— Подожди, — остановила она его.
Он поймал ее острый взгляд.
— Ты что?
Она молчала. Он ей улыбнулся.
— Я что-то не то сказал?
Наташа поколебалась и произнесла:
— История повторяется.
— Какая история.
— Лес, костер, он и она, у нее — разбитое лицо, он — небесное благородство.
— Ты о ком?
— Моя мать любила скитника.
— А он?
— Он ей книгу читал.
— Какую книгу?
— Не важно какую. Она ничего не понимала.
— Духовную книгу?
— Говорю же, не важно. Моя мать была далека от книг, вообще неграмотная. Она слушала не книгу, а того скитника. Его звали Никитой. Она была счастлива, что он читает для нее. Он зажигал костер. Они сидели у огня.
— И все же что это за книга? — опять спросил Сергей.
— Господи, опять лезут в голову те мысли… — произнесла Наташа, думая о своем. Она тряхнула головой и посмотрела на Сергея в упор. — Ты ведь не из-за Ирины пошел с нами, а из-за меня, верно?
Он сощурился и ничего не сказал.
— Я знала это. Меня это не трогало. Ты мне не нравился. Я знала — тебе наплевать на социализм, а для меня он был святое дело…
— Был?! — переспросил Сергей.
— Подожди, не перебивай! Слушай, что я сейчас скажу. Только что мне открылось: весь этот поход по деревням, все, что случилось, — все это вело нас к этому огню, к этому моменту, к этому разговору. Понимаешь?
— Пока нет, — сказал он, не спуская с нее глаз.
Она сникла и стала смотреть в сторону. Он пересел к ней поближе, обнял, повернул рукой ее голову к себе, заглянул в глаза и потребовал:
— Говори дальше.
Ее взгляд остался холодным. Наташа опустила глаза и произнесла:
— Раз ты не понимаешь это с первого слова, тогда это трудно объяснить.
— А ты все же попробуй, — настаивал семинарист.
— Не сейчас. Сейчас нам надо на станцию. А то поезд пропустим.
Наташа убрала руку Сергея со своего плеча, поднялась и стала тушить костер.
У Наташи на квартире они были под вечер.
— Ирина уже забрала вещи, — заметил Сергей.
Он прошел к ставшей теперь свободной койке, сел на нее и стал покачиваться на пружинах, борясь с сонливостью.
— Ложись, — предложила Наташа.
— А ты? Хочешь, я схожу за доктором? — спросил семинарист.
Она подошла к нему, опустилась на корточки, взяла его руки в свои и сказала:
— Я была несправедлива с тобой. Теперь я это вижу.
— Только теперь? — спросил он с вымученной улыбкой.
Наташа поднялась и повторила:
— Ты ложись, отдохни. Остальное — потом.
Семинарист послушался и, растянувшись на матрасе, тут же заснул.
Сергей проснулся среди ночи, оттого что не мог перевернуться на другой бок. У него за спиной, прижавшись к нему, лежала Наташа. Он повернулся к ней. Глаза у Наташи были открыты.
— Не спишь? — удивился он. Она была все еще в платье.
Наташа прильнула к нему всем телом, и он почувствовал ее горячие губы на своих щеках, лбу, веках. Сергей стат целовать ее сам и одновременно расстегивать ее платье.
После того как они отольнули друг от друга и отдышались. Наташа соскочила с постели и побежала к сундуку. Порывшись в нем, она вернулась к кровати с книгой в руках и присела у изголовья на корточках, на губах — многозначительная улыбка.
— Видишь книгу? Она называется «Откровение огня». Это ее читал моей матери скитник Никита. Отец убил его. Его и маму. Когда я пришла в скит их хоронить, я нашла «Откровение» в землянке Никиты. Я пыталась его читать, но дальше одной строки у меня не пошло. Мне такое письмо читать трудно. До сих пор я одолела только первый лист… Ты ведь легко читаешь старые книги?
— Давай попробую. Зажги лампу!
— Завтра, — сказала Наташа.
Она захлопнула книгу, положила ее под кровать и забралась обратно в постель. Прижавшись опять к Сергею, она спросила:
— Мне Ирина сказала, что ты тоже рано остался без матери, это правда?
— Без матери и без отца.
— Кто тебя растил?
— Тетка, сестра матери.
— Это она надоумила тебя поступить в семинарию?
— Нет, на семинарии настоял мой дядя, брат отца.
— А ты сам не хотел в семинарию?
— Нет, я хотел в университет.
— Зачем же ты тогда согласился на семинарию?
— Не хотел отказывать дяде. Я его уважаю больше всех.
— Расскажи мне о нем.
— Он игумен.
— Где его монастырь? Под Москвой?
— Далеко отсюда.
— Где именно?
— Под Тамбовом.
Наташа отпрянула от Сергея, приподнялась и посмотрела на него в упор.
— Какой это монастырь? — спросила она скороговоркой.
— Благовещенский, под Бобровом.
— И ты там, конечно же, бывал! — воскликнула она.
— Пару раз, ребенком, — все так же коротко отвечал Сергей, словно не замечая Наташиной взволнованности.
— И Ирина это знала?
— Кажется, я ей об этом рассказывал. Разве это важно?
— Конечно же это важно! — выкрикнула Наташа. — Это такое поразительное совпадение! Лecнянка всего в пятнадцати-двадцати верстах от Благовещенского монастыря. Такие совпадения не бывают просто так — это знак общей судьбы. Странно, что Ирина мне и слова не сказала, что ты несколько раз бывал поблизости от нас.
— Наверное, она тебе не все говорила.
— Да нет, она мне как раз говорила все!
— Не будем больше об Ирине, хорошо? — сказал Сергей и притянул Наташу к себе.
Проснувшись на следующее утро, Наташа обнаружила, что лежит одна. Она огляделась. Одежды Сергея не было, вообще никаких его вещей не было. «Пошел к булочнику», — решила она, но на душе стало неспокойно. Наташа осталась лежать в постели, дожидаясь Сергея. «Если бы он ушел надолго, то оставил бы записку», — думала она.
Время шло, и лежать ей надоело. Она встала, оделась. «Где он?» — недоумевала Наташа. Этот вопрос тикал у нее в голове, как часы. Она заглянула под кровать и вскрикнула: книги не было.
15
«Кто ищет одно Его имя, найдет одно Его имя.
Кто ищет много Его имен, найдет много Его имен.
Кто ищет Его за именами, выйдет на простор.
Кто не станет Его искать, окунется в мечту.
Кто перестанет Его искать, встретит Его».
Я должен был защищаться в середине ноября. Стать моим оппонентом было предложено в числе других профессору Глоуну. Он согласился. Я послал ему текст диссертации по почте. Не прошло и недели, как Глоун мне позвонил.
— Поздравляю, Берт, достойная работа. В чем упрекнуть, как всегда, найдется, но, к счастью, только по мелочам. О подробностях, мой дорогой, — на защите. А что ты, кстати, не заходишь последнее время?
«Последним временем» Глоун назвал одиннадцать лет, прошедших после того, как он мне сообщил: «Мой дорогой, ты, наверное, очень удивишься, но я сделал выбор не в твою пользу. Я буду рекомендовать в аспирантуру твоего друга Герарда Лоддера». Зануда Лоддер никогда в моих друзьях не числился — мы просто были вместе дипломниками Глоуна, и потому я решил в первый момент, что мой профессор меня дразнит: все, включая меня самого, были уверены, что он оставит меня при себе в университете. Однако то, что я услышал дальше, не оставляло сомнений в серьезности его слов: «Выбор в пользу Лоддера связан с характером исследований, запланированных на ближайшие несколько лет. Ты на такой работе засохнешь, Герард же на ней — взрастет. С нового семестра выдвинется на первый план палеографический анализ. И тему диссертации аспирант должен будет взять соответствующую. Сам видишь, не твоя эпопея. Только не думай, что это трагедия. Ты иди сейчас, освойся — мы потом еще поговорим о будущем. Окажешься в университете, зайди ко мне». Я ушел тогда от Глоуна, так и не открыв рта, даже не попрощался. Диплом уже был получен, «заходить» в университет мне больше было незачем — и я больше туда не заходил.
Одиннадцать лет спустя Глоун был конкретнее.
— Может быть, заглянешь на днях? Например, завтра? Мне бы хотелось расспросить тебя о московских архивах. Ты ведь работал не только в Ленинской библиотеке, верно?
— Верно. Еще в ЦГАЛИ и АКИПе.
— Что это еще за АКИП?
— Один небольшой архив с турбулентным рукописным отделом.
— В каком смысле — «турбулентным»? — Я чувствовал по голосу, что Глоун напрягся. — Или там произошло что-то из ряда вон выходящее?
Я не спешил с ответом.
— Алло, ты на проводе?
— Я на проводе. Я задумался, как этот случай определить точнее — как «из ряда вон выходящий», «необычный», «примечательный» или «исключительный».
Профессор был всегда нетерпелив. Можно догадаться, каково незаурядной личности оказаться на заурядной роли в скучной драме под названием «Славистика».
— Ну-ну, я ценю твой юмор, а теперь скажи, они там, в АКИПе, что-то откопали? — насел он на меня.
— Увидимся — расскажу, — сказал я хладнокровно. Мне хотелось ему отплатить.
Своего славного профессора я долго мучить не стал — через два дня я уже был у него в университете. Глоун мало изменился. Однако мой рассказ состарил его у меня на глазах.
— Как можно было допустить, чтобы такой манускрипт вышел из научной сферы? А если бы эта Надя исчезла вместе с ним навсегда? — набросился он на меня.
— Какой ей был смысл исчезать? Она хочет издать рукопись за границей. Ханс ван Сеттен для нее — редкий шанс.
Глоун хлопнул кулаком по столу.
— А разве не могла она вслед за Хансом встретить какого-нибудь Анри, Пабло, Джека или Хасана? Неужели ты сам не понимаешь, что экзальтированная девица с бесценной рукописью, ищущая мужа-иностранца любой ценой, приманивает к себе проходимцев? Пусть у нее имеются самые похвальные намерения, но ее могут просто-напросто надуть. Мало ли на свете авантюристов, мечтающих заработать капитал на исторических манускриптах?
— Не по Москве же они рыскают! — заметил я. — Теперь уже можно сказать: все кончилось благополучно. Я поддерживаю контакт с Хансом и нахожусь в курсе событий. Его брак с Надей недавно оформлен. Сам он уже в Голландии, а госпожа Надежда ван Сеттен сейчас дожидается выездной визы. Когда она ее получит, то передаст «Откровение огня» моему знакомому в голландском консульстве, и он доставит рукопись сюда. Так что все отлично устроилось.