«Пока живы он и подобные ему, мир в стране невозможен…»
— Что ты предлагаешь? — спросила я и поразилась тому, как легко приняла мысль об убийстве.
А еще меня поразило чувство облегчения: будто с плеч спало тяжкое бремя, о котором я раньше и не подозревала.
— Все должно быть проделано тайно, так что Гизу понадобится выбрать время и место. У Колиньи, полагаю, имеется некий распорядок дня?
— Не знаю. — Я прикусила губу. — Бираго может это выяснить, однако нельзя допустить, чтобы неизбежный шум поднялся до того, как состоится свадьба. Вот после свадьбы… — Я задумалась. — Что, если я вызову Колиньи к себе?
— Ты думаешь, он придет? — Генрих изогнул бровь.
— Придет.
Мысленно я уже видела перед собой Колиньи — в черном камзоле, непреклонного, как всегда. Я вдруг осознала, что хочу встретиться с ним лицом к лицу. Хочу услышать, как он говорит правду, хотя бы раз в жизни.
— Колиньи подозревает, что я убила Жанну, и опасается за жизнь наваррца. Лишившись поддержки Карла, он неизбежно испугается потери влияния. Да, я думаю, что он со мной встретится. У него попросту не будет выбора.
— Когда? — Глаза Генриха засверкали, словно ограненные камни.
— Я сообщу. Скажи Гизу, что я оплачу услуги того, кого он наймет для этого дела, но дай понять, что он действует на свой страх и риск. Если дойдет до огласки, я буду отрицать свою причастность.
Генрих залпом осушил кубок. Затем наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, и на меня повеяло резким мускусным запахом кларета, соли и пота, к которому примешивался аромат жасминовых духов — Генрих умащал ими шею и запястья.
— Предоставь Гиза мне, — проговорил он и, распустив волосы, уронил полоску кружев мне на колени.
Оставшись одна, я наконец-то распустила волосы. Спальню мою озарял неяркий свет; свечи были зажжены, покрывала на кровати откинуты. Меня дожидались Лукреция и Анна-Мария.
Вот только я знала, что нынешней ночью сон не принесет мне желанного покоя.
Повинуясь призывному перезвону колоколов, мы собрались не в прохладных недрах собора Нотр-Дам, но на помосте перед входом в собор, и теперь в громоздких пышных нарядах изнывали от жары. Вокруг помоста волновалось людское море — католики и гугеноты, ненадолго объединенные предстоящим событием. Моя дочь и ее жених преклонили колени у переносного, лишенного всех церковных примет алтаря. Марго была в лиловом; Генрих выбрал сиреневый, сочетавшийся с ее нарядом; его рыжие непокорные вихры торчали из-под шляпы того же цвета.
Монсеньор приступил к молитве — недолгой, чтобы дать нам возможность поскорее уйти с палящего солнца. Однако уже на середине молитвы Карл начал ерзать на троне, нетерпеливо барабаня длинными пальцами по подлокотнику.
— Ну же, ну! — бормотал он. — Благословил бы их, и вся недолга! Жара просто адская.
Я от души согласилась с ним. Мой чепец и платье из пурпурного дамаста насквозь промокли от пота. От жары страдали все; даже молодой Гиз, восседавший напротив со своей матерью, вдовой герцогиней, дядями, моей дочерью Клод и ее мужем, герцогом Лотарингским, — даже он, судя по всему, испытал облегчение, когда монсеньор наконец вопросил:
— Согласна ли ты, Маргарита Валуа, принцесса Французская, взять Генриха Бурбона, короля Наваррского, в законные супруги и жить с ним долго и счастливо, пока смерть не разлучит вас?
Я затаила дыхание. Марго не шелохнулась. Молчание затягивалось.
— Черт бы ее побрал! — прошипел Карл и, подскочив к сестре, увесистым тычком вынудил ее склонить голову, отчего венец съехал ей на лоб.
Лицо Марго вспыхнуло, и она резко выпрямилась.
— Она согласна! — ликующе выкрикнул Карл, и монсеньор обратился с тем же вопросом к жениху, который лаконично ответил:
— Да.
Венчание окончилось. Народ принялся бросать в воздух увядшие цветы, а мы, собравшись позади Марго, проследовали в Нотр-Дам. Идя по проходу к скамьям, я почувствовала, как кто-то тронул меня за плечо, и, обернувшись, увидела Генриха.
— Мои поздравления, матушка. Колиньи не прервал венчания.
— Тсс! — шикнула я под тягучие переливы труб. — Что с другим делом?
— Он согласился. — Сын придвинулся ближе. — У него на службе состоит некий… Морвер, так, что ли, его зовут. Думаю, тебе будет забавно узнать, что прежде этот господин служил в гугенотской армии. Он перебежчик, так же как тот, что застрелил Меченого. Вот ведь совпадение, правда?
— Да-да, конечно. Но помни: не раньше, чем я дам знать.
Я села рядом со своей невесткой, совсем измучившейся от жары. Елизавета до сих пор ничем не проявила своей способности к деторождению, хотя Бираго уверял меня, что Карл усердно исполняет супружеский долг. Я уже забеспокоилась, нет ли у нее каких-то изъянов; мне нужно было, чтобы Елизавета родила сына, который еще дальше отодвинет Генриха Наваррского от французского трона.
— После мессы тебе стоило бы удалиться к себе, — посоветовала я. — Вовсе незачем так переутомляться.
Елизавета устало кивнула в благодарность и снова обратила взгляд к алтарю. Там стояла на коленях Марго — одна. Генрих Наваррский сейчас присутствовал на гугенотской службе в храме неподалеку.
— Такая красивая невеста и такая печальная, — вздохнула Елизавета.
— Не беда, — резко бросила я, раздосадованная этим ее тоном. — Пускай только понесет дитя, тогда-то и будет счастлива.
Два дня спустя я вызвала к себе Колиньи.
Глава 31
Колиньи вошел в мой кабинет и поклонился. Жара словно вовсе не действовала на него — черный плоеный воротник подпирал подбородок, окаймленный бородой, камзол был застегнут наглухо, на плечи наброшен плащ. Я всегда отдавала должное его неотразимой притягательности; сейчас, будучи нацеленной на меня, она казалась проклятием.
— Присядьте, господин мой. — Я указала на кресло. — Не нужно церемоний.
— Если ваше величество не возражает, я бы предпочел постоять.
— Как вам угодно.
Я прошла к письменному столу, чувствуя, как взгляд Колиньи неотрывно следует за мной. И намеренно хранила молчание до тех пор, пока он не заговорил первым:
— Полагаю, меня вызвали сюда с некой целью?
Я повернулась, и наши взгляды скрестились. Уголки его губ дрогнули, словно он прятал столь редкую на этом лице усмешку. Может быть, его все это забавляет?
— Да, у меня была причина вызвать вас, и я уверена, что причина эта вам хорошо известна.
Я смолкла, разглядывая Колиньи. Лицо его хранило каменную неподвижность, и притом он нисколько не вспотел. Утреннее солнце уже припекало вовсю, однако на лице его не проступило ни единой капельки пота.
— Ваше величество говорит загадками.
— Вот как? Стало быть, вы не встречались с моим сыном и Генрихом Наваррским, не давали им советов, как управлять этой страной?
— Неужели я слышу упрек в нелояльности? — Колиньи сдвинул брови. — Если так, то вы заблуждаетесь. Я действительно встречался с его величеством и Генрихом Наваррским, но лишь для того, чтобы обсудить вопросы безопасности Франции.
— Во Франции царит мир. От кого же нам может грозить опасность?
— От Испании.
— Опять вы за свое! — Я расхохоталась.
— Вы можете считать, что Испании не стоит опасаться. — Колиньи прямо взглянул мне в глаза. — Однако вам не довелось слышать рассказы множества беженцев, которым пришлось спасаться от резни, устроенной Филиппом в Нидерландах и Фландрии.
Я воззрилась на него, позабыв в этот миг, что уже решила его судьбу. Мне было почти жаль этого человека, по сию пору пребывавшего в страхе перед воображаемой опасностью.
— Вы меня удивляете. Я предполагала, что за столько лет вы научились трезво оценивать угрозы, которыми сыплет Филипп Испанский. Ему по нраву изображать готовность в любой миг обрушиться на нас всей своей мощью, однако до сих пор этого не произошло и вряд ли когда-нибудь произойдет. У Филиппа хватает более насущных забот.
— А вы вечно недооцениваете своих врагов, — отозвался он неожиданно фамильярным тоном. — Ту же самую ошибку, полагаю я, вы совершили и с Гизами.
Я не позволила себе принять близко к сердцу мягкий упрек, прозвучавший в тоне Колиньи.
— Вы правы. Я вас недооценивала. — И прежде чем он успел сказать хоть слово, продолжала: — Мне известно, вы говорили с Карлом не об Испании. Вы говорили с ним обо мне.
Он изменился в лице. Поразительно! Этот человек заманил к себе моего сына, чтобы обратить его против меня, но сейчас выглядел так, словно ему и в голову не приходило, что я могу об этом узнать.
— Боюсь, вы неверно истолковали происходящее, — наконец сказал Колиньи. — Я действительно беседовал с королем, однако никогда не настраивал его против вас. Я только говорил, что…
— Что я, вполне вероятно, отравила Жанну и заставлю Генриха Наваррского обратиться в католичество. — Я усмехнулась, увидев, как при этих словах кровь отхлынула от его лица. — Да, и еще, что меня надлежит изгнать из Франции, иначе я погублю страну. Это все, господин мой? Или я что-то упустила?
Колиньи не шелохнулся. Он твердо встретил мой взгляд и тихим голосом проговорил:
— Когда-то я любил тебя… а теперь ты обвиняешь меня в злых умыслах против тебя?
— Как ты можешь говорить такое? — Сердце мое словно стиснула безжалостная рука. — Ты обманул меня, поверил лживым наветам, развязал против меня войну. Ты никогда меня не любил!
— Нет, любил. Любил так сильно, что решился на поступок, который всегда почитал немыслимым. — Глаза его подернулись печалью. — Или ты позабыла, как я спас тебя от Меченого?
— От Меченого? Почему… почему ты заговорил о нем?
— Потому что его убили по моему наущению. Я сделал это ради тебя.
— Ты заявил о своей невиновности. — Я застыла, словно прикованная к месту. — Я приказала провести расследование. Ты поклялся, что не причастен к убийству.
— Я солгал. — Голос Колиньи дрогнул; казалось, он из последних сил сдерживает чувства, которые вот-вот захлестнут его целиком. — Солгал, потому что думал… в то время мне еще казалось, что, когда все закончится, мы сумеем вернуть былую близость. Однако я ошибался. Ты отправилась в поездку по стране, а когда вернулась, все изменилось.