Покуда мы так беседовали, сделалось темно, и я остался здесь ночевать. Поутру прислал становой своего писаря, чтобы позволено было похоронить умершего на кладбище, и что лекарь при анатомировании тела никаких признаков умопомешательства не нашел, а относит смерть его к внезапному удару.
— Вот смотри, — сказал мне священник, — и медицина не могла определить причины неудержимого влечения его к воде.
Итак, простившись со священником, я пошел дальше.
Путешествуя несколько дней и довольно утомясь, пришел я в большое торговое местечко, называемое Белая Церковь. Как уже было к вечеру, то я стал искать себе ночлег. На самом базаре встретился мне человек, похожий тоже на путешественника, спрашивающего по лавкам, где находится дом какого-то обывателя. Увидев меня, он подошел да и говорит:
— Видно, что и ты странник, так пойдем же вместе, найдем здешнего мещанина по фамилии Евреинов, он добрый христианин, держит богатый постоялый двор и любит принимать странников; вот у меня о нем и записка...
Я с радостью согласился, и мы скоро отыскали его квартиру. Хотя не застали самого хозяина дома, но жена его, добрая старушка, приняла нас ласково и отвела нам для успокоения на чердаке уединенную особую светелку.
Мы, расположившись, немного отдохнули; пришел хозяин и пригласил нас к себе ужинать. За ужином мы разговорились, кто, откуда и как- то дошло слово до того, почему он называется Евреиновым.
— Я расскажу вам замечательный о том случай, — ответил он и начал свое повествование: — Вот, видите, отец мой был еврей, уроженец города Шклова и был ненавистник христиан. С самых молодых лет он готовился быть раввином и прилежно изучал все еврейские сплетни для опровержения христианства. Однажды случилось ему проходить через христианское кладбище, там он увидел человеческий череп с обеими челюстями (в которых находились обезображенные зубы), извлеченный, должно быть, из недавно выкопанной могилы. Он, по ожесточению своему, начал насмехаться над тем черепом: плевал на него, ругал и попирал ногами. Не удовлетворившись этим, взял его и вонзил на кол, подобно как надевают кости животных для прогнания хищных птиц. Натешившись таким образом, он пошел в свое место.
В следующую же ночь, лишь только он заснул, вдруг предстал пред ним неизвестный ему человек и наступательно укорял его, говоря: «Как ты смел надругаться над бренными останками костей моих? Я христианин, а ты враг Христов!». По нескольку раз в ночь повторялось это видение и лишало его сна и покоя. Потом уже и днем начало мелькать перед ним оное видение и слышаться эхо укорительного голоса. Чем время шло дальше, тем видение повторялось чаще, наконец, начав чувствовать уныние, страх и изнеможение сил, он прибег к своим раввинам, которые и читали над ним молитвы и заклинания, но видение не только его не оставляло, но повторялось еще чаще и наступательнее. И как таковое его положение сделалось гласным, то, узнав об этом, знакомый ему по торговым делам христианин начал ему советовать, чтобы он принял христианскую веру, и убеждал его тем, что кроме сего ничем иным избавиться не может от беспокоящего его видения. Еврею хотя и очень этого не хотелось, однако он сделал такой отзыв: «Я бы рад что хочешь сделать, только бы избавиться от мучительного и невыносимого видения». Христианин обрадовался таким словам, уговорил его подать прошение местному епископу о крещении его и присоединении к христианской Церкви. Написали прошение, и еврей хотя и неохотно, но подписал оное. И вот с этой минуты, как было подписано прошение, видение прекратилось и никогда уже не беспокоило. Он чрезвычайно этому обрадовался и, совершенно успокоившись, ощутил такую пламенную веру в Иисуса Христа, что, немедленно отправившись к епископу, рассказал ему происшествие и объявил сердечное желание креститься. С усердием и быстрым успехом изучив догматы христианской веры и окрестившись, он выехал на житье в сие место, женился здесь на моей матери, доброй христианке, и проводил благочестивую жизнь в довольстве; был щедроподателен бедным, чему подучил и меня, и пред кончиной оставил мне о сем заповедь и благословение. Вот почему я прозываюсь Евреиновым!
С благоговением и умилением выслушал я этот рассказ да и подумал сам в себе: «Боже мой! Сколь милосерд Господь наш Иисус Христос и как велика любовь Его! Какими различными путями привлекает Он к Себе грешников и как премудро обращает маловажные случаи в руководство к великим делам! Кто бы мог предвидеть, что баловство еврея над мертвой костью послужит ему к истинному познанию Иисуса Христа и будет руководством к благочестивой жизни».
По окончании ужина, поблагодарив Бога и хозяина, пошли мы в свою светелку на покой. Спать еще не хотелось, и мы с товарищем разговорились. Он объявил мне, что он могилевский купец, жил два года в Бессарабии послушником в одном из тамошних монастырей, но только по срочному паспорту и теперь идет на родину за тем, чтобы получить от купеческого общества вечное увольнение к монашеству. Хвалил мне тамошние монастыри, их устав и порядки, и строгую жизнь многих благочестивых старцев, там обитающих, и уверял, что бессарабские монастыри против русских, как небо от земли. Подбивал и меня туда же. В это время, как мы занимались сими разговорами, привели к нам и еще третьего ночлежника, это был унтер-офицер, уволенный из армии на время и шедший в домовой отпуск. Мы видели, что он очень утомился от дороги. Помолились вместе Богу, да и легли спать. Вставши рано поутру, мы начали собираться в путь. И лишь только хотели идти поблагодарить хозяина, вдруг услышали благовест к утрени. Мы с купцом стали рассуждать: как же мы пойдем, слышавши благовест и не побывавши в церкви Божией? Лучше отстоим заутреню, помолившись в святом храме, и тогда идти нам будет отраднее. Так и решились да и унтера позвали с собой. А он нам и говорит:
— Какое в дороге богомолье, да и что за прибыль Богу, что мы побываем в церкви? Вот придем домой, так там помолимся! Ступайте, коли хотите вы, а я не пойду. В это время, покуда вы у заутрени простоите, я уйду верст на пять вперед, а домой поскорей хочется...
На это купец сказал ему:
— Смотри, брат, не загадывай вперед, как Бог приведет!
Итак, мы пошли в церковь, а унтер — в дорогу. Отстояв утреню (тут же была и ранняя), мы возвратились в свою светелку и начали приправлять свои сумочки. Глядим, хозяйка принесла нам самовар, да и говорит:
— Куда это вы? Вот напейтесь чайку да пообедайте у нас; пустим ли мы вас голодных?
Так мы и остались. Не прошло и полчаса, как мы сидели за самоваром, вдруг вбегает к нам наш унтер-офицер, весь запыхавшись.
— Я пришел к вам с горестью и с радостью.
— Что такое? — спросили мы его.
— А вот что! Как я с вами простился да пошел, мне вздумалось зайти в корчму разменять ассигнацию на мелкие да и водочки выпить, чтобы легче идти. Зайдя, разменял я деньги да и полетел, как сокол, в путь. Отойдя версты три, мне захотелось посчитать деньги, так ли сдал корчмарь. Я сел к сторонке, вынул свой бумажник, перечел, и все так. Вдруг хватился тут же лежавшего моего паспорта, а его как не бывало; одни записки да деньги. Так я испугался, словно голову потерял. Да и смекнул делом-то: конечно, я оборонил его тогда, когда в корчме рассчитывался. Нужно бежать назад. Бегу, бегу, и опять горе возьмет: ну как его там нет, беда мне будет! Прибежавши, спрашиваю у корчмаря, а он и говорит: «Я не видал». Опять меня взяла печаль. Нутко я искать да шнырять по тем местам, где я стоял да толокся. И что же? По счастью моему, нашел мой паспорт, как он был свернут, так и валялся между соломой и сором на полу, весь затоптанный в грязи. Слава Богу! обрадовался я, словно гора с плеч свалилась! Хотя за неопрятство да за маранье грязью по зубам-то отвозят, да это ничего, по крайней мере, и домой- то и обратно приду с глазами. А к вам-то я зашел, чтобы сказать вам об этом, да еще, в страхе-то бежавши, так стер ногу, до живого мяса, что и идти никак нельзя, и для сего попросить сала, чтобы привязать к ране.
— То-то и есть, брат! Это тебе за то, что не послушался и не пошел с нами помолиться — начал говорить купец. — Вот ты хотел далеко вперед нас уйти, а, напротив, к нам же воротился, да еще и охромел. Я тебе говорил, что не загадывай вперед, вот оно так и вышло! Да мало того, что не пошел в церковь, а еще говорил такие слова: «Что за корысть Богу, что мы будем молиться». Это, брат, нехорошо... Конечно, Бог не нуждается в нашей грешной молитве, однако, по любви Своей к нам, любит, когда мы молимся. И не только священная молитва, которую Сам Дух Святой способствует приносить и возбуждает в нас, Ему приятна, ибо Он этого от нас требует, заповедуя: пребудьте во Мне, и Я в вас (Ин. 15, 4), но ценно пред Ним даже и каждое, по видимости, малое дело, для Него сделанное, каждое намерение, побуждение и даже мысль, направленная к славе Его и ко спасению нашему. За все это беспредельное милосердие Божие награждает щедро.
Любовь Божия воздает благодеяниями тысячекратно более, нежели этого достойно деяние человеческое. Если ты сделаешь для Бога на ничтожную лепту, то Он воздаст тебе златицей. Если ты только вознамеришься пойти к Отцу, то Он уже выходит к тебе навстречу. Ты кратким и сухим словом скажешь: «Приими мя! помилуй мя!» — а Он уже объемлет выю твою и лобызает тебя. Вот какова любовь Отца Небесного к нам недостойным! И по такой только любви Он радуется и о каждом и малейшем спасительном движении нашем. Тебе представляется: какая слава из того Господу и для тебя польза, если ты немного помолишься, а потом опять развлечешься, или хотя и сделаешь какое-нибудь маловажное доброе дело, например прочтешь какую-либо молитву, положишь пять или десять поклонов, вздохнешь от сердца и призовешь имя Иисуса Христа, или заметишь какую-либо добрую мысль, или расположишься прочесть что-либо душеспасительное, или воздержишься от пищи, или перенесешь малую обиду в молчании... Все это представляется тебе недостаточным к совершенному твоему спасению и как бы бесплодным деланием. Нет! Каждое из тех малых деяний не пропадает втуне, будет изочтено всевидящим Оком Божиим и получит сторичную награду не только в вечности, но и в этой жизни. Это утверждает и святой Иоанн Златоустый. «Никакое добро, — говорит он, — как бы маловажно ни было, не будет пренебрежено Судией праведным. Если грехи исследуются с такой подробностью, что мы дадим ответ за слова, за желания и за помышления, то тем более добрые дела, сколь бы они малы ни были, изочтены будут с особенной подробностью и вменятся нам в заслугу пред любвеобильным нашим Судией».