Томас повертел головой, всмотрелся в сгусток белого пламени, что горел, не сгорая, висел над каменными плитами, не касаясь их, не сжигая:
— Ты Огонь?
— Нет, — ответил Голос. — Но простой люд… неважно, король или пастух… так слеплен, что должен зреть, с кем говорит. Приходится то в облике горящего куста, то во сне… А сперва наломал дров, когда в личине зверя или, скажем, рыбы. Тут же начинали бить поклоны, приносить жертвы. Однажды явился в облике быка, так сразу отлили тельца из чистого золота!.. Всем надо что-то вещественное! Ведь кланяются не мне — иконам.
Сотни тысяч вопросов метались в голове Томаса, толкались и даже дрались, распирая череп до боли. Он спросил первое же, что вынырнуло ближе:
— Господь, а правда ли, что Иисус — твой сын? А то я слышал, такое говорят! И что вы с ним… ну, одно целое?..
Голос прозвучал так же мощно, но с отеческой насмешкой:
— Ты сам знаешь, как много после войны появляется героев! И как много у победителя находится соратников, без которых, оказывается, не было бы победы… Увы, я один. И ни души не шагает рядом. Так что не надо никого присобачивать в соратники… Нет, он только раб наш, которого мы облагодетельствовали и поставили в пример сынам Израиля… Правда, достойный человек, страстный пророк, но… не забивай голову такими вещами, молодой рыцарь! Ты ведь хотел спросить другое, верно?
Томас вскрикнул в горе:
— Значит, я зря н1с Грааль в Британию?
Голос прозвучал так же мощно, но Томас ощутил, словно головы коснулась огромная отеческая ладонь:
— Мы сами делаем вещи священными… Да что там вещи! Богов даже… как сами же их низвергаем. Успокойся, сэр Томас. Если её считают священной столько людей, она способна творить чудеса!
Яра, что до сих пор молчала, тряслась, неожиданно спросила тонким, как у мышонка, голосом:
— Господь, объясни мне, простой женщине, за что наслал потоп? Ведь согрешивших было не так уж и много?
В сиянии заблистали грозные искры. Огненный шар расширился, сильнее опалил жаром лица. Томас на всякий случай прикрыл Яру, а густой голос после паузы сказал медленно, и Томасу в нем почудилась боль:
— Бесчеловечно?.. Но Томаса избрали королём, и он уже начинает догадываться, что король вынужден поступать не так… как простой бесхитростный рыцарь. Да, согрешивших была горстка! Но те, не грешившие, виновны в том, что не остановили ту горстку. Милая княжна, любой человек, ежели не препятствует преступлению, становится сообщником! Дело даже не в этике, а в простой выживаемости. Общество равнодушных скотов, пусть и безгрешных, обречено на вымирание. Я лишь ускорил… Ради прихода новых.
Ярослава тяжело вздохнула. Томас спросил с обидой:
— А мы?
— Вы их начало. Я не ошибся, потопив старый народ, которому должен был творить чудеса, руководить каждым шагом, очищать для них землю от чудовищ, растить хлеб на голой земле, разрешать их мелочные споры, утирать носы, успевать выхватывать камешки из-под ног… А вы, нынешние, во мне почти не нуждаетесь. Да что там «почти»! Совсем обходитесь.
Томас замер:
— И ты… Господь наш… не осерчал?
— За что? — удивился Огонь. — За что, что дети наконец-то не нуждаются, чтобы им вытирали носы? Да это счастье для родителей. У вас хватает силы и гордости решать всё самим. А преступления тоже останавливаете сами.
Томас недоверчиво хмыкнул. В огненном шаре вспыхнули багровые искорки гнева.
— А то, что вломились сюда силой, в поисках справедливости, не говорит о вас? Кто из прежних осмелился бы спорить? Только возносили молитвы, просили милости, просили урожая… это-то даже не вспахав!.. просили рыбу с небес, просили, просили, просили! Мой путь был… не скажу, что неверен, но… Когда я создал первых людей, это было… озарение, что приходит лишь однажды в бесконечность… а чаще не приходит вовсе. Это было моё лучшее творение, и я понимал, что уже никогда не повторю этого шедевра… Потому трясся над ним, создал для него сад Эдема, оберегал от всего. Да, Сатана вывел из райского сада, заставил трудиться в поте лица своего, заставил освоить землепашество, скотоводство, строительство… Да что я перечисляю! Вся цивилизация — его рук дело, не спорю. Я надолго потерял контроль, ибо его желания были намного проще, понятнее, и усваивались с охотой. Я жевал вяло о всеобщей любви, о духовности, а он учил, как ковать мечи, как захватить добро соседа, а его обратить в рабство, заодно взять в наложницы его жён и дочерей…
Томас горячо дышал, в глазах стояли слезы сочувствия:
— Господи…
— Наконец он вторгся и в ту область, которой раньше пренебрегал. Стал строить церкви. Насадил ереси, перехватил христианство…
Томас вскрикнул в ужасе:
— Господи, разве это не от тебя?
— От меня, — ласково прозвучало из Огня, — но только отчасти… Я сумел покончить с рабством, ибо принявший веру Христа не может себе подобного держать в неволе, а он объявил о всеобщем рабстве перед Моим лицом…
Томас пробормотал:
— Но если рабство… от твоего имени…
— У меня не может быть рабов, — прервал голос мягко, — и если человек думает, что он мой раб, то он раб Его. И сила Его умножается стократно!.. И когда Сатана захватил власть на всем белом свете, когда все церкви перешли в его руки, когда все монастыри, храмы, епископы, папы, архимандриты, митрополиты — все от Него, я долго пребывал в растерянности и тоске…
По ту сторону двери послышались тяжёлые шаги, хлопанье крыльев. Затем — глухой удар, вскрик, протяжный стон. Звякнуло, донесся сиплый клёкот. Дверь с грохотом распахнулась. Через порог быстро шагнул Олег. Дыхание было хриплым, грудь тяжело вздымалась, зелёные глаза блестели. Когда разжал кулак, с ладони ссыпались окровавленные перья. Томас успел заметить сбитые в кровь костяшки пальцев.
— Пытались задержать, — буркнул Олег. — Должны бы видеть по моему пречестному лицу, что здесь как раз моё место. А где же…
Зелёные глаза недоверчиво впились в сверкающий шар. Свет шел чистый, ясный. И слишком похожий на свет Рода, Ярилы, Даждь-бога, Хорса и прочих солнечных богов скифов, сколотов, славян.
Он ткнул пальцем в сторону солнечного шара:
— Это… оно и есть?
— Сэр калика, — воскликнул Томас свистящим шёпотом, — как ты можешь! Это не «оно», а сам Господь!.. Наверное.
В зеленых глазах волхва отражались блики, но не белые, а золотистые. Лицо каменное, похоже, калика не мог сообразить как себя вести, но наконец с самым безучастным видом подул на окровавленные костяшки:
— Прямо перед дверьми наткнулся… Архангелом назвался, Варахиилом. Я по всей стене как медузу, прежде чем эта ворона за меч… Будто не помню, что архангелов всего семеро!
Из Огня глухо прозвучало:
— Ну… Вообще-то зря… Он в самом деле архангел. И меня не предавал.
Томас ахнул, закусил губу, сейчас грянет божий гнев, а Олег бросил с вызовом:
— Разве их не семеро?
В голосе Всевышнего словно бы проскользнула неловкость:
— Семеро… Но… гм… наслоение мыслей, противоречия… Их семеро… но правы и те, кто насчитывает восьмерых.
К удивлению Томаса, который при умных разговорах сразу ощутил себя так, будто при нем начали скрести ножом сковороду, калика кивнул:
— Ну, это и черепахе ясно.
Томас сжался, ожидал вспышки гнева, но, видать, сюзерен в самом деле настолько высок, что не замечает дерзостей… или же замечает, но относится к ним, как мудрый дед к репликам глупого правнука.
— Им не удалось сломить вас блеском, мощью, величием. И когда ворвались, вы били только тех, кто на самом деле враг… Не знаю, как ощутили. Врождённая ли неприязнь, выработанное ли чувство справедливости… не знаю. Но сделали то, чего не ожидали заговорщики… и на что я надеялся… скорее, смутно, чем осознанно.
Олег буркнул:
— Мы били всех, кто попадался. Как скажешь, Томас? Вон даже Варахиила зазря…
Из Огня донеслось:
— Ну, лес рубят, щепки летят… Если я ради горстки виновных перетопил человечество… К тому же, как мне теперь кажется, Варахиил не так уж и безупречен… был. И престолам зря досталось… как и власти. Но это и понятно, всяк видит в престоле врага, а во власти — противника. Ладно, у вас принято сперва угостить гостя, а разговоры потом.
Глава 14
Огромный зал осветился радостным оранжевым светом. Возник накрытый белой скатертью стол, уже уставленный глубокими тарелками, а в серёдке смотрела в потолок задранными культяпками огромная птица. Вокруг неё лежали поменьше, лебеди. Калика, продолжая облизывать разбитые пальцы, шагнул к столу первым. Томас взял Яру за руку, пальцы вздрагивали, она смотрела по сторонам большими, как у пугливой лани, глазами. Но пошла послушно, только прижималась боком, словно черпала в нём силы.
Калика сел на лавку, резная со спинкой, неспешно всмотрелся в яства. Его пальцы зависли, шевелясь хищно, высматривали, что выбрать, наконец ухватили куриную ногу. Томас же, усадив Яру, сказал с неловкостью:
— Но как-то неловко есть перед хозяином… когда тот сам не ест…
После короткой паузы шелестнуло шёлком. По ту сторону стола возник широкий полог. Ткань блестела и переливалась, Ярослава ахнула и впилась глазами. В узкую щель просунулась мощная волосатая рука, взяла другую куриную лапу. При виде её у Олега вздёрнулись брови, а глаза округлились так, что стали похожи на жабьи. Он поперхнулся, держа мясо обеими руками. Остановившиеся глаза проводили взглядом руку, что вместе с курицей исчезла за пологом.
А могучий Голос раздался уже из-за полога:
— Перестань печалиться, сэр Томас. Ты нёс в чаше не мою кровь, но там кровь достойного человека. Вы их называете пророками. Их было немало, как больших так и малых. Были до него, были после, надеюсь, будут ещё.
Томас спросил непонимающе:
— Были после? Кто, Господи…
Голос прозвучал с отеческой снисходительностью:
— И Моисей, и Христос, и Мухаммад — мои пророки. Это не они, а люди умеют повернуть так, чтобы найти повод для вражды.
Олег жадно ел курицу, совсем не заботясь о благородных манерах хотя бы в хеха… дворце самого Господа Бога. Томас взмолился: