— Когда у вас была последняя инвентаризация? — поинтересовался я. Вопрос показался Сове возмутительным.
— Мы таких сведений не даем! — отрезала она.
— Извините, я не знал, что у вас не принято говорить об инвентаризациях. Я хотел только прикинуть, как давно могла произойти подмена.
Она бросила на меня колкий взгляд.
— С чего вы взяли, что это подмена?
— Так это же очевидно, — спокойно отвечал я. — Как иначе определить тот факт, что на месте одной рукописи оказалась другая?
— Этот факт можно определить как недоразумение. Произошло недоразумение, и мы в нем будем разбираться.
— Когда я смогу узнать о результате?
— Кто же может это сказать заранее?
Мне надоело получать вместо ответов вопросы.
— Я думаю, это может знать ваш заведующий. Вы не могли бы связать меня с ним?
Сова резко шагнула от меня к стоявшему у ее стола шкафу, где хранились оставленные за читателями рукописи, закрыла его на ключ, убрала со стола в ящик кое-какие бумаги, после чего взяла злосчастный сборник и направилась к выходу.
— Я к заведующему, — бросила она мне на ходу.
— А разве не проще позвонить ему? — спросил я, не приглушив голоса.
Читатели, находившиеся в зале, обернулись на меня. Сова вернулась от двери к столу.
— Я не могу вести такие разговоры по телефону, — сердито прошептала она. — В зале должна соблюдаться тишина. Подождите меня, пожалуйста, за своим столом. Я доложу заведующему о случившемся и передам вам его распоряжение.
— Я хотел бы сам поговорить с вашим начальником. Спросите его, пожалуйста, может ли он принять меня сейчас. Речь идет об уникальной рукописи.
— Из чего это следует, что она уникальная? — Сова вела себя все враждебнее. Я задался вопросом, что ей так не нравится во мне? Лицо? Акцент? Или, может, мой пестрый свитер? Я был единственным в зале, кто не носил пиджак и галстук. Больше всего мне хотелось послать подальше эту девицу, но она стояла стеной между мной и заведующим, и штурмом ее было не взять. Надо было действовать по-другому.
Я открыл «Вестник» на заложенном месте и указал Сове на «Замечательную находку».
— Посмотрите, что это за рукопись, — сказал я ей дружески. — Можете представить, как я ждал вашего возвращения из хранилища?
Это сработало. Сова улыбнулась и взяла в руки журнал. Я заметил, что она порозовела, пробежав глазами указанные мною строчки.
— Можно одолжить на несколько минут ваш журнал? — Ее голос, как оказалось, мог звучать приятно. — Я хочу показать эту заметку заведующему.
— Конечно, — с готовностью согласился я.
Сова ушла с рукописью и «Историческим вестником» наверх, я же вернулся за свой стол и открыл «Месяцеслов». Преп. Евларий Рязанский в нем отсутствовал. Наверное, основатель кенергийского ордена был неканонизированным святым местного значения. В этом случае требовались дополнительные усилия, чтобы найти о нем сведения. Я вспомнил, что получил в Амстердамской православной общине телефон сотрудника Отдела внешних церковных сношений Московской патриархии Геннадия Гальчикова — вот кто мне мог помочь! Гальчиков зарекомендовал себя в контакте с голландскими единоверцами как отзывчивый человек. Я решил позвонить ему сегодня же и запросить информацию о преподобном Евларии — когда он жил, чем себя проявил и что это за кенергийский орден, который он основал.
Сова появилась у моего стола, когда я стал собирать свои бумаги. Она вернула мне только «Вестник» и сообщила, что «Откровение» останется пока у заведующего.
— Андрей Алексеевич просил вам передать, что серьезно отнесется к обнаруженным вами странностям. Будет сделано все необходимое, чтобы их выяснить. Как только что-то станет известно, я вам сообщу. Андрей Алексеевич сказал, чтобы вы держали контакт со мной.
— Я просил его принять меня, — напомнил я.
— Увы, заведующий сейчас очень занят. Кстати, а почему вы заказали «Откровение огня»? Из ваших бумаг следует, что ваша специальность — бытовые повести.
Я понял, куда она клонила. В советских архивах можно было работать только по определенной теме, которая указывалась в ходатайстве о допуске к материалу.
— Я рассчитываю найти в «Откровении огня» жизнеописание Евлария Рязанского. Вам, конечно, известно, что бытовые повести возникли на основе житий? — сказал я. — Кстати, а что именно собирается предпринять ваш заведующий?
— В ближайшее время будет сделана подробная опись вашего сборника, и тогда разъяснится, почему он получил название «Откровение огня», — поведала она.
— Выходит, о подмене нет и речи? — Я опять непроизвольно заговорил слишком громко и еще раз привлек к нам внимание других. Сова дала мне знак следовать за ней, и мы вместе вышли за дверь читального зала.
— Андрей Алексеевич тоже считает, что пока нет оснований думать о подмене. Разве не может сборник О517 называться «Откровением огня»? Это и должна установить опись, — заявила мне библиотекарша на лестничной площадке.
— А полуустав, а количество листов?
— Ошибки при регистрации. Возможно, это был неопытный сотрудник. — Сова смотрела на меня невинно.
— И кто будет разбираться в этих ошибках?
— Один из наших лучших специалистов, — уклонилась она от прямого ответа.
— Такой же неравнодушный к «интригующим рукописям», как и вы?
Сова улыбнулась и стала совсем милой девушкой.
— Хуже. Фанатик.
— Ну тогда это должен быть сам заведующий, — сказал я наобум и, как мне показалось, попал в точку: Сова смутилась — по всей вероятности, у нее возникло чувство, что она сболтнула лишнее.
— Я вам сообщу, если что-то прояснится, — повторила библиотекарша и взялась за дверную ручку.
Я ее остановил:
— У меня еще такой вопрос: у кого был приобретен Сборник О517? Странно, что в его каталоговой карточке не указано, откуда он поступил в АКИП.
— Ничего странного, — сухо сказала Сова. — Это означает, что Сборник О517 приобретен у частного лица, не являющегося коллекционером. Прежнее местонахождение рукописи указывается в карточке, только если она относится к какой-то коллекции — такое у нас правило.
— Можно узнать, кто был то частное лицо, от кого «Откровение» поступило в АКИП?
— Мы таких сведений не даем, — услышал я в очередной раз.
Иконописец Демьян, родной дядя игумена Захария, закрывался у себя в келье на запирку, когда писал икону. Братья знали: раз дверь его не поддается, значит, к нему нельзя, и в дверь не случали. Кто же сейчас изменил этому правилу? Оказалось, игумен пожаловал.
Демьян открыл, чувствуя душой неладное. Отец Захарий прошел прямо к столу, где лежала доска, что была в работе, бросил на нее взгляд и повернулся к иконописцу с каменным лицом.
— Ослушался все-таки. Я же тебе на образ отца Евлария благословения не дал.
— Причислен он будет. Ты и сам в это веришь.
— Будет. Но еще не причислен.
— Пишу не для нас, а для тех, кто придет за нами. Чтоб был у них его лик истинный.
«Вот ведь до чего дошло! — сокрушился отец Захарий. — Нельзя было дядьке столько воли давать».
— Ахинею несешь, брат Демьян! — напустился он на иконописца. — Разве глаза видят истинное? Глаза видят плоть.
— Разве плоть и дух отдельны? — спросил тот.
Захарий смешался: что на это скажешь?
— Умничать взялся, — укорил он иконописца. — А правила? Или, думаешь, правила не для тебя писаны? Или канон забыл? Препирательств твоих, брат Демьян, я больше не потерплю! Это я тебе как игумен говорю! Доску сжечь, кисти и краски принести ко мне в келью.
— Я тебе не послушник! — вспылил тут Демьян.
— В Захарьиной пустыне все послушны игумену Захарию.
— Или ты выше отца Евлария?
Игумен побагровел и сказал тихо:
— Нет, не выше. Но отец Евларий так высоко, что ближе к Господу, чем к нам.
Иконописец сник, и отец Захарий добавил беззлобно:
— Не свою волю утверждаю, брат Демьян, а волю церкви. Ты, видать, забыл, что главные труды монашеские — послушание и смирение.
Сказал и пошел.
«Матюха донес!» — заключил Демьян, когда остался один. Больше было некому. Только Матюха видел образ Евлария. Он был здесь позавчера. В памяти иконописца снова зазвучал их разговор. «Глаза как живые, — восхитился Матюха, уставившись на доску. — Нос в точности его, коротенький. А это что за черта на правом виске?» — «Шрамик». — «Откуда ты это взял?» — «Увидел, когда чудотворец мимо нас к иконостасу шел. Десять лет уже пролетели, но его лик в памяти все такой же четкий — ни одна черта не стерлась!» — «И я тогда, в трапезной, на него во все глаза смотрел, но шрамика не видел». — «То-то и оно. Смотрел и не увидел. Иконщики смотрят лучше».
«Из-за шрамика донес. Не давал ему покоя шрамик. Надругательство в шрамике усмотрел, — говорил себе, оторвавшись от воспоминаний, брат Демьян и казнился дальше. — Не надо было доверяться Макарию. Не Матюха он больше, а брат Макарий. Шибко правильный стал, скороспелок. А ты-то, старый дурак, — от Захария скрывался, а фарисею сопливому доверился. А с чего?! Услышал, что тот отцу Евларию как святому угоднику молится, и решил: родная душа».
«Он вызовет меня к себе в келью, рано или поздно вызовет, — слышал Демьян опять разгоряченные речи Матюхи-Макария. — Неспроста он отзывается. С чем ни обращусь к нему в молитве, на все отзывается. Я для него второй после отца Константина, нутром чую…»
«Чего племяш-то боится? Дал бы дописать образ, и лежал бы он, своего часа дожидался. Сжигать-то зачем?» — терзался иконописец. Он как осел бессильно на лавку после ухода игумена, так все и сидел, не зная, как быть. Решил: «Не буду сжигать образ. Краски отдам, а образ пошлю самому отцу Евларию, пусть он, а не Захарий распорядится». Полчаса держался этим решением. Кисти собрал, краски, доски. Все сложил в узел, затянул концы и посмотрел на самовольную икону. Лик отца Евлария показался ему поблекшим, глаза — тусклыми. Положив узел на стол, брат Демьян взял в руки образ и почувствовал: пропало его решение. В его душе незаметно образовалась пустота, ничего в ней не стало, кроме слабенького сквознячка на самом дне. Едкий, тошненький такой сквознячок дул теперь там. Инок разжег огонь в печи и бросил туда неправильный образ.