– Каждая посадка аварийная, – с улыбкой заметил он, – если ее совершаешь с высоты пятьдесят, тридцать или двадцать сантиметров.
В тот же вечер, когда мы с Вернером и Георгом сидели вместе, Вернер с энтузиазмом говорил о новом истребителе с турбинными двигателями.
– Пятьсот таких машин, и Геринга больше не надо будет называть обманщиком.
Георг покачал головой:
– На юге Германии я видел почти столько же автобанов… только они не действовали. И где ты собираешься найти в этих машинах место под орудия? Они рассыпаются в воздухе и с трудом отрываются от земли. Безнадежно! И кроме того, все это глупости, не так ли? Мне лично уже надоело всякое оружие.
При этом замечании Вернер бросил на нас недоверчивый взгляд. Георг ответил ему ироничным взглядом и наклонился к нему:
– Послушай, старина, ты же не с луны свалился. Ты прекрасно видишь, куда изо дня в день дует ветер. Не думаешь же ты на самом деле, будто мы еще можем выиграть войну?
– Да, я знаю, никто из вас больше не верит в это, – отозвался Вернер. – Но я вам говорю, что мы победим быстрее, чем вы можете себе это представить. «Пять минут после того, как часы пробьют двенадцать!» Вот что сказал фюрер, разве вы не помните? Он не допустит, чтобы мы воевали без цели.
– Ох, – насмешливо вздохнул Георг, – ты еще грезишь Санта-Клаусом, который принесет милое оружие возмездия – прекрасные атомные бомбочки!
Напряженной походкой Вернер подошел к окну. Он явно старался скрыть от нас свои чувства.
– Они бегут с фронта миллионами, – пробормотал он скорее себе, чем нам. – Глупцы, у которых сердце ушло в пятки. Просто бегут с фронта. Герои становятся дезертирами и идеалистами, предатели! Большинство из них забыли великую идею, но я скажу вам кое-что. – Вернер повернулся к нам. – Если идея погибла, она всех потянет за собой в пропасть, нашу страну и наш народ. Тогда идея фюрера будет осквернена, а его рейх превратится в гигантский рынок рабов.
Георг наполнил бокалы.
– Ты хороший парень, Вернер, но не говори так много. Успокойся и выпей немного бренди! Прозит! За дезертиров! – Он поднял свой бокал, затем снова опустил. – Ты хочешь поймать меня на том, что никто больше не хочет воевать? Но у меня тоже есть своя идея, и очень неплохая. Более того, новая! Мне хотелось бы объяснить ее тебе; возможно, ты поймешь.
Слегка смущенный и оттого, вероятно, торжественный, Георг вытащил маленький иллюстрированный буклет и положил его перед Вернером. На обложке большими красными буквами было написано: «Битва за Британию – август – октябрь, 1940. Издано министерством авиации, Лондон».
– Где ты взял это? Вражеская пропаганда!
– Но она заслуживает внимания! Где я достал ее? Мой последний противник – последний, которого я сбил в своей жизни, прислал мне эту книжицу на память. Взгляни! – Георг перевернул первую страницу и показал нам большую фотографию.
Девять молодых пилотов Военно-воздушных сил Великобритании с улыбками шли перед камерой, о чем-то болтая. Возможно, они только что осматривали широко раскинувший крылья «Спитфайр», который стоял за их спинами.
– Внимательно вглядись в эти лица! – попросил Георг. – Они могут быть похожи на наши.
И действительно, черты некоторых летчиков напомнили нам наших товарищей.
– Теперь ты понимаешь, к чему я клоню? – сказал Георг.
Глава 21
Вернер молча стоял рядом со мной под звездным майским небом. Гитлер покончил с собой. Мой друг был одним из миллионов, чьи надежды ушли в могилу за фюрером. Он еще не мог до конца понять это, потому что не знал ничего, кроме глубокой и твердой веры в идола, который теперь был повержен. Германия, за которую Вернер честно воевал, умерла вместе с Гитлером.
– Я ничему не научился, только верить в него, – монотонным голосом произнес мой друг. – Теперь я теряю силы. У меня больше нет никаких целей.
Бесчисленные звезды сияли над двумя человеческими существами – над нами. Каких огромных размеров достигают наши страдания, подумал я, какой огромный запас боли должен быть в этой Вселенной.
Часы на башне маленького немецкого городка пробили полночь. Я протянул руку Вернеру. Сегодня был его двадцатый день рождения. На этом мы расстались, не сказав друг другу ни слова.
Я только улегся в кровать, когда вошел Хинтершаллерс.
– Там внизу девушка. Угадай, кто?
– Я уже лег спать.
– Даниэль, приятель, это Даниэль!
Хинтершаллерс втолкнул ее в мою комнату. Она пристально посмотрела на меня.
– Я так рад, что ты нанесла нам визит!
– Не хочу наносить никаких визитов, – ответила Даниэль.
Несколько секунд я пытался понять, что девушка хотела этим сказать, потом догадался: она собиралась остаться.
– Я могла бы скоро вернуться во Францию, но больше не хочу.
– Но будет очень тяжело, дорогая. Через несколько дней Германию заставят капитулировать. Германия проиграла войну.
– Ты уже говорил это однажды. Но дело не в этом.
– Что же ты собираешься делать?
– Ничего. Только останусь здесь, около самолета, на котором летал Ульрих; около людей, с которыми служил и которые любили его. Я хочу, чтобы он снова был рядом, хочу слышать гул мотора его машины, закрывать глаза и видеть его, идущего от ангара. Я хочу остаться рядом с ним.
– Вместо этих фантазий тебе лучше все забыть. Через несколько дней мы перестанем летать и лишимся своей формы.
Глядя в пол, Даниэль тихо произнесла в ответ:
– Тогда я начну искать человека, похожего на Ульриха.
– Но он не сможет быть Ульрихом.
– Почему бы ему не быть таким Ульрихом, каким я представляю его себе! По пальцам обеих рук я могу сосчитать часы, проведенные с ним. Я любила его гораздо больше, чем знала.
– Так ты хочешь найти человека, который был бы похож на Ульриха? Его двойника?
– Да, я ищу его двойника, двойника с его сердцем.
– Думаешь, ты нашла его?
– Да, вероятно, я нашла его.
Даниэль пожала мне руку и ушла.
С первыми лучами солнца мы выехали на летное поле. Даниэль, для которой Хинтершаллерс каким-то образом раздобыл комнату, уже встала, чтобы ехать с нами.
Военные самолеты садились непрерывным потоком. Из них быстро выбирались женщины и дети. Кто-то мог захотеть поспать подольше, но нашим единственным желанием было забрать последних беженцев с линии фронта. Может быть, война уже закончилась!
Перед ангаром стояли старший механик и молодой механик, который часто предсказывал летчикам судьбу.
– Какие новости?
– Эти люди из Штеттина, – сообщил старший механик, указывая на самолеты. – Они эвакуируют женщин и детей из района русского окружения. Говорят, «Спитфайры» постоянно атакуют транспорт с большой высоты прямо над городом и сбивают.
Мы с Вернером взглянули друг на друга. Одновременно к нам пришла одна и та же мысль: нужно ли нам взлетать? Возможно, мы смогли бы спасти один-два транспортных самолета. Но сегодня у Вернера был день рождения, а у нас всегда существовал обычай не отправлять именинников в бой. Мой друг колебался. Впервые я видел его неуверенным в себе. Мне было понятно, что происходило в его душе. Вернер боялся вступить в схватку без великой цели и веры. Германия для него погибла, другую он не мог представить себе.
Но он видел лица спасавшихся бегством женщин и детей.
– Мы взлетаем, – сказал мой друг. – Готовь наши самолеты!
Когда мы со старшим механиком шли к машинам, молодой механик задержал меня.
– Не вылетай сегодня! – горячо произнес он. – Я не хотел никому говорить, но война закончится через несколько дней, и ты не должен погибать. Говорю тебе, не вылетай сегодня! Ты не вернешься!
Я не успел еще оправиться от страха, как он исчез. Приступ тошноты и боли потряс меня. Я не хотел умирать. Особенно сейчас! После долгого времени за развалинами настоящего я, наконец, увидел новую, прекрасную цель. Несколько месяцев назад о ней можно было лишь задумываться, но теперь это была ясная, свежая цель, ради которой стоило жить. Путь к ней мог лежать сквозь колючие заросли и болота, бесчестие и голод, но я уже ощущал в себе силу и любовь, которые могли преодолеть все преграды. Сейчас стоило жить ради Германии, поверженной и обескровленной. Для возрождения ей была необходима сила свободных, отважных сердец. И еще я думал о Даниэль.
Рев моторов вернул меня к реальности. Вернер уже сидел в кабине своего самолета. Я побежал к моему другу. Нужно было передать ему слова механика. Но когда я забрался на крыло, мне вдруг стало неловко говорить это Вернеру.
– Молодой механик? – спросил он, догадываясь, о чем я хотел предупредить, и заглушил мотор.
– Да, он так сказал.
– Я не вернусь, – мягко произнес он. – Я чувствую это. Зачем? Теперь все бессмысленно, все пропало!
Его рука бессильно лежала на борту кабины. Даниэль бежала к нам. Вернер смотрел на приборную панель, а я на девушку. Никто не произнес ни слова. Но мы с Даниэль, кажется, думали об одном и том же: есть добро и зло; то и другое лежит между тем, что правильно и что неверно. Как и Ульрих, я хотел придерживаться этого. Когда мое решение было принято, я знал, что Даниэль надеялась именно на это.
Возможно, из-за возникшей неловкости механик заговорил снова:
– Да, моя мать живет в Штеттине. Но я еще не видел ее. Она должна прилететь сюда.
– Мы вылетаем, – произнесли мы в один голос.
Когда я забирался в кабину, Даниэль протянула мне руку. Она плакала, но ее голос звучал радостно:
– Ульрих вернулся. Я буду ждать тебя.
Наши самолеты прогремели по летному полю аэродрома, тяжело оторвались от земли и круто взмыли вверх. Пролетая над ангарами, я снова увидел Даниэль. Она махала рукой и вскоре превратилась в крошечную точку. Большие темные глаза следили за мной.
Яркий восходящий шар солнца повис в стальном небе. Маленькая стрелка высотомера равномерно двигалась от цифры к цифре. Восемь тысяч метров – самая безопасная высота, чтобы добраться до Штеттина незамеченным.