захотят получать такую пенсию. Это я вам говорю. Сейчас вы мне скажете, что у вас образование бесплатное, медицинское обслуживание тоже, право на труд…
— А вы неплохо знаете нашу конституцию. Я ведь понимаю, что вы сейчас скажете: наше образование никуда не годится, а медицинское обслуживание — хуже некуда. Вот тут вы очень заблуждаетесь. Мы учим всех: из умных и талантливых выйдет толк, а бездари никуда не пробьются.
— В партийные или профсоюзные функционеры, — проворчал социолог, но так, чтобы это дошло до Баркова.
Алексей ухватил эту мысль и решил на ней подыграть бельгийцу.
— Да, в руководстве партии сидят далеко не умные люди, я бы сказал, у нас там полно тупых карьеристов, а в профсоюзах много теплых мест, которые заняли недостойные люди, — пьяно согласился Барков.
— С партийными билетами, — ввернул Картье.
— Да, если хотите. У нас руководят профсоюзами члены Коммунистической партии. Эту идею выдвигал еще Ленин.
— А партийный билет — это индульгенция на ум, честь и совесть? Если с партийным билетом, то уже и гений? Ваш Ландау был беспартийным. Кажется, и Королев тоже. А Оппенгеймер, Ферми, супруги Кюри? А Нильс Бор — они были далеки от коммунистических идей, а считаются гениями. Вы хотели бы что-то сказать в этой связи? Нет! Тогда прямой вопрос: если бы вы не были с красной книжечкой, вас послали к нам работать? Ответьте!
«Наконец-то я могу сдавать свои позиции. Надо признавать правоту бельгийца. Что же последует за этим?»
— Если честно, то нет!
— Вы же талантливый журналист, я читал ваши статьи по Дании и Голландии.
«Эй, бельгиец! Я же не дурак! Те статьи были года четыре назад. И ты их читал», — подумал Барков и, чтобы обострить ситуацию, спросил:
— А почему вы вдруг так заинтересовались этим?
— Это не вдруг. Господин Сатувье сказал, что вы чрезвычайно интересный человек, и, как говорят у вас, «руку в пасть не клади». Он посоветовал прочитать ваши статьи.
«Понятно, Сатувье по долгу службы меня изучал. Задание Макса — перспективная замена убитого Сержа. А говорить надо, господин Картье: „палец в рот не клади“. Когда же вы начнете раскрываться, вы же чувствуете, что Барков готов?»
Но господин Картье был уверен, что он еще не «добил» Баркова аргументами, которые заставят его глубоко задуматься.
— А давайте возьмем вашу кардинальную идею социализма — общественную собственность. При социализме все общее. Вот и докажите, что у вас общее. Я не архаик — ни жен, ни квартир, ни одеяла не касаюсь — это все личная, или, по-нашему, частная собственность. А в остальном, что же у вас общее?
— А у нас все общее.
— Тогда назовите хотя бы три позиции, где все общее.
Откровенно Барков почувствовал, что бельгиец поставил его в тупик. Ответить на выпад Картье чрезвычайно трудно. «Действительно, что же у нас общее, которое принадлежит всем? Но чтобы принадлежало всем — надо это еще иметь. А мы никто ничего не имеем, следовательно, нет слагаемых. Думаем, что имеем».
— Общественная собственность — фабрики, заводы, леса, земли, недра — кому принадлежат? Государству! Но не вам всем? И что же у вас остается общего? Городские туалеты! — захохотал бельгиец, и Алексею захотелось дать ему по зубам. «Но тогда меня не завербуют, раз я еще защищаю социализм кулаками. В конце концов, „по зубам“ — это не аргумент в споре». Ему вспомнилось откуда-то взявшееся: «Доисторические люди, когда обменивались мнениями, пронзали дротиками груди, дробили головы каменьями».
«Так что же у нас общее? А ничего! Потому что ни у кого ничего нет и не было! В колхозе можно считать общим лишь скот, потому что когда-то его обобществляли. Выходит, что социализм — это обобществленные средства производства — какой-то нонсенс? Человек у нас как хозяин страны. Но не хозяин. Хозяин, когда что-то имеет, он этому и хозяин. А если не имеет? На фабрике все хозяева, но попробуй чего-нибудь возьми. Вот теперь я по-настоящему дозрел, можно вербовать».
Картье словно подслушал мысли Алексея, он без всяких подходов предложил:
— Вы бы могли для нашей газеты писать полемические статьи, разумеется, критического характера. Вы возьметепсевдоним, тайну имени автора мы строжайше храним. Счет будет открыт под вашим шифром. Мы платим солидным авторам солидно…
«Надо немного поломаться, — подумал Алексей. — Иначе будет неправдоподобно. Словно я ждал такого предложения».
— Иными словами, вы предлагаете мне роль Иуды и звените сребрениками?
— Предлагают те, кто лжет. Вам же предлагается самовыражение. Пишите, о чем хотите, рассуждайте, но не славословьте в угоду идейным принципам, которые у вас поколеблены. Вы своим умом опережаете время. Будьте оракулом. Кстати, вы едете во Францию на конгресс. Повезете туда Катрин. Первую вашу статью мы авансируем. Потом заключим контракт.
— Никаких контрактов! — возразил Барков, пьяно погрозив пальцем бельгийцу. — Контракт — это документ, а я не хочу оставлять в чьих-либо руках документы против себя. Вдруг вам захочется меня прижать! Пошантажировать! — Алексей уставился в лицо бельгийцу. Картье таким же пьяным взором глядел в глаза Алексею. «Хитришь, буржуй! — Барков мысленно посмеялся над необыкновенной „удачей“ бельгийца. — Сейчас ты откажешься от контракта, будешь согласен на безбумажные отношения. Тебе важно меня заполучить. И ты почти уже положил меня в карман. Чего тебе стоит отказаться от контракта, если твой будущий агент так хочет сегодня».
— Хорошо! За каждую статью вы будете отдельно получать.
— Как?
— Наличными и предварительно оговорив размер.
«Черт возьми! Я уже завербован. Так быстро! Недаром долго изучали. Значит, я им понравился своей непорядочностью? Учуяли, что деньги для меня играют важную роль. Сейчас этот нюанс усилился с приездом Кати. Не слишком ли быстро я бегу в их объятия?»
Картье открыл бумажник и, пьяно шевеля губами, отсчитал купюры. Но так как он уж очень старался не ошибиться в подсчете, Барков догадался, что Луи валяет дурака и хмель у него показной. Так два разведчика разыгрывали из себя пьяных, чтобы им было легче договориться, с одной лишь разницей: Барков знал, что Картье притворяется, а бельгиец считал, что этот русский уже «нажрался». Только бы завтра русский, оценив все, что произошло, не попятился назад. Надо всунуть ему солидную сумму. Пусть без расписки, дальше будет, как надо. Картье засунул в карман пиджака Алексею пачку банкнот и сказал:
— Ты мне нравишься. Люблю умных, расчетливых прагматиков. Жизнь у нас одна и надо прожить ее так… — Картье замолк, подбирая слова, а Барков подумал: «Если сейчас скажет: „…чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы“ — дам ему в морду за Островского». Но Картье имел свой репертуар: —…чтобы ни один день не был омрачен безысходным отчаянием, что не можешь заработать деньги.
Словно зная, что спектакль окончен, подошли с улыбками Сатувье и Катя.
— Алеша, ты представляешь, мы с Аланом неплохо понимаем друг друга. Так что и без языка можно общаться.
— Иногда и с языком люди не понимают друг друга, — сказал в ответ многозначительно Барков, надув пьяно губы.
Катя подошла вплотную, поглядела на Алексея и с улыбкой сказала, как маленькому ребенку:
— Все, все Алешечка готов! Ему пора бай-бай! Пойдем, маленький мой! — Она взяла Баркова под руку и, сказав общее: — Аре ву ар! — повела его к выходу.
Сатувье улыбался: по одному взгляду Картье он уже понял, что операция прошла успешно.
— Может быть, вы останетесь? — предложил он. — Комнаты у меня свободны.
— Нет, нет! Только домой! — ответил Алексей по-французски и потащил за собой Катю.
В машине он стал петь: «По долинам и по взгорьям, шла дивизия вперед…» — в паузу он поцеловал Катю в щеку. Она хотела что-то сказать, но он приложил палец к ее губам и запел еще громче, не давая ей возможности говорить. И только возле дома, когда открылась дверь гаража, он, обняв за шею Катю, тихо шепнул ей на ухо:
— Все прекрасно! Меня завербовали!
Катя было отшатнулась от него, но он притянул ее к себе и снова прошептал:
— Так было задумано.
Телефонный звонок в редакцию застал меня в тот момент, когда мы разбирали политический ляпсус Эввика Давыдова. Конечно, если взглянуть на все это без накручивания и оглядывания на грибоедовскую Марью Алексеевну, то дело это выеденного яйца не стоит. Засылая в арабские газеты официальный отчет по поводу визита в СССР президента Сирии, Володя перечислил партийную знать, и так уж у него получилось, что главный идеолог партии Суслов оказался на третьем месте, а сразу за Брежневым стоял глава сельского хозяйства Кулаков. Как объяснил Давыдов, мол, идеология никуда не денется, а на носу Пленум по сельскому хозяйству, вот он и решил поставить Кулакова сразу за Брежневым. Таким образом поставил сельское хозяйство над идеологией.
Нет, Эввик, партийные бонзы не любят, когда их сдвигают подальше от Генсека, тем более Суслов. Все бы ничего, проскочило в арабских газетах, и на следующий день забыли бы, кто за кем стоял, но как на грех сирийская газета «Ан-Нида» попала на глаза корреспонденту «Нью-Йорк таймс». Он сразу углядел что-то неладное с товарищем Сусловым и расписал в своем радиосообщении, которые регулярно перехватывало АПН, что, очевидно, ожидаются изменения в области идеологии: Суслов уже не занимает в печати место рядом с Брежневым, а фаворитом, наверное, будет Кулаков.
Может быть, Володя Давыдов подложил свинью Кулакову, а может быть, так это и должно было быть, но через неделю состоялся Пленум ЦК КПСС по сельскому хозяйству, и особа, приближенная к Брежневу — Кириленко, — зверски разделал Кулакова за недостатки в сельском хозяйстве. Кулаков пришел с Пленума и… то ли застрелился, то ли просто помер. Если в этом виноват Давыдов, то ему следует отнести это в заслугу — как-никак, а факт исторический. Хотя, взглянув на это философски, без особого труда можно понять простую истину: если политического деятеля назначили руково