— Ну что вы, что вы, — беспомощно повторяла Надя, не находя других слов.
Линникова перевернулась на бок, попыталась подняться и осела.
— Господи, что ж это? — простонала она.
— Вам плохо?
— Ничего не вижу! Все кружится, искры скачут. Господи, что же это! — бормотала учительница.
Надя вскочила.
— Я за врачом!
— Стой! — панически вскрикнула Аполлония. — Не уходи.
— Вам нужен врач. Я быстро.
— Не уходи, — повторила Аполлония.
Надя опустилась на стул. Старушка потянулась к ней, и Надя взяла ее руку в свою.
— Отходит, — сообщила через несколько минут Линникова, после чего опять забылась. Она просыпалась на пару мгновений и снова засыпала, удерживая Надю в ожидании. Незаметно для себя Надя задремала на стуле.
Около пяти утра Аполлония разбудила свою посетительницу.
— Хорошо, что ты не ушла. Я забыла, как звать тебя, милая? Надежда, значит. И правда, ты — моя надежда. Я только что говорила с Олей. Они с Аликом забирают меня к себе. Все приготовят и придут за мной. И мне надо приготовиться. Ты должна мне помочь, Надюшенька, просить мне больше некого. Поможешь, милая?
— Оля с Аликом? Кто такой Алик? Куда заберут?
— Ты не спрашивай, милая. Ты просто помоги. Я тебе заплачу — у меня деньги есть на сберкнижке. Сберкнижка на предъявителя. Я скажу, где она лежит. Ты должна получить по ней деньги и купить для меня полотно. Какое полотно и сколько, я скажу. За труды ты получишь, уж я тебя не обижу. Привези мне вместе с полотном оставшиеся деньги, и я тебе заплачу. Ты уж помоги мне, милая, не откажи. Поможешь?
Аполлония глядела на свою «надежду» бездонными глазами. Не получив немедленного согласия, она вцепилась в Надино предплечье и сжала его с неожиданной силой. Надя сморщилась от боли и разжала пальцы старухи. Аполлония не сопротивлялась. В ее расширенных глазах появилась влага.
— Последнее? — спросила она в пространство. По всей видимости, ответа ей не было. Она перевела взгляд на Надю и сказала неуверенно: — Должно быть, последнее.
— Что — последнее?
— Последнее унижение. Такая судьба. Восемьдесят два года несет меня судьба от одного унижения к другому, от одного к другому, от одного к другому… — и она еще долго бы так бормотала, если бы Надя ее не остановила.
— Какое же вам сейчас унижение, Аполлония Максимовна? Никакого унижения нет, напрасно вы так.
— Я свою судьбу давно раскусила, — объявила громко старуха. Внемля знаку Нади говорить тише, она перешла на шепот: — Я раскусила ее в Посаде, под Тамбовом, куда она меня бросила в 1929 году. Меня судьба то туда бросает, то сюда, и куда ни бросит — везде унижения. Знаю ее, и все же оказываюсь застигнутой врасплох. Всегда врасплох. Это оттого, что недомысливаю. Готовиться мне надо было раньше к этому часу, вот в чем дело, милая. Знала, что скоро к детям перебираться, а готовиться как надо не готовилась.
— Где ваши дети?
— Далеко мои дети. Очень далеко. Милая, ты уж войди в положение, помоги мне с полотном. Оля сказала, чтоб я ничего шитого не надевала. Я должна одеться в белое сари. Будь добра, купи мне три метра белого полотна. Батист бы был лучше, но где его найти? А может, поищешь батист, милая? Он иногда появляется. — И Аполлония жалко заморгала.
— Я поищу, поищу, — успокоила ее Надя.
— Сберкнижка лежит в верхнем ящике комода, под газетой. На дне ящика постелена газета. Пошаришь под ней и найдешь.
— Аполлония Максимовна, вы подумайте, зачем вам здесь, в больнице, полотно?
— Ты обещала найти батист, — обиженно поправила ее учительница.
— Ну батист. Зачем он вам здесь? Вам надо выздороветь и вернуться домой, и уже тогда думать о батисте.
— К чему мне возвращаться домой, милая? Дети мои, Оля с Аликом, зайдут за мной сюда. Может быть, уже сегодня зайдут. Ты отправляйся сначала в Дом ткани, прямо к открытию поезжай. Если там не найдешь батист, съезди в ГУМ. Я тебе хорошо заплачу. Сколько ты хочешь?
«Проверну дело сейчас!» — решила Надя. И сказала:
— Деньги я не хочу. Если вы и правда собираетесь уезжать, Аполлония Максимовна, оставьте мне ваши книги.
— Бери, конечно, — сразу же согласилась Линникова. — Все бери, так даже лучше — у меня тогда больше денег останется. Если Оля с Аликом вдруг задержатся, будет что нянечкам дать. Теперь в больницах за так ни судна не подадут, ни воды не принесут. Ничего они теперь за так здесь больше не делают. Какое же унижение, какое унижение… — забормотала опять старуха.
— А антиквариат у вас тоже есть, Аполлония Максимовна?
— Есть, милая, есть. — И учительница назвала несколько французских книг.
— И русский антиквариат имеете?
— Нет, русского нет. Чего нет, того нет.
— Я помню, вы мне говорили об одной старой книге. Она вроде церковного содержания… — осторожно начала Надя.
— Ничего я тебе подобного не говорила! — чеканно произнесла Аполлония, и ее глаза, сузившись, поумнели. — Откуда ты это взяла?
— Говорили, говорили, я хорошо помню, — убеждала взъерошившуюся старуху Надя.
— И я хорошо помню! — отрезала Аполлония. — Это он тебя послал?
— Кто?
— Начальник из АКИПа. Может, и ты там работаешь? Господи, как же я сразу не поняла! Это он тебе сказал! Больше некому.
Надя почувствовала, что попалась, и сдалась.
— Аполлония Максимовна, я вам все расскажу по-честному, если вы пообещаете не сердиться.
Немигающие глаза старухи продолжали ее буравить с тем же ожесточением.
— Какая подлость! — воскликнула она. — Господи, какая же мерзкая подлость! Вы здесь сидите, чтобы опять выманить у меня эту книгу?!
— Вы имеете в виду — «Откровение огня»? — спросила Надя, не узнавая собственного голоса, и замерла, вся превратившись в слух.
— Да, «Откровение огня», — размеренно произнесла Аполлония, и в ее взгляде добавилось ненависти. — Какая подлость, — повторила она и закрыла глаза.
— Аполлония Максимовна, — начала Надя, — зачем вы так? Никто из нас, ни я, ни Андрей Алексеевич, не собирается вас обманывать. «Откровение огня» ведь принадлежит АКИПу, и единственное, что мы хотим, — это вернуть его на место. Чтобы с ним можно было работать. Чтобы наша культура не потеряла этот редчайший памятник…
Линникова открыла глаза и отчужденно взглянула на Надю.
— Этот, как вы говорите, «памятник», ваш архив подло отобрал у меня в 1938 году. Я предложила АКИПу купить у меня рукопись, такие обстоятельства были. Меня принял замдиректора. Он попросил дать книгу ему в руки, чтобы посмотреть, — и конфисковал. А потом еще и донес на меня. Я восемнадцать лет провела в лагерях! Вон отсюда!
— Аполлония Максимовна, подождите…
— Вон! — повторила ослабевшим голосом старуха и стала задыхаться.
Надя бросилась в ординаторскую. Врач спал. Она его разбудила. Когда они вместе пришли к Аполлонии, та лежала лицом к стенке. Врач проверил ее пульс и повернулся к Наде.
— Что за паника?! Спит ваша бабка. Хватит здесь торчать. На выход! Немедленно!
Надя опустилась на сиденье в вагоне метро и задумалась. Был седьмой час утра — время, когда встает отчим. Видеть отчима не хотелось. Мать — тоже. Надя проехала станцию Краснопресненская, на которой пересаживалась по дороге домой. Следующей была Киевская, на ней она вышла. «Только посмотрю на его окна», — сказала она себе.
Троллейбус довез ее до Мосфильма. По адресу, который Надя давно знала назубок, она нашла белую, еще не набравшую московской грязи девятиэтажную башню. Подъезд был один. По количеству квартир было легко определить: Андрей жил на последнем этаже.
Дом только начинал просыпаться. Освещенные окна можно было сосчитать по пальцам. Девятый этаж спал. «Если позвонить по телефону, у него вспыхнет свет», — мелькнула у Нади мысль. Без умысла, ради игры, она стала гадать, какие окна тогда зажгутся. «А что? Можно и позвонить», — вдруг сказала она себе. Эта мысль ее взвинтила. Она быстро направилась к телефонной будке, которую заметила по дороге. Белая башня была оттуда хорошо видна.
Номер домашнего телефона Парамахина Надя тоже знала наизусть, хотя никогда его еще не набирала. Ее палец, оттягивавший диск, дрожал. Послышались гудки. После пятого раздался женский голос:
— Алло!
Ни одно из окон на девятом этаже не зажглось. «А вдруг я неверно набрала номер?» — усомнилась Надя. Не отозвавшись, она нажала на рычаг и снова семь раз прокрутила диск. На другом конце провода раздался опять тот же голос:
— Алло!
Не дыша, Надя повесила трубку. «Как же я не подумала, что окна Андрея могут быть с другой стороны! — отругала она себя. — Пойти проверить!» Двигаться было лень. «Если позвонить еще раз, то, скорее всего, Андрей подойдет сам: он догадается, что это я звоню». И Надя снова набрала номер Парамахина.
— Алло, — сказал он.
— Наконец-то! — обрадовалась Надя.
— Кто это говорит? — спросил он, как чужой.
— Андрей это я, не узнаешь? — спросила она, не веря, что такое может быть.
— Вы ошиблись, — произнес Парамахин и положил трубку.
Надя представила рядом с Парамахиным его жену, и ей стало душно. «Что у меня с головой?» Можно было догадаться, что недоумевающая, одолеваемая подозрениями жена будет стоять тут же и слушать разговор. «Надо же сделать такую глупость!» — мучилась Надя. Было необходимо объяснить Андрею, как это получилось, но как? Сегодня ей предстояло дежурить в зале. Пока начнется рабочий день, пока она обслужит читателей…
Надя осталась дожидаться Парамахина поблизости от его башни. Еще минут сорок — и он отправится на своем «москвиче» в АКИП. Дорога туда от его дома одна: он проедет своим переулком и свернет с него на Мосфильмовскую улицу. Она встала на перекрестке, чтобы остановить его. Мимо Нади проехало несколько белых машин, прежде чем она увидела «москвич» Парамахииа. Он ехал с женой. Надя отвернулась в сторону и дала Андрею проехать мимо.
Она добралась до архива на такси с пятнадцатиминутным опозданием. У двери читального зала стояло двое хмурых мужчин. Только Надя их впустила в помещение, как появилась Таня.