наслаждение и уж потом удовлетворение. Через несколько минут она снова хотела нашей близости, и мы снова испытывали такое же наслаждение и удовольствие, как и в первый раз. Тело у нее было упругим, гладким, в нужный момент эластичным. Она была гибкой и охотно принимала любую позу, очевидно получая и от этого истинное наслаждение.
Где-то около полуночи Регина вдруг стала серьезной и сказала:
— Мне надо домой! Я обещала матери.
Мы договорились встретиться завтра вечером, я вывел ее из гостиницы.
— Ты не провожай меня, — сказала она решительно, — дай мне десятку на такси. На транспорте долго добираться.
Я дал ей червонец и расслабленный, умиротворенный пошел в гостиницу. Мне не хотелось ехать домой, и я решил остаться ночевать в номере. Допил полбокала шампанского и едва коснулся головой подушки, как полностью выключился.
Проснулся оттого, что почувствовал чье-то присутствие: у моей кровати стоял улыбающийся Владик.
— Как ночная фея? — спросил он.
— Ничего подобного в жизни не испытывал!
— Давно бы сказал, мы бы тебе выделили из нашего запаса такую кадру, что одуреешь. Чего только не умеет, словно обучалась в спецуниверситете!
Я засмеялся и ответил, что Регина тоже кончала университет.
— А может быть, она из моих кадров. Я таких держу для иностранцев, которые мне очень нужны.
— Нет, это не из твоих кадров. Сделаю ей сегодня вечером предложение — женюсь. Для твоих кадров она слишком скромна.
— Не скажи! Мои кадры — настоящие артистки: надо прикинуться скромницей — прикинутся, что будешь думать — целку встретил. А хочешь, такой хуной предстанут, каких ты не видел и на Ближнем Востоке.
— Собственно, почему мне на ней и не жениться? Узнавать друг друга — это архаизм. Можешь год встречаться, а такую стерву получишь после свадьбы, что не поверишь, что именно с ней встречался целый год.
— Тут ты прав! Вон моя Милка — блядует с кем хочет. Она к тебе не приставала? Ты ей нравишься.
— Я с женами друзей имею лишь дружеские отношения.
— Ну и напрасно. У меня французская натура и отношения такие же: хочет с кем переспать — пусть спит. У меня на нее достаточно фотокомпры, чтобы выгнать. Но у нас дочка, и где найдешь такую, что не будет тебе рога наставлять, особенно в Одессе? Так, по крайней мере, я знаю все ее похождения, и рогов у меня нет.
— А если знаешь, что жена тебе изменяет, то рогов нет?
— Конечно! Это просто демократическая семья: спим, с кем хотим. — Владик засмеялся. — Ну так как насчет твоей пассии? Когда будешь жениться? Я все же ее проверю по своим каналам. Во всяком случае, Регины у меня в картотеке нет. Где она работает?
— В портовой санитарной службе, в лаборатории.
Владик, что называется, сделал стойку: он внимательно посмотрел на меня и спросил:
— Рост метр семьдесят два, года двадцать два — двадцать четыре, свободно говорит по-английски, разрез глаз восточный, концы век приподняты кверху? Верно?
— Глаза, как у Иммы Сумак, певица есть такая в Перу.
— В словесном портрете нет таких терминов «глаза, как у Иммы Сумак», но у нее действительно такие глаза, полуприкрытые веками. Ее зовут Сара, а псевдоним Злата. Деньги платил?
— Да нет! Дал червонец на такси, она далеко живет, — чувствуя, как на меня накатывается душевное опустошение, отвечал я Владику.
Он весело рассмеялся:
— Узнаю одесских проституток. Они никогда не попросят с тебя деньги за то, что переспали с тобой. Они попросят на такси, и у тебя не появится ощущения, что ты спал с хуной. А живет Сара на соседней улице, возле касс Аэрофлота. Будешь жениться? Или передумал? — весело издевался надо мной Владик.
Он снял телефонную трубку, набрал номер и сказал:
— Там у тебя далеко фотография Сары Лидерман? Будь другом, быстренько подошли их мне в наш номер в «Одессу».
Да, это было большое разочарование, лучше бы Владька не приходил. Он испортил всю идиллию, он помял, потоптал, вытер ноги о мои высокие чувства. Я и без фото уже верил, что Регина — это и есть Сара.
На фотографиях она была в таких позах, в каких факались мы. Только там был другой мужик, пожилой, лысый и с пузом. Когда она делала ему минет, он полулежал с отвалившейся от сексуального экстаза челюстью. А она закрывала свои «иммасумачьи» глаза и держала в полноватых губах его член, будто это было мороженое «лакомка» за шестьдесят копеек.
— Ну что? Жениться будем? Я ей, курве, рот раздеру, чтобы прекратила заниматься проституцией, — разозлился вдруг Владик. — Мы ее под иностранцев подкладываем. Видел, какие кадры получились? А она еще себе подрабатывает. Ей мало, что и мы платим, и иностранцы валюту. А потом подхватит что-нибудь и нашему «другу» подарит! Башку ей оторву! Последний раз прощу, потому что с тобой факалась, а то посажу ее в колонию. Спать можно только со мной! — заключил он весело.
Вопрос был исчерпан, встречаться с ней я больше не собирался, оскорбленный в самых лучших своих чувствах. Конечно, я мог бы на ней завтра жениться, уехать в Москву. И никогда ничего не узнал бы про Злату. Там бы куда-нибудь нас определили, она тоже язык знает. Черт возьми! Вонючая служба! Даже приличную девку скрутили, лишили элементарного удовольствия.
Накануне моего отъезда мы прощались. Собралась компания человек двенадцать в ресторане гостиницы «Одесса». Пили только дорогие иностранные напитки. Из бара принесли четыре бутылки французского коньяка Наполеон, потом откуда-то появились две бутылки мартеля. Я хоть был и пьян, но почувствовал, что назавтра поеду без гроша в кармане. Когда же закончилось прощание, и мы, как выражался Федя, выпили «для усадка» шампанского, оказалось, что счет уже давно оплачен. Как сказала Кия: оплатили еще вчера, неделю назад.
— Нельзя поощрять жуликов. Они не должны забывать, кто тут власть. Им должно быть радостно и приятно, что мы их посетили. Такова се ля ви!
Я не стал артачиться и требовать, что хочу сам заплатить за свою отходную. Меня бы не поняли и подумали, что у меня от счастья поехала крыша, что, покидая Одессу, я стал идиотом. А еще Владька рассказал всем, как я хотел жениться на одесской хуне, его агенте, что полностью убедило всех — я заразный, то есть идиот.
В Москве уже была осень: листья пожелтели, кое-где осыпались, и, признаться, такой пейзаж лишал меня хорошего настроения. А все-таки следовало бы радоваться: ябез ущерба для себя выскочил из передряги, границы которой даже не предполагал.
Рано утром я выкатился на машине из ворот училища и при свете фар увидел Марата. Он явно поджидал меня и замахал рукой, чтобы я остановился.
— Хочу тебя проводить до окраины, — сказал он как-то глухо и добавил: — Мы поедем не в сторону аэропорта, а другой дорогой, я покажу, как ехать.
Я не стал с ним спорить и лишь подумал, что знаю единственную дорогу — это трассу. Но Марат был старожил, ему здесь все дороги известны. Мне было ясно: капитан это делал неспроста.
Через полчаса блужданий и поворотов мы наконец-то выбрались за город, но Марат меня не остановил и продолжал молча сидеть рядом. Дорога была в этот час еще не загружена, и я шел со скоростью более ста километров. Лучи фар равномерно бороздили шершавое покрытие дороги. Где-то на двадцатом километре Марат повернулся ко мне и сказал:
— Толя, дальше ты поедешь один. Будь очень внимателен на дороге, никого не подсаживай, даже если это будет красивая девушка. За четыре часа ты дойдешь до Киева, там у поста ГАИ тебя будет ждать мой брат. В Киев не ходи. Он тебя проводит до Московской трассы. Останови, пожалуйста, возле будки дорожников.
— Марат, ты можешь мне что-нибудь объяснить?
— Я уже все объяснил, прощай!
Мы крепко пожали друг другу руки. Не знаю, каким импульсом я руководствовался, но задержал его руку:
— Я хочу подарить тебе свои часы.
— Спасибо! Но мне нельзя их носить. — Он вышел из машины, худой, длинный, военная форма еще больше подчеркивала его худобу, и сразу же исчез из моего поля — зрения, растворившись позади в полумраке. Я не стал размышлять над его поведением, ясно было одно: с момента моего отъезда мою судьбу определял кто-то мне неизвестный, но решивший, что выпускать меня живым далеко от Одессы не следует. Если я все же проскочу эти четыреста пятьдесят километров, то меня должны остановить в Киеве. Значит, принцип простой: тот, кто много знает или, возможно, знает, долго не живет. Почему же не поручили шлепнуть меня Марату? Удобно, выехал со мной, за городом пустынно. Значит, он еще не готов для таких поручений, но оказался свидетелем задания, которое кому-то давали на меня. Не случайно он вывел меня на трассу кружным путем, где-то должна быть засада. Черт возьми! Сюда ехал — на бандитов напоролся, но это первоклашки по сравнению с Владиком и его командой. Обратно еду на мушке снайперской винтовки или под прицелом молодца с кистенем. А Марат? Ай да Марат! Способен не только телеги писать, но и порядочность проявить. За добро — добром. Ну что же, спасибо тебе, капитан. Буду рад, если Шеин выполнит обещание и пристроит тебя куда-нибудь подальше от наших «друзей». Почему же этот таинственный шеф, с которым посоветовался Владик, не клюнул на мою зарубежную перспективу? Ведь заманчиво иметь своего человека за границей, через него налаживать канал переправы алмазов. С чего это ты взял, что ты им нужен где-то за границей? Если речь идет о вербовке, то я ценнее здесь — сотрудник ГРУ, чем там, неизвестно с какой перспективой. Значит, в основе моего «жить или не жить» лежит не контрабанда алмазами или червонцами, а агентурная ценность для ЦРУ. Решили не рисковать и попросту испарить меня. Был Головин — нету Головина. И никто не знает, где он, куда подевался.
Занятый подобными мыслями, я как-то сразу не заметил, что меня нагоняет черная «Волга». Взглянул на спидометр — позади более двухсот километров. Я прибавил скорость, где-то под сто сорок, но «Волга» не отставала, а медленно приближалась. «Форсированный двигатель, — подумал я, — а может быть, восьмицилиндровый по спецзаказу КГБ. От такого не уйдешь!»