ей. Но пока в музее появляются новые фигуры, трупы пропадают из городского морга – можно угадать как. Девушка-студентка пытается помешать Генри и оказывается в опасности. Она узнает, что Генри залил воском мертвое тело ее подруги – в этот момент Генри хватает ее и погружает, голую, в ванну, куда начинает лить горячий воск. Девушка пытается вырваться, но руки и ноги у нее связаны. Красавица-брюнетка в ловушке – та же самая картина, какую увидел маленький Рейдер, когда рука его матери застряла между пружинами дивана.
В «Мумии», фильме ужасов 1932 года, Борис Карлофф играет мумию египетского жреца Имхотепа. Его похоронили заживо в наказание за попытку оживить возлюбленную, принцессу Анкх-эс-эн-Амон. Археолог читает секретный свиток, оживляет Имхотепа, и мумия видит девушку, которую принимает за принцессу и пытается убить для того, чтобы забальзамировать и оживить заново. Сцена, в которой девушку заживо хоронят, напугала и одновременно зачаровала Рейдера.
«Человек-невидимка» (1933) с Клодом Рейнсом в роли доктора Джека Гриффина посвящен истории ученого-химика, который придумал средство, делающее человека невидимым. Психически неуравновешенный, он начинает считать себя всемогущим и превращается в убийцу, селящего ужас в целом городе. В конце фильма в него стреляют и убивают.
«Человек-волк» – это фильм 1941 года с Лоном Чейни – младшим, который лег в основу множества других фильмов об оборотнях в 1950-х. После нападения волка мужчина периодически начинает превращаться в дикого волка. Он полностью беззащитен перед болезнью, поразившей его.
«Оборотень, выслеживающий жертву, – говорит Рейдер, – его лицо настоящего чудовища, луна, мистика. Это меня сексуально возбуждало, я имею в виду охоту, преследование.
Из-за темы бондажа «Мумия» и похожие фильмы, где человек оказывается в ловушке, связанный и беспомощный, или его хоронят заживо, меня очень возбуждали. Помню, в восьмом классе мне стало скучно на уроке, и я начал рисовать женских мумий, плотно запеленатых. Я прикрывал рисунки рукой, чтобы никто не увидел. Так началось мое увлечение рисованием. Я сохранял их и прятал в своих Тайниках. Это был мой секрет.
Человек-невидимка, поскольку был невидимым, имел три характеристики, связанных с BTK: неуловимость (я оставался для полицейских невидимкой тридцать лет); забинтованный, как мумия, чтобы представать перед обычными людьми; настоящий преступник, как Винсент Прайс в «Доме восковых фигур». Одна сцена, насчет которой у меня были эротические фантазии, это когда он связывает женщину в машине и сбрасывает ее с обрыва. Она связана и беспомощна.
В середине 1950-х были популярны 3D-фильмы. Мне было восемь, и мы с мамой и тетей Кэтрин ездили смотреть «Дом восковых фигур» в 3D-кинотеатр в Питтсбурге, штат Канзас. Он меня по-настоящему поразил. Когда мы вернулись на ферму к бабушке с дедушкой, где спали с открытыми окнами, я видел чудовищ во дворе и слышал вой койотов. Всю ночь мне снились кошмары. Я боялся, что убийца придет за мной и превратит в восковую фигуру. А еще я представлял себе ту девушку в ванне с воском, которая не может выбраться. Наверное, тогда и решилась моя судьба. Она была еще одной «маленькой Нелл» [из «Дадли Справедливого»].
Еще, между восемью и десятью годами, некоторые передачи по радио, страшная музыка, темы ужасов, драматичная музыка, под которую в радиопостановках кого-нибудь связывали или убивали, вызывали у меня сексуальное возбуждение. Его усиливали еще и журналы, и книги, и у меня часто появлялась эрекция. Фильмы про Тарзана, вестерны про ковбоев и индейцев, где людей связывают, наши игры в героев кино. [Ему нравилось, как Тарзан прыгал по лианам, похожим на веревки.]
Я верю в мир между жизнью и смертью – загадочный, потаенный, секретный мир привидений, колдуний, оборотней и демонов. Из них всех мне хотелось стать оборотнем – ребенком, который превращается в другое существо и ступает однажды на Темный путь».
Проблемы с развитием
«Моя мама упала с лошади, когда была беременна мной. Она сказала, что уронила меня головой вниз, когда мне было шесть или восемь месяцев. Я весь посинел, но в больницу меня не повезли. Я ударился правой стороной головы; наверное, тогда сеть и повредилась».
Рейдер рассуждает о типичных «признаках серийного убийцы», так называемой триаде Макдональда: энурез после пяти лет, пиромания и жестокое обращение с животными. Однако теория триады, возникшая в 1963 году, не получила достаточного подтверждения. Криминальный психиатр Дж. М. Макдональд заметил в своей публикации «Угроза убийства», что такое поведение (наряду с остальными) часто отмечалось у его самых агрессивных, садистических пациентов. Он сравнил 48 пациентов с психозами и 52 пациента без психозов, которые пытались совершить убийства. Макдональд не считал, что его исследование имеет прогностическую ценность; его выборка была слишком маленькой и нерепрезентативной. Однако другие ученые решили, что постулаты Макдональда стоит проверить.
Команда психиатров поделила 84 преступника, сидящих в тюрьме, на две группы: неагрессивные (53) и агрессивно-жестокие (31). Исследователи утверждали, что сорок три человека из группы жестоких преступников демонстрировали один или два признака из триады, а сорок пять – все три. Их исследование тоже было нерепрезентативным и плохо продуманным. Когда другие попытались повторить его на рандомизированных группах, результат получился даже не близким. Тем не менее некоторые криминологи продолжают применять теорию триады, относя ее в первую очередь к серийным убийцам, а в литературе эта связь – случайная! – считается чуть ли не обязательной. Некоторые жестокие преступники действительно увлекались поджигательством, издевались над животными или писали в постель после пяти лет, но ни в одном качественно разработанном исследовании триада не проявилась в большинстве случаев. Рейдер демонстрировал только один признак – жестокость к животным.
«Я пошел в школу в 1951-м – школа была старая, деревянная, и там учились все восемь классов. Мою учительницу звали мисс Салливан. Я влюбился в нее. Она была привлекательная, очень хорошо учила и с пониманием относилась к нам. Помню, она занималась со мной дополнительно, потому что у меня были проблемы с обучением. Папа тоже отставал по правописанию и математике, но он интересовался историей и спортом. Он работал на двух работах и мало времени проводил с нами, но его наши оценки интересовали куда больше, чем маму.
Во втором классе у меня начались проблемы с длинными словами. До сих пор мне часто приходится проверять сложные слова по словарю. Тогда в школе учили звуковому письму, а не орфографии, и мне было особенно тяжело. Я хотел, чтобы родители больше уделяли мне времени, занимались со мной, потому что это отражалось на моих оценках. Я стал стабильным троечником. Я неплохо показывал себя на рисовании, но отставал по английскому, математике и естественным наукам. (До сих пор мне нравится учить слова, писать и решать примеры по математике.) Для меня игры или фантазии были важнее домашних заданий. Домашние задания я всегда откладывал на последний момент.
Ребенком я был очень застенчив – почти до двадцати лет. Мама тоже была стеснительная, мне кажется. Она не любила скопления народа, не любила быть в центре внимания. Папа был более общительным, открытым. Я сильно боялся сцены, боялся выступать. Помню, в 1954-м, когда стала популярна научная фантастика, я написал рассказ «Сумасшедший ученый» и получил за него третий приз. Там было что-то про супербомбу, кажется, нейтронную, которая уничтожит не всех, а только плохих людей. Проблема заключалась в том, что мне надо было прочесть рассказ перед всем классом. Это было для меня нелегко. Я по сей день считаю, что отставание в учебе, стеснительность и неловкость впоследствии привели меня на темную сторону.
Я не знаю, какой у меня IQ. В старшей школе я освоил арифметику, но только после дополнительных занятий. У меня проблемы с правописанием. Я был «худшим в мире» по нему. Все равно мне кажется что я достаточно умен и обладаю здравым смыслом и самоконтролем.
С девочками у меня в начальной школе не ладилось. На вечеринках я стоял у стенки. Когда мы еще жили на Сентрал и Мэдисон, у меня появилась первая подружка. Потом, во втором-третьем классе, «ТБ» стала следующей. Я провожал ее до дома и носил ее книжки. Она разрешала мне играть с ее собакой, пекла для меня печенье, но была скорее пацанкой. Внешне она ничем не выделялась, но мне нравилась. Когда ее семья переехала, мое сердце было разбито.
Я знакомился с девочками в церкви, в воскресной школе. Одна из них, «СБ», о, я по-настоящему влюбился в нее. «Щенячья любовь» в раннем возрасте, около десяти лет. Она была дочерью церковного пастора. Мы встречались с ней дома, вечерами. У них в подвале была комната, где мы играли в настольные игры, в карты и смотрели телевизор. При каждой возможности я старался остаться с ней наедине. Мы обменивались подарками на Рождество, дни рождения и праздники. [Став взрослым] Я все еще помню, какой она была очаровательной. Я вел дневник и писал про каждый вечер, проведенный с ней. Когда они переехали в другую церковь близ Канзас-Сити, я долго плакал. Мне казалось, я теряю всех девочек, которые мне нравятся.
Насколько я помню, сексуальное образование началось у нас в 6–8-м классах, оно было даже в церкви, то есть примерно в 1959–1961 годах. В то время образование реформировали: мы смотрели в школе фильмы, но они не выходили за рамки пчелок и бабочек. Папа рассказал мне о сексе слишком поздно и не особенно вдавался в детали. Он сказал: «Никогда не ложись с девочкой в одну постель». Мама вообще этого не обсуждала. Поэтому я был очень застенчивым. Я мало что понимал про девочек, пока не стал подростком. Большинство моих детских подружек были пацанками, за исключением моей щенячьей любви в Лютеранской церкви Синай.
В детстве у меня были приступы: падал сахар крови. Я всегда носил с собой печенье или арахисовое масло. Низкая глюкоза и гликоген могут вызывать приступы агрессии. Мозгу нужно 80 миллиграммов глюкозы в минуту, чтобы правильно функционировать. Если уровень падает, начинается нервозность и раздражительность. У меня все это было – до такой степени, что я не мог нормально соображать. Гнева я не чувствовал, но все вокруг словно расплывалось, становилось нереальным».