Томас осторожно выглянул из-за плеча Олега. Впереди было ровное место, окруженное острыми скалами. Посредине горел костёр, а перед ним сидела чудовищная женщина, размером со скалу. У неё был вздутый живот, вислые груди, а толстые, как брёвна, ноги раскинуты в стороны. На костре клокотал закопчённый чугунный котёл. Грязные неопрятные волосы падали женщине на лицо, Томас не мог сказать бы, сколько ей лет, но, судя по расплывшейся безобразной фигуре, это была старуха или почти старуха.
— Томас, слушай внимательно, — прошептал Олег. Глаза на покрытом сажей лице блестели лихорадочно, как у больного. — Ты делай всё, что сделаю я… И как можно быстрее!
— Да я вроде не ловлю улиток, — обиделся Томас.
— Как можно быстрее, — повторил Олег, и настойчивость в его голосе послала вдоль хребта Томаса дрожь. Старый ворон зря не каркнет, а ежели всегда неторопливый отшельник велит поторопиться, то надо всё делать быстрее молнии.
— Ты только мигни, я сам всё догадаюсь.
— А кому кол на голо… ах да, у тебя обычно шлем, тебе бесполезно…
Не договорив, он выскользнул из тени, подбежал ближе, затаился на миг, давая Томасу подобраться ближе. Дальше было залитое лунным светом пространство. Томас чувствовал, как громко стучит сердце, что земля под ногами начинает подпрыгивать, а котел на треножнике уже покачивается. Похлёбка робко брызнула на огонь, там яростно зашипело, стрельнуло искорками.
Женщина проворчала низким хриплым голосом, ногу чуть сдвинула. Томас закусил губы, нога великанши как тараном сбила торчащий из земли каменный зуб.
Томас видел, как Олег перемахнул через ногу великанши, прыгнул ей на живот и обеими руками ухватил за грудь. Сам Томас, зная, что не перепрыгнет так же легко, обогнул ногу, взбежал по толстой шкуре до левой груди в тот момент, когда великанша вздрогнула, её огромная ладонь метнулась к Олегу… но тот уже припал к её груди. Томас видел всё боковым зрением, он сам ухватил другую грудь великанши, припал губами к огромному соску, похожему на винный бурдюк. Странно, он ощутил если не хмельное вино, то нечто похожее на хмельной мёд, сделал глоток, поднял голову.
Над ними нависало ужасающее лицо. Волосы падали со лба толстые, как змеи, глаза горели дьявольской злобой, а изо рта торчали клыки. Голос, похожий на треск грома, прогремел страшно и пугающе:
— Кто вы, дерзкие?
Олег ответил немедленно:
— Теперь и твои дети, Ангрбода. И молочные братья тем твоим сыновьям, что сейчас на большой охоте.
Ее рот сжался в прямую линию, в глазах ярость медленно таяла. Голос стал не таким громыхающим:
— Ловок… Кажется, я тебя припоминаю. Хотя не думала, что войдешь в родню. А кто второй… отныне тоже мой молочный сын?
Томас с облегчением выдохнул воздух, он всё время ожидал страшного удара кулаком, после чего превратится в сплющенное, из чего брызнет кровь. Значит, здесь тоже чтут дурацкие языческие законы, по которым родню нельзя убивать или калечить. Как будто среди родни не может оказаться еретика!
Он украдкой сплюнул в сторону. Было бы этой Ангрбоде лет шестнадцать, тогда бы её грудь так просто не выпустил. Слышал, как Олег ответил за него:
— Один из… и твоих потомков. Сейчас так одеваются, не удивляйся. Ангрбода, нам отчаянно нужна твоя помощь.
Он уже спрыгнул с её бедра на землю, деловито заглянул в котёл. Оттуда пахло вкусно, Томас сразу ощутил, что за последние сутки во рту не было и маковой росинки, и в то же время с дрожью чувствовал, что не сможет протолкнуть ни кусочка мяса в сжатое судорогой горло.
Великанша недовольно рыкнула, ее крохотные глазки следили за ними со злой насмешкой:
— Ты решил, что я помогу?
— Решил, — подтвердил Олег. — У тебя там настоящий олень?
— Настоящий, — буркнула Ангрбода. — А с чего ты решил… помимо того, что ты теперь мой молочный сын? Это тебе лишь даст защиту от моих сыновей, когда вернутся с охоты… да и я не сожру, если не ухвачу спросонья.
Томас сглотнул слюну, тут же во рту от страха пересохло. Олег поднял прут, потыкал мясо в котле:
— Долго варится… Жестковато. Надо было молоденького олешка подстрелить, а этому лет сто, а то и тысяча. Ангрбода, мы воевали, мы дрались, мы гонялись друг за другом… только другим ничем не занимались, как ты с Локи. Я его видел вчера, он о тебе помнит.
Томас видел, как её широкое, как луна, лицо расплылось в улыбке, преобразилось, а голос смягчился:
— Правда? Как он там?
— Держится, — обронил Олег. — Крепкий мужик, не то что нынешние… Ангрбода, у меня противник чересчур серьёзный.
— Пусть добавится ему сил, — сказала Ангрбода довольно, — они ему ещё понадобятся… Да укрепятся его кулаки, когда сойдется с тобой в последней схватке. Да будут остры его зубы…
— Остры, крепки, свирепы, — согласился Олег несчастливо, — Ангрбода, я схлестнулся с противником, который потеснил всех старых богов. Да что там потеснил! Захватил почти весь мир, а сюда, где нет солнца, низверг не только асов, но и всех ванов, цвергов… и прочий народ, объявив чудовищами. Это тебя-то чудовищем! Как у них язык повернулся?
На узком лбу великанши, где Томас не смог бы уместить мизинец, собралась кожа. Глаза упрятались ещё дальше под массивный навес надбровных дуг:
— Мне нет дела до солнца… Я его ненавижу! Но я не люблю тех, кто вытесняет… и кто лишает простора моих детей.
— Я видел недавно Фенрира, — сказал Олег быстро. — Он вот-вот оборвёт ту проклятую верёвку! Но бегать ему в самом деле негде… Да и прекрасная Хель, хозяйка царства мёртвых, видит, как быстро сужается её царство. Только Ёрмунганд пока плавает вольно, но корабли строят всё крупнее, их топить трудно.
Великанша потянула ноздрями, запах варёного мяса уже поднимался мощными волнами. Томас, сдерживая дрожь, наколол на длинный кол самый большой кусок, подал своей молочной матери. Ангрбода довольно кивнула, почтительные дети всем угодны, подала знак, чтобы угощались тоже, а в промежутках между двумя кусками мяса промычала набитым ртом:
— За тех я пока не тревожусь… Но у меня есть ещё четверо младшеньких. Эти совсем ещё беспомощные. А враги, ты прав, с каждым днём сильнее. Ешьте, потом решим.
Котел быстро опустел, но Томас успеть насытиться, хотя в сравнении с Ангрбодой и даже Олегом съел совсем крохи. В молчании запили хмельным элем из бурдюка, Томас старался не думать, из чего приготовили.
Тяжёлый грохот начал потряхивать землю задолго до того, как из-за гор показались чудовищные фигуры. Ангрбода кивнула молочным сыновьям на грот, Олег бросил Томасу:
— Надо схорониться. Эти ребята сперва жрут, а потом в зубах ковыряются.
— Зачем? — не понял Томас.
— Чтобы понять, кого сьели.
За скалой они слышали, как грохочущие шаги приблизились к костру, звериный голос проревел:
— Человечьим духом пахнет!
— Живым! — ахнул другой.
— Сейчас поищем, — бросил третий победно.
Четвертый промолчал, но Томас в ужасе ощутил, что великан направился к их сторону. И тут прозвучал мощный голос их матери:
— Дети, погодите… К нам пришли мои молочные сыновья. Ваши молочные братья. Вы не должны их обижать!
Свирепый голос проревел со свирепым удивлением:
— Мама, у нас есть ещё братья?
— Я рассказывала о старших… Но есть и младшие. Олег, Томас, выходите!
Томас чувствовал в темноте, как мимо пахнуло теплом, на миг светлый выход застлала тень. Там, снаружи, сильные голоса зазвучали громче, их перекрывал трубный голос великанши. В страхе, что Олег попал в беду, Томас бросился из грота.
Четверо гигантов стояли на залитой лунным светом площадке. Один держал на плече оленя, второй — огромное сухое дерево, а ещё у двоих в руках были нанизанные на веревку кабаны, издали похожие на зайцев. Олег рассматривал великанов с интересом и дружелюбием, явно искренним, что поразило Томаса, а они таращили глаза на нового молочного брата с недоумением и откровенным недоброжелательством.
— Мать, — прорычал один брезгливо, — что за мелочь?.. Мы крепкий народ, зачем нам такие братья?
Ангрбода звучно засмеялась:
— Не сердите их, мелких… Да знаете ли, что этот рыжий сразил Тервунгильда и утопил драккары самого Рена Красные Зубы? Я уж молчу о других его деяниях, не всё было под силу и самому Локи… Я просила их спрятаться, ибо беспокоилась за вас, глупые мои, а не за них!
Великаны уже с осторожностью и почтительностью рассаживались вокруг костра, на молочных братьев посматривали с уважительной опаской. Один, что оказался рядом с Томасом, всё тянул воздух широкими вывернутыми ноздрями, наконец почти уткнулся в Томаса лицом, обнюхал, пожаловался:
— Мама, я всё не пойму, чем от них пахнет! Такой странный запах я никогда не слышал! Но со мной такое происходит, что я не знаю, не знаю… Мне хочется смеяться и плакать, а также разогнаться и удариться головой о самую крепкую скалу, о каменную стену… чтобы услышать, как разлетится на мелкие камешки… Что со мной, мама?
Ангрбода сказала медленно:
— Сынок… Ты всегда был самый сообразительным. Он из мира живых. Как и тот, рыжий. Сам видишь, какие герои твои братья! Явились из солнечного мира, устроят здесь переполох, а затем уйдут, насытившись подвигами, чтобы за кружкой хмельного меда рассказывать и хвастаться, перечисляя разрубленные головы, отсеченные руки, вспоминая, сколько сожгли и разорили!
Великаны слушали потрясённо и завистливо. Томас покосился на бесхитростное лицо великанши, широкое, как луна в полнолуние, внезапно подумал, что говорит то, что думает, вовсе не хитрит, ощутил, как плечи сами раздвигаются, услышал, как в горле заклокотал горделивый рык, а рука перехватила ломоть мяса, что вытянул из котла молодой великан, засопел от удовольствия и с наслаждением вонзил крепкие молодые зубы в сочную, калика зря придирался, исходящую соком мякоть.
Олег посматривал то ли с удивлением, то ли поощрительно, из-за грязи и кровоподтёков не разберёшь, но, судя по словам Ангрбоды, герои так и должны выглядеть, чтобы потом бахвалиться полученными ранами, показывать шрамы.