По окончании службы господа, священник, слуги и все нищие пошли вместе к обеденному столу, а нищих-то было человек до сорока; тут и увечные, и с больными лицами, и ребята. Все сели за один стол. Какая была тишина и молчание! Я, приняв дерзновение, легонько сказал барину: «В обителях читают жития святых во время трапезы, вот бы так и вам, а у вас есть круг Четий — Миней». Барин, обратившись к барыне, говорит: «В самом деле, Маша, заведем-ка такой порядок. Это будет преназидательно. Вот в первый обед буду читать я, потом ты, а там батюшка, а впоследствии братья по очереди, кто умеет». Священник, кушая, стал говорить: «Слушать я люблю, а уж читать покорный слуга, у меня нисколько нет свободного времени. Как прибежишь домой, то не знаешь, как поворачиваться, все хлопоты да заботы; и то надо, и другое надо; ребят куча, да и скота вволю, целый день в суете, уж не до чтения или поучения. Что и в семинарии-то выучил, так и то давно уже забыл». Услышавши это, я содрогнулся, а барыня, сидя возле меня, как схватит меня за руку да и начала говорить: «Батюшка это говорит по смирению, он всегда так себя унижает, а он предобрейший и богоугодной жизни. Вот уже 20 лет вдовствует и воспитывает целую семью внучат, а притом и часто служит». При этих словах мне пришло на ум следующее изречение Никиты Стифата в «Добротолюбии»: «По внутреннему настроению души измеряется естество вещей, то есть кто каков сам, тот так и о других заключает», и далее говорит он же: «Кто достиг истинной молитвы и любви, тот не имеет различения вещей, не различает праведного от грешного, но всех равно любит и не осуждает, как и Бог, Который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5, 45).
Опять началось молчание. Против меня сидел совершенно слепой нищий из нищеприемницы. Барин кормил его, разрезал рыбу, подавал ложку, наливал ему похлебку. Пристально смотревши, я заметил, что у того нищего всё рот открыт, а язык беспрестанно шевелится и как бы трепещется. Я подумал, не молитвенник ли он, и стал примечать больше.
При самом окончании обеда одной старухе сделалось дурно, ее крепко схватило, и она застонала. Барин с барыней отвели ее в свою спальню и положили на постель. Барыня осталась ходить за ней, священник на случай пошел за запасными Святыми Дарами, а барин приказал запрячь карету и поскакал за доктором в город. Все разошлись.
Я чувствовал как бы молитвенный голод, была сильная потребность молитвенных излияний, а уединения и молчания уже другие сутки не было. Я чувствовал в сердце как будто какое-то наводнение, которое стремилось прорваться и излиться во все члены, но так как я сие передерживал, то и сделалась сильная боль в сердце, — впрочем, какая-то отрадная, требующая безмолвного успокоения и насыщения молитвою. Здесь мне открылось, почему истинные делатели самодействовавшей в них молитвы убегали от людей и скрывали себя в безызвестности, также я понял, почему преподобный Исихий и самую духовную и полезную беседу, но неумеренную, называет празднословием, как и святой Ефрем Сирин говорит: «Добрая речь — серебро, а молчание — чистое золото».
В соображении всего этого, я пошел в нищеприемницу, там все после обеда отдыхали. Я залез на чердак, успокоился, отдохнул, помолился. Когда встали нищие, я нашел слепого и вывел его за огород. Мы уединенно сели да и начали беседовать.
«Скажи Бога ради, на пользу душевную ты творишь Иисусову молитву?» — «Я давно уже беспрестанно ее творю». — «Что же ты от этого чувствуешь?» — «То только, что не могу ни день ни ночь быть без молитвы». — «Каким образом Бог открыл тебе это занятие? Расскажи мне, любезный брат, подробно».
«Вот видишь, я здешний цеховой, промышлял себе хлеб портняжной работой, ходил по другим губерниям, по деревням да шил крестьянскую одежду. В одной деревне случилось мне долго прожить у мужика для обшивки его семьи. В какой- то праздничный день я увидел на божнице три книги да и спрашиваю: «Кто у вас читает?» «Никто, — ответили мне. — Эти книги после нашего дяди: он был грамотей». Я, взяв одну книгу, разогнул где попало да и прочел, как теперь помню, таковые слова: «Молитва непрестанная есть, еже призывать имя Божие всегда, беседует ли кто, или сидит, или ходит, или делает, или ест, или иное что творит, — во всяком месте и во всякое время подобает призывать имя Божие».
Прочитав это, я стал думать, что мне это весьма удобно, да и стал за швейной моей работой творить молитву шепотом, и мне это понравилось. Жившие со мною в избе заметили это да и начали надо мной смеяться: «Колдун, что ли, ты, что все непрестанно шепчешь? Или что заговариваешь?» Я, чтобы скрыть это, перестал шевелить губами, а стал только творить молитву одним языком. Наконец, так привык к молитве, что уже сам язык и день и ночь ее выговаривает, и мне это приятно.
Долго я так ходил, потом вдруг ослеп совершенно. У нас в роду почти у всех бывает темная вода в глазах. Вот наше общество по бедности моей и определило меня в богадельню, которая находится в нашем губернском городе Тобольске. Я теперь туда и отправляюсь. Господа-то остановили меня для того, что хотят дать мне подводу до Тобольска».
«Как называлась та книга, которую ты читал, не «Добротолюбие» ли?» — «Право не знаю, я и не посмотрел заглавного-то листа». Я принес мое «Добротолюбие», отыскал в 4-й части у Каллиста Патриарха те слова, которые сказал он мне на память, да и начал ему читать. «Вот оно самое, — закричал слепой. — Читай-ка, брат, так как это очень хорошо». Когда я дошел до той строки, где сказано: «Подобает молиться сердцем», — он начал приступать ко мне: «Что это значит и как это делается?» Я сказал ему, что все учение о сердечной молитве подробно изложено в этой же книге, в «Добротолюбии», и он с усердием просил меня все прочесть ему.
«Мы вот как сделаем, — сказал я. — Ты когда намерен отправиться в Тобольск?» «Да хоть сейчас», — ответил он. «Так вот что, завтра и я думаю идти в путь, мы и пойдем с тобой вместе, и я тебе все прочту, что относится до сердечной молитвы, и укажу способ, как отыскивать место сердечное и входить в него». «Да как же подвода-то?» — спросил он. «Э, что тебе за подвода, будто невесть сколько до Тобольска, только полтораста верст, пойдем потихоньку, а двоим в уединении-то знаешь как хорошо идти, да и беседовать, и читать о молитве, идя, удобнее».
Так мы и согласились. По вечеру сам барин пришел всех нас звать ужинать, после ужина мы объявили, что со слепым отправляемся в путь и что не нужно нам подводы, чтобы удобнее читать «Добротолюбие». При том барин начал говорить: «И мне очень понравилось «Добротолюбие». Я уже написал письмо и приготовил деньги, чтобы завтра, как поеду в суд, отослать в Петербург, чтобы с первой же почтой мне выслали «Добротолюбие».
Итак, наутро мы отправились в путь, много благодаривши сих господ за примерную любовь и милосердие, и они оба с версту нас проводили от своего жилища. Так мы распростились.
Пошли мы со слепцом, да и шли понемногу и помалу, верст по десяти и по пятнадцати в день, а все остальное время просиживали в уединенных местах да читали «Добротолюбие». Я все прочел ему о сердечной молитве по тому порядку, который указал мне покойный мой старец, то есть начав с книги Никифора монашествующего, Григория Синаита и так далее. С какой жадностью и внимательностью он все это слушал и как все ему нравилось и наслаждало его! Потом он начал делать мне такие вопросы о молитве, что и ума моего не хватило решить их.
По прочтении нужного из «Добротолюбия», он начал усердно просить меня, чтобы деятельно показать ему способ, каким образом найти умом сердце, и как вводить в него Божественное Имя Иисуса Христа, и как со сладостью внутренне молиться сердцем. Я и начал ему рассказывать: «Вот ты ничего не видишь, а ведь можешь умом вообразить и представить себе то, что ты прежде видал, то есть человека, или какую-нибудь вещь, или свой какой-нибудь член, например руку или ногу, можешь так живо вообразить, как бы на него смотрел, и можешь навести и устремить на него хотя и слепые свои глаза?» — «Могу», — ответил слепой. «Так ты точно так же вообрази свое сердце, наведи свои глаза, как бы смотрел на него сквозь грудь, и как можно живее представь его, а ушами-то внимательно слушай20, как оно бьется и ударяет раз за разом. Когда к этому приспособишься, то и начинай к каждому удару сердца, смотря в него, приноровлять молитвенные слова. Таким образом, с первым ударом скажи или подумай «Господи», со вторым «Иисусе», с третьим «Христе», с четвертым «помилуй» и с пятым «мя», и повторяй это многократно. Тебе это удобно, ибо начало и подготовка к сердечной молитве у тебя уже есть. Потом как к этому попривыкнешь, то начинай вводить и изводить всю Иисусову молитву в сердце вместе с дыханием, как учат отцы, то есть втягивая в себя воздух, скажи, вообрази: «Господи Иисусе Христе», а испуская из себя — «помилуй мя!» Занимайся этим почаще и побольше, и ты в скором времени почувствуешь тонкую и приятную боль в сердце, потом будет являться в нем теплота и растеплевание. Так, при помощи Божией, достигнешь ты самодействия услаждающей внутренней молитвы сердца. Но притом всемерно остерегайся от представлений в уме и являющихся каких-либо видов. Не принимай вовсе никаких воображений, ибо святые отцы крепко заповедуют при внутренней молитве сохранять безвидие, дабы не попасть в прелесть».
Слепой, выслушав все это со вниманием, начал с усердием действовать по показанному способу, и по ночам, когда мы останавливались на ночлегах, он преимущественно сим занимался подолгу. Дней через пять он начал чувствовать сильную теплоту и несказанную приятность в сердце, а притом и великую охоту беспрестанно заниматься этой молитвой, которая и открывала в нем любовь ко Иисусу Христу. По временам он начал видеть свет, хотя никаких предметов и вещей не замечал в оном, иногда представлялось ему, когда он входил в сердце, что как бы сильный пламень зажженной свечи вспыхивал сладостно внутри сердца и, выбрасываясь через горло наружу, освещал его, и он при том пламени мог видеть даже и отдаленные вещи, как и случилось однажды.