперь не только за себя. И это было куда более привычным состоянием, чем трехмесячные каникулы, когда он ничего не делал, лишь готовился к Большой гонке, пытал людей, изучал перевертышей и рисовал, не останавливаясь, все, что видел вокруг. Рисовал Ифэренн. Притворялся, будто прячется от демонов и ищет выход отсюда, а в действительности просто бездельничал и искал… что? Да уж не выход. Искал то, зачем оказался здесь.
Нашел. Пора было уходить.
Бежать к чертовой матери, чтобы спасти и себя, и княгиню.
Ойхе могла уйти на Небеса. В любой момент могла покинуть Ифэренн, вернуться домой. Ее никто не проклинал, не изгонял в тварный мир, ради жизни полной труда, забот и непрерывного творческого роста. Ойхе была и оставалась любимым созданием Белого Бога и покинула когда-то Небеса лишь из любопытства. А обратно не возвращалась, потому что знала, что больше не захочет уйти. Часть ее была во всех живых женщинах, во всех «дочерях Евы»… И это была та часть, ради которой Адам сожрал чёртово яблоко с чёртова древа.
А вот мысль самой попробовать яблоко не пришла бы в голову Ойхе, даже если б Сатана пополам порвался, открывая перед ней преимущества нового взгляда на жизнь и дивные перспективы нарушения правил. Она просто не могла, не способна была преступить волю своего создателя.
Альфа-версия. Идеальная настолько, что в создание Беты пришлось вмешаться второму Творцу.
— Поставлю вас перед выбором, Ваше Высочество: пойти со мной на Небеса или остаться без меня. Дочери Евы часто так поступают: становятся на одну чашу весов и предлагают своим мужчинам чем-то заполнить другую. Расчет всегда на то, что вторая чаша останется пустой. Иногда так и случается.
Созданная лишь ради себя самой, ради собственной красоты, собственной воли, собственного неугасимого пламени, она думала, будто независимость — своя и чужая — обязательная часть существования любого разумного существа. Знала, разумеется, что это роскошь, доступная не всем… или недоступная почти никому, но тем больше ценила ее. И никогда бы не предложила такого выбора всерьез. Это Зверь понимал, и не беспокоился. Но еще он понимал, что Ойхе не уйдет на Небеса одна, даже ради спасения от демонов. Понимал, что угрожает ей самим своим существованием. Тут поди реши, что лучше: получить ультиматум, сдаться и спасти эту ненормальную; или не сдаваться и искать выход, чтобы спасти эту ненормальную, не меняя одно царство мертвых на другое.
Нет, Небеса, конечно, были не только пристанищем светлых душ, Небеса были еще и музыкой ангелов, которой дирижировал Создатель.
А Ифэренн?
Ойхе смеялась, как только она и умела. Женщина — ночь и огонь, звезды в небесной бездне, сполохи пламени во тьме и свет в черных сумасшедших глазах.
— До тебя мне не приходилось разговаривать с ангелами, но я знаю, что вы все… довольно просто устроены. Вот здесь, — Ойхе тронула пальцем его висок, — нет места нюансам. Артур такой же. Знаешь, он ведь бывает на Небесах, а потом приходит сюда, и не видит разницы.
— Потому что нее нет.
— Потому что он ее не видит. Но послушай свою музыку, мой принц, сравни ее с музыкой Ифэренн, и ты поймешь. Вы с Наэйром отличаетесь от князей, как Артур, пришедший сюда двадцать лет назад, отличался от себя теперешнего. Тот Артур понял бы, в чем разница между Небом и Адом. Нынешний живет в Аду и уносит его с собой на Небо.
Основатель инфернальной церкви, ее краеугольный камень, первокреститель Ифэренн продал душу дьяволу и, прощенный Богом, не простил себя сам. Но именно это и давало ему силу и власть защищать от демонов всех христиан; именно это, а не святость, в ореоле которой он когда-то пришел в Ифэренн, освящало землю, на которой стояли храмы; это наполняло жизнью его молитвы. Артур носил Ад в себе, и Ад принял его в себя. Сломанный, но не сломленный, он был сродни князьям.
— Мы с князьями создали здесь все, кроме неба, — объясняла Ойхе, — с небом не получилось, мне удалось сотворить только ночь. Будь здесь небо, тебя никто не остановил бы, и меня тоже. Я выстлала бы тебе дорогу звездами, принц, и ты проложил бы по ним курс для своей летающей машины, куда угодно, хоть на Небеса, хоть в мир, в который хочешь вернуться. Однако, посмотри, ты видишь, что делает Артур? Он создает свою музыку в человеческих душах, в душах, неподвластных демонам, и когда-нибудь эта музыка станет небом Ифэренн.
— А Артур станет князем.
— И погибнет, — Ойхе улыбнулась, — он немного похож на Авраама. Делает, что должно, и не думает о том, к чему это приведет.
— Музыка ангелов вообще не схожа с музыкой демонов? Ничего общего?
— Ничего, — она покачала головой, — иначе ты мог бы притвориться демоном. Тогда мы попробовали бы вырваться отсюда, не уходя на Небеса. Главное ведь открыть портал и пройти через него. А от погони мы бы отбились. Две пары пистолетов, пулемет на крыше Карла, может быть, несколько гранат — и посмотрела бы я на ту погоню.
— С пистолетами против демонов?
— С пулеметом. А пистолеты — для антуража.
Это было возможно. Не притвориться демоном, нет, притворяться настолько искусно, чтобы полностью скрыть свою природу Зверь умел только внутри миров. Ойхе с пистолетами — вот что было вполне реально. Ойхе — за прицелом скорострельной пушки, смонтированной на Карле. Ойхе, забрасывающая врагов осколочными гранатами. У храмовников были гранаты, наносящие урон демонам. Зверю на них даже смотреть было тошно, а Ойхе — нормально.
Хорошим людям от этих гранат никакого вреда. Плохим тоже, вообще-то: холи-гранаты не для того, чтобы людям вредить. Но Ойхе точно была хорошей. Её все такой считали. Даже убийство младенцев в счет не шло.
Зачем она их убивала? Почему? Вопрос «зачем» был неправильным, потому что ответ «просто так» — это не ответ, а другого Ойхе не знала. Вопрос «почему» оказался верным. Ойхе сказала: