ный конфликт, лезть на раскаленную сковородку. Мы же, палестинцы, обречены на эту упорную борьбу, это наше кровное дело, наши интересы. Никто не будет за нас воевать. Почему, например, СССР не раздавил Израиль? Был очень хороший повод.
— Мне думается, есть две причины. Первая — мы участвовали в создании Израиля, подписали креационный документ вместе с Великобританией и США. Израиль, таксказать, и наше дитя. Когда в семье есть хорошие дети и плохой ребенок, разве родители убивают плохого ребенка? Советский Союз, участвуя в создании государства Израиль, не может через двадцать лет его уничтожить. Да нам и не позволит мировое содружество. Это значит вступить в военный конфликт со всем миром. Уничтожить один народ ради другого? Да и на каком основании?
— Это фашистское государство со своей идеологией, судами, тюрьмами, расстрелами тех, кто не согласен с Тель-Авивом. Вот перед вами сидит молодой человек, ему двадцать пять лет, он приговорен израильским судом к ста пятидесяти годам тюремного заключения. Его зовут Гази эль-Хусейни.
Я никогда не видел человека, приговоренного к безумному сроку тюремного заключения, и поэтому с большим интересом, как нечто диковинное, стал его рассматривать. Он, слегка прищурив свои черные лукавые глаза, с улыбкой глядел на меня, наверно понимая мое нездоровое любопытство.
— Гази, ты расскажи ему, что выпало на твою долю, на долю твоего брата и наших товарищей по борьбе. Он думает, что, называя Израиль фашистским государством, я употребил это для эмоциональной окраски. Журналиста надо убеждать фактами.
— Мы всегда вели борьбу с колонизаторами, я не знаю другой жизни. Когда мне было двенадцать лет, я впервые стрелял из автомата. Это традиция нашей семьи. Мой дед Муса Казем-паша эль-Хусейни поднял восстание против англичан в 1930 году и был убит в бою. Мой отец Абдель Кадар эль-Хусейни в 1941 году засажен англичанами в крепость в Багдаде, там и умер от голодовки. Моя мать Уажиха, родом из древней богатой арабской семьи, распродала свое наследство и передала несколько десятков тысяч английских фунтов на покупку оружия. Отца не стало, когда мне было семь лет. Потом настала и моя очередь. Я подрос, Ясир Арафат сказал, чтобы я отправлялся в Кельнский университет и получил образование. Он уже тогда думал о будущем Палестины, где будут нужны образованные люди.
Я закончил университет, потом был полный курс подготовки в военном лагере, и мне присвоили звание лейтенанта. По заданию Арафата ушел в тыл к израильтянам, чтобы обучать феллахов военному делу.
Ясир Арафат сидел молча в кресле и, казалось, совсем не прислушивался к нашему разговору. О чем он думал в эти минуты? Вероятно, его занимала мысль о перспективах борьбы. Приезд в СССР — это не простая ознакомительная поездка по стране, которая первой построила социалистическое общество. Несомненно, ему нужен опыт, наше оружие и деньги. Я не вдаюсь в сферы высокой политики, но уверен: все это он получит.
— Меня взяли в Ханьюнисе, в доме моего товарища по университету Азиза Шахина. Ночью израильтяне окружили дом. Я схватил автомат и хотел было пробиться в темноте. Феддаины в плен не сдаются — это позорное пятно, которое смоет только смерть. И тут я увидел деда моего товарища. Он сидел в углу с маленькой девочкой на руках, четверо ребятишек жались к нему и в страхе глядели на меня, ничего не понимая в наших смертельных играх. Старик не протестовал, хотя знал, что расстреляют и его, и всех детишек-внуков тоже. За укрывательство феддаина полагалась всей семье смерть, и дом уничтожался. Напротив дома метрах в пятнадцати с борта «лендровера» солдат целился в дом из безоткатного орудия. Один выстрел — и на месте дома будут лишь развалины и трупы. И я не смог отречься от человеческих эмоций, быть жестоким к себе, к этим крестьянам и их детям. К себе — да, но не к ним! Я бросил автомат на землю и вышел с поднятыми руками навстречу своему позору.
— Это вам не напоминает фашистские зверства в России? — спросил тихо Арафат и, не дожидаясь ответа, добавил: — Очень уж похоже: одна школа, одна идеология.
— Меня бросили в крепость в Сарафанде, там располагалась тюрьма «Шин Бет» израильской контрразведки. В тюрьме находилось человек сто пятьдесят с большими сроками заключения. Лишь один был приговорен к девяноста девяти годам, остальные имели астрономические сроки. Но сидеть там суждено нам было не более трех-четырех лет. Каждое утро нас заставляли бегать вокруг внутреннего корпуса тюрьмы. Две остановки, и охранники всем раздавали сигареты и резиновыми дубинками принуждали курить. Через три-четыре месяца, как правило, туберкулез. Есть давали сырую рыбу — она вызывала адские боли в желудке. И брали кровь по пятьсот кубиков для израильских раненых солдат. Так что выжить там было невозможно. Оттого и сроки заключенных большие.
— Фашисты тоже брали кровь у советских солдат и детей для своих раненых, — заметил тихо Ясир Арафат. Он, оказывается, внимательно слушал то, что рассказывал Гази эль-Хусейни, несомненно зная в подробностях всю эту историю.
— Как же вам удалось вырваться из этого мертвого дома? — не удержался я от вопроса, потому что понял намерение Арафата закончить интервью.
— Там в охране был наш человек, он выполнил приказ Арафата, — коротко закончил Гази свое повествование.
— Чтобы сражаться с Израилем и заставить его почувствовать нашу силу, нам нужно оружие, — горячо произнес, наверно не в первый раз, эту главную фразу командир палестинского Сопротивления. — Только оружие даст нам власть в Палестине!
Это было мне знакомо: идеи Мао Цзэдуна, ему принадлежит лозунг: «Винтовка рождает власть». Я сказал об этом Ясиру Арафату.
— А вы хотели, чтобы власть сама к нам упала из рук Израиля? Разве большевики получили власть из одних лозунгов, без винтовки? Я очень внимательно изучал Ленина. «Только та революция чего-нибудь стоит, если она умеет себя защищать» — это Ленин. Да, винтовка — это диктатура! А как же без диктатуры? Она будет подавлять сопротивление, она будет обучать, она будет строить и созидать! — горячо воскликнул Арафат, и я удивился, как он ловко и выборочно пользуется ленинской терминологией, так что мне было даже трудно ему возразить. Да я и не видел в этом смысла; он убежденный боец, и, если надо сражаться за независимость палестинского народа еще двадцать лет, он будет это делать. Мне импонировала его убежденность, именно такие люди делают историю, им история отводит много своих страниц.
— Мы в конце концов победим: мы сильнее Израиля, потому что нами движут разные идеи. Для нас борьба — это свобода и независимость. Эта идея проникает в сознание детей с молоком матери, и никто не сможет перевоспитать подрастающих палестинцев. Вы помните библейскую легенду, как Моисей сорок лет водил по пустыне еврейский народ? Родилось за это время новое поколение, которое не знало, что такое рабство. Люди с новой психологией. А наше поколение рождается с идеей борьбы засвободу, и уже ничто их не остановит. Мы будем сражаться до полного уничтожения израильского государства! Израилю, как фашистскому государству, нет места на карте земного шара! — горячо воскликнул Арафат.
— А если в Израиле произойдут социальные изменения?
Арафат помолчал, переваривая мой вопрос. Очевидно, он был для него трудным. Разжигая ненависть к Израилю, идеологи ООП вряд ли заглядывали дальше ближайшей перспективы.
— Мы признаем только один результат — создание независимого палестинского государства. Тогда и будем говорить. Сейчас это преждевременно. Если я скажу, что возможно изменение в нашей политике, могут подумать, что Арафат отступает. Найдутся бойцы, для которых Арафат станет предателем, поэтому я еще раз заявляю: мы будем сражаться до полного уничтожения Израиля.
Вот на такой жесткой ноте и закончилась наша встреча. Арафат разрешил мне опубликовать все о нашей беседе, но сохранить главное, чтобы не было ни у кого никаких сомнений, что он был и остается верен своей идее борьбы с Израилем за свободу Палестины.
Он, этот «инспектор финансов», кого-то мне напоминал своей курчавой шевелюрой, то ли Троцкого, то ли Валериана Куйбышева, но глаза у него были острые, пронизывающие, как бы сверлили твой мозг и выискивали, где там спрятана ложь. Именно такими были его глаза, они искали ложь в моем лице, в моих мыслях и как будто предупреждали: «Ты, пройдоха, не старайся скрыть от меня то, что хотел бы скрыть. Я тебя вижу насквозь!» Именно так я понял по его глазам бытующее выражение «видеть насквозь». Они были почище «детектора лжи», потому что, взглянув в них, уже не хотелось врать и выкручиваться. Может быть, это был гипноз, а так как я толстокожий, то на меня гипноз не действует, и всякие там экстрасенсы не для меня. Когда они пытались околпачить, внушая мне всякую ерунду, я в душе смеялся. Эти экстрасенсы были у нас «подпольщиками», лечили втихаря, потому что им грозила тюрьма за шарлатанство, но они все же продолжали свою борьбу. Деньги всегда будут разлагать душу. Из-за них «лекари» готовы идти в тюрьму, но внушают людям,что они их лечат. Наверно, они и сами верили в то, что сверхчувствительны и способны исцелять.
Как-то Люба уговорила меня пойти к одному «подпольщику» вместе с ней и ее подругой Настей. Мы пришли по адресу. Она, черная как цыганка, с копной отливающих черных волос, сразу от порога подняла руку и сказала:
— Зачем пришли? Вы же не верите!
Черт возьми! Откуда она узнала, что я не верю! Хотя такие люди большие физиономисты, — по моей едва заметной скептической улыбке она уже поняла, что я не ее клиент.
— Нет, Фаулина! Он нас привел, — сказала Настя. — Он не будет лечиться, потому что признает только водку с перцем — она ему и доктор, и чудотворец.
Фаулина — какое-то дурацкое имя — выглянула в коридор: не привел ли я с собой сыщиков, и спросила строго, как на допросе:
— Работаешь где?
— Банщик я! — не моргнув глазом ответил на полном серьезе.
Люба за моей спиной едва слышно фыркнула.
— Банщик он! — подтвердила Настя.