— Мне нравится, как они умирают. Раскрываются, как цветы и взлетают.
Она не снийв имела в виду, и не небо в тварных мирах, а Небеса. Рай. Ойхе нравилось смотреть, как души детей возвращаются к Белому Богу, но для нее не имело значения то, что они попадают на Небеса. Ей просто нравилось смотреть, как они летят.
Поэтому — только младенцы. Новорожденные. Те, кого еще не отдали под покровительство богов. Ничто не помешало бы Ойхе убивать и тех, кого уже защищали боги или демоны, но их души выглядели иначе, и наблюдение за полетом не доставляло ей радости.
Синдром внезапной детской смерти. В Ифэренн такого термина не было, тут все знали, кто убивает новорожденных. Точнее, тут все знали, отчего они умирают. В тварных мирах, в основном, наверное, тоже. И даже не пытались защищаться. Как защититься от ночи? Это же время суток, блин, куда от нее денешься?
Артур, наверное, мог отменить ночь… Но Ойхе-то кроме этого была еще и женщиной. Даже Артур не мог отменить женщин.
— Я не делала бы этого, если бы с ними происходило что-то плохое, — голос княгини звучал так, будто речь идет о невинном хобби. Кто-то вышивает, кто-то играет на флейте, кто-то отправляет в полет души младенцев. Ничего плохого.
С этим-то Зверь был согласен. Но убийство не ради еды казалось ему расточительством. Разве эстетическое удовольствие стоит нереализованной жизни?
По мнению Ойхе, никакой жизни, кроме нескольких дней между рождением и смертью, у отпущенных ею душ не было. Убила, значит убила. Жизнь закончилась. Эти дети не могли вырасти, не могли ничего совершить — ни создать, ни разрушить, ни оставить потомков. Они умерли. Точка.
Это было… логично. И абсолютно, полностью, идеально безумно.
С детьми не происходило ничего плохого. А с родителями?
Но об этом незачем было спрашивать, ответ Зверь знал и так. Ни в каких родителей Ойхе не верила. Она знала о связи, возникающей между матерью и ребенком, но не придавала ей значения. Знала, что родители горюют о смерти детей, но не испытывала сочувствия, потому что не видела причины горевать.
Абсолютно логично. Абсолютно безумно. Сочетание безумия и логики — это как отпечаток пальцев Белого Бога. Он создал женщину и наделил ее даром рожать детей, Он создал женщину и наделил ее обязанностью убивать детей. За взрослыми приходили ангелы, за младенцами — Ойхе.
Был ли Сын Утра так же парадоксален и неприемлем для разума, как его соавтор?
Да уж, наверняка. В конце концов, ту, вторую первую женщину они с Белым Богом создавали вместе, и такого наворотили, что Ойхе со всем ее сумасшествием за сказку покажется.
Именно поэтому ей ничего не грозило в тварных мирах. Ни один из демонов не отыскал бы ее там, живую среди живых, живую — в каждой живой. Это в Ифэренн она, воплощенная, реальная, отличалась от всех — призрачных, воображаемых… не способных сравниться с ней. А сама Ойхе будто задалась целью стать похожей на других женщин. На всех сразу. Она перестала прятаться в облаках шелка, сняла волшебную завесу, защищавшую от нее людей, явилась Ифэренн такой, какая есть — во всем сиянии своей невыносимой красоты, в убивающем разум совершенстве.
И оказалось… что так можно. Ойхе, Ночь, Госпожа, первое создание Господа, больше не сводила людей с ума одним своим видом.
— Если ты не понимаешь, почему теперь я могу не прятаться, значит, и объяснять бесполезно, — вот и всё, что она сказала, когда Зверь попытался спросить.
Очень по-женски. Раз ты не понимаешь, то незачем и объяснять. Зеш! Чертова классика сложных отношений. Интересно, это в дочерях Евы от Ойхе, или это в Ойхе от дочерей Евы? Имеет ли место ментальная диффузия?
— Происки Рогатого, — веселился Артур. — Смирись. Они для того и созданы. Все.
— Для смирения?
— Да. И для расширения сознания.
Ойхе носила платья в пол, юбки-карандаши, цыганские разлетайки в розах и волшебных птицах, кожаные штаны, джинсы и шорты из тех же джинсов, обрезанные так коротко, что еще немного и получились бы джинсовые бикини; блузки, футболки, майки, топики, рубашки с галстуками или шейными платками. Она оставалась княгиней, пусть и скрывалась от остальных князей, и жизнь ее по-прежнему была полна хлопот, а каждый день под завязку набит встречами, перепиской, переговорами, решением множества вопросов, от которых зависело благополучие Эсимены и взаимоотношения с другими княжествами. Обновленный гардероб внес в административную работу новые ноты. Вроде бы, в первую очередь для самой Ойхе — она наслаждалась, выбирая наряд на каждый новый день — но, Зверь поклялся бы, что эсименские министры, в ожидании очередной встречи с княгиней, просыпаются наэлектризованными, гадая, какой же Ойхе окажется в этот раз. А их жены и дочери проверяют работоспособность камер в юортерах, и да сохранят боги того мужа или отца, который вернется с аудиенции без новых тасвир или видеозаписей. И, нет, Ойхе даже не подумала отказываться от традиционной эсименской одежды, что только добавляло интриги.
А еще она отлично дралась руками и ногами, управлялась с тонфой получше большинства арханов, знала, с какой стороны держать нож, и не боялась его использовать. Женщина из начала времён. В начале времён жизнь была так себе: костры, пещеры, дубины; на мамонтах шкура толстая, пока до мяса доберешься — с голоду околеешь. Тяжелое прошлое, но сколько от него оказалось пользы в светлом будущем.
За такие рассуждения можно было получить той же тонфой по башке. И это если повезет. При невезении доставался тычок в печень… и, опять же, это еще удачное невезение, потому что в живом и даже условно живом организме много уязвимых и болезненных мест. Но Зверь не мог себе отказать в удовольствии вывести Ойхе из себя. У него тоже было тяжелое прошлое — он был садомазохистом со склонностью к расчленению людей заживо. И настоящее, кстати, ничуть не легче. Потому что у Ойхе-то светлое будущее наступило — мамонтов подают разделанными, нарезанными на стейки и в любой желаемой степени прожарки. А он как был садомазохистом, так и остался.
ГЛАВА 8
«Ты разводишь руками: «я слишком жадный». Даже не «прости, я слишком жадный», и, само собой разумеется, не «прости». Ты никогда не просишь прощения — ты объясняешь. Стихия не просит прощения, стихия берёт своё».
Анжелика так много времени проводила с христианами, столько узнала о них и о Белом Боге, что новость, встряхнувшую весь Ифэренн, приняла как должное. Сами христиане, между прочим, бегали и орали по этому поводу не меньше всех остальных. Но спокойствие Анжелики, даже не просто спокойствие — радость от того, что «все прояснилось», имело корни именно в увлечении христианством. Ангелы, Белый Бог, программа существования и развития мира — это же всё христиане в Ифэренн принесли. До них тут никаких ангелов не было, а планы существования и развития придумывали и воплощали князья без всякого там Белого Бога.
Просветление снизошло не сразу, понимание пришло не сразу, но новость Анжелика приняла с радостью, изрядно удивившей Гарда. Что хорошего в том, что вампир, которого ты терпеть не можешь, считаешь лжецом, убийцей, чудовищем с непостижимыми целями и безграничными возможностями, оказывается никакой не вампир, а самый настоящий ангел, загнанный демонами в ловушку и нашедший убежище у христиан? Он что, лучше от этого стал? Ангельской природе можно простить то, что непростительно для природы человеческой?
— Он никогда нас не обманывал, — сказала Анжелика.
Гард, который в отличие от нее, до новогодних событий общался с Вольфом довольно близко и подхватил заразу сарказма, с большим трудом удержался от рискованного: «да неужели?»
Вольф их не просто никогда не обманывал, он для них сделал столько, сколько не делают даже друзья и близкие родственники. И все, что хотел взамен — возможность изучать двоедушцев в естественной среде. Он изучал, это точно, но даже Гард, хоть и частенько виделся с ним, не понимал, как именно. За исключением того, что один раз они с Анжеликой заполнили для Вольфа большие и интересные, хоть местами и смешные опросники.
Ну, а «все прояснилось» для Анжелики, когда Вольф, спустя пару месяцев после своего побега с Ойхе, явился к ним домой. Прямо в гостиную. Прямо из проектора. Нет, не во плоти, а через юор, но проектор был настолько хорош, что нереальность гостя не выдавало даже отсутствие запаха. Вампиры ничем не пахнут, однако пахнет их одежда, оружие, юортеры, гели для душа и депиляторы, да все, кроме самих вампиров. А проектор был настолько навороченным, что и запахи воссоздавал. И до появления Вольфа в центре гостиной это казалось плюсом. Консультант при покупке, между прочим, тоже расхваливал рина-трансляцию (так называлась функция воспроизведения запахов), напирая на то, что перевертышам, восприятие которых гораздо шире, чем у обычных людей, без нее просто не обойтись.
Ну, да, конечно! В Немоте они вообще без проекторов обходились. Чтобы ту же Большую гонку посмотреть всем городом выезжали в тийры и платили за стоячие места в открытых кинотеатрах, имевших выход в юор. И не было в этом ничего плохого, наоборот — хорошо. Настоящий праздник, вроде ярмарки, только интереснее, совсем не то, что дома смотреть. Гарду нравилось. Он две Гонки застал в сознательном возрасте, не считая этой, в которой победил Вольф…
Когда выяснилось, что демонов обставил не вампир, а ангел, ажиотаж по поводу этой победы утих, но даже на своем пике он ни в какое сравнение не шел с тем, что творилось сейчас. Два месяца уже, как все знают, что в Ифэренн появился еще один ангел, кроме Крылатого, и все это время все только о нем и говорят. О нем, и об Ойхе. И вот он… тут. А на него охотятся князья. А князьям ничего не стоит превратить в пыль и Вольфа, и проектор, и гостиную, и весь дом. Шестьсот квартир, между прочим, шестьдесят этажей, сплошь — обычные люди, которые перед демонами ни в чем не провинились. В общем, пока Гард не понял, что Вольф не настоящий, он успел не только себя с Анжеликой похоронить, но и всех соседей.