— Много? — опешил я.
Вместо ответа она взяла в руки листки.
— Вот посмотрите. Здесь вы поставили тринадцатый параграф и оценили материал как репортаж. А он утверждает, что это обычный отчет и стоит дешевле. Вот здесь четырнадцатый параграф, очерк. А он доказывает, что по жанру это зарисовка. Соответственно меньше гонорар. Здесь вы оцениваете его информации, а он говорит, хроника. Всего на сорок пять рублей вместо семидесяти.
— Сам насчитал?
Клавдия Ильинична подтвердила: собственноручно, с карандашом на бумаге.
— Скажите этому умнику, чтобы не лез не в свои дела и забирал деньги, пока я не передумал. И добавьте, что упрямство — не лучшая черта характера.
— Я говорила…
— Не берет?
— Нет.
— Пошлите по почте!
— Я хотела. Он заявил, что вернет назад.
— Врет, не вернет.
— Боюсь, что вернет, Борис Антонович, — возразила бухгалтер.
— Что ж делать? — растерялся я.
— Он просит пересчитать. А если оставите в таком виде, грозится пожаловаться в райфо.
— Неужели?
— Так и сказал. А что, Борис Антонович, он прав? Вы ему переплатили?
— Материалы того стоят. Дело не в жанре, а в качестве. Он это знает. А уперся, черт возьми, не хочет, видите ли, никаких привилегий.
— Понимаю.
— За иной очерк и пяти рублей заплатить жалко. А он, негодяй, умеет писать.
Я погрузился в раздумье. Клавдия Ильинична терпеливо ждала.
— Сделаем так, — поразмыслив, взял я ручку. — Коли он такой буквоед, этот Кротов, пусть получает свои сорок пять. — Я перечеркнул параграфы и поставил новые. — А на двадцать пять я издам особый приказ — премия за высокое качество материалов. Если откажется от премии, черт с ним. Расчет он получил?
— Получил.
— Не придрался, что зачислен на работу за неделю до своего приезда?
— Слава богу, не заметил.
Мы оба рассмеялись.
16
Несколько дней я ничего не слышал о Кротове, не видел его. Навалились предновогодние дела: большие передачи, различная документация, совещания в окружкоме. Моя дочь напросилась в больницу проведать Катю Кротову. Она вернулась очень озабоченная, словно врач после трудной операции, долго шепталась с матерью на кухне и на мой вопрос, как здоровье Кати, ответила, что мужчины в таких делах ничего не понимают.
Кротов напомнил о себе неожиданным образом.
Обычно в сильные морозы, когда даже градусники зашкаливает, паровое отопление в нашем деревянном двухэтажном доме не обогревает квартиру, приходится раз в сутки топить печку. В нашей семье эта обязанность лежит на мне.
Как-то вечером, вывалив охапку дров на железный лист, я принялся привычно стружить сухое полено для растопки и вдруг ощутил, что в квартире необычно тепло. Как раз возвратилась из школы жена.
— Удивительное дело, — поделился я с ней открытием. — В печке сегодня нет надобности.
Мы потрогали трубы; они обжигали руку.
— Если это Кротов, — предположил я, — то он, кажется, действительно нашел свое призвание.
Жена посмотрела на меня осуждающе. Она болезненно переживала все, что так или иначе касалось Кати, и не видела повода для шуток.
— Пока ты ужин готовишь, схожу-ка я в котельную, поблагодарю истопника от имени жильцов.
— Лучше бы навестил девочку, — посоветовала жена. — Забыл о ней.
Я пообещал, что в субботу загляну в больницу.
Добросовестным истопником оказался в самом деле Кротов. Он сидел в одиночестве в слабо освещенном, жарком помещении котельной за грязным столом, перед кучей угля, наваленного на цементном полу, в шапке-ушанке, черном комбинезоне и в резиновых калошах, надетых поверх шерстяных носков. В топке котла сильно гудело пламя.
Некоторое время я наблюдал, как Кротов расставляет на столе длинной шеренгой костяшки домино и сбивает их щелчком. Он так был занят этим интересным делом, что не расслышал, как я спустился с железной лесенки и подошел к нему.
— Добрый вечер, Сергей Леонидович. — Он повернул голову и окинул меня равнодушным взглядом, словно я был рядовым посетителем котельной, а еще лучше — каким-то ведром с углем. Худое лицо его и руки были черны от въевшейся сажи.
— Благодарность пришел тебе высказать. От имени всех жильцов. Топишь ты отменно.
— Спасибо на добром слове, гражданин жилец. Премного вам благодарны. Стараемся, — протянул он высоким, злым голосом.
Я слегка смутился.
— Ну-ну, старайся. Посидеть у тебя тут можно?
— Испачкаетесь. У нас в чистом не ходят.
— Ладно, брось! — Я придвинул железный табурет, мазнул по нему пальцем, вынул платок и в одно мгновение превратил его в грязную тряпицу, затем утвердился на железяке.
Кротов пересыпал из ладони в ладонь костяшки домино.
— Ну, как Дела?
— Дела как сажа бела. Так мы, истопники, говорим.
— Трудно?
— Нам, истопникам, к трудностям не привыкать. Лопата — наш друг.
— Вижу, «козла» сам с собой забиваешь?
— Пасьянс раскладываю. Карты жизни. — Он пересыпал костяшки.
— Мог бы читать или писать. Все пользы больше.
— Нам, истопникам, грамота ни к чему.
— Хватит тебе… Работа как работа, не хуже других. Вспомни, Марк Твен разносчиком газет был, лоцманом, Лондон белье гладил в прачечной, твой любимый Фолкнер хлопок выращивал.
— Нам, истопникам, литература до фени.
— Вот заладил! Ты посменно?
— Так точно. В ночь работаем.
Он уходил от меня, ускользал, не подпускал к себе. Когда он успел, подобно водяному пауку, создать вокруг себя воздушный пузырь, через который не проникали мои слова?
В резиновых своих калошах Кротов прошлепал к ревущей топке. Из-под маленькой шапки с дурацким кожаным верхам торчали светлые пряди. Он распахнул кочергой дверцу, поплевал на ладони, вытащил из угольной кучи совковую лопату и — раз! раз! — принялся метать топливо в огненный зев… Вскоре на лбу его выступил пот. Он не разгибался. Раз! Раз! Топись, преисподняя! Мучайтесь, грешники! Раз-раз! Для вас лопатку, Юлия Павловна! Раз-раз! Для вас, Борис Антонович! Для вас. Прекрасная Дама!
— Уймись! — закричал я.
С грязным лицом, струйками пота на лбу Кротов вернулся к столу, сел и вытащил из комбинезона смятую пачку «Севера».
— Лихо работаешь, Сергей. Не надорвись.
Он сплюнул табачинку, прилипшую к языку.
— У меня пуп крепкий.
— И сколько, прости за любопытство, ты получаешь за эту адову работу?
— На водочку хватает.
— А Катю прокормить хватит? Об этом ты подумал?
Вот я и дождался. Глаза его сузились, на скулах под тонкой кожей напряглись желваки. Он начал задыхаться.
— Вы… зачем… сюда пришли? Что… вам… нужно?
Я встревожился.
— Спокойно, Сережа. Просто так зашел.
Он весь дрожал, ухватившись руками за стол.
— Просто так… зашли? А кто… вас… просил? Редакторский долг повелел?
— Да ты что, Сережа…
— Не нужно мне ваших утешений! Без них обойдусь! Что вы за мной ходите по пятам? Надоело!
Затылок у меня сразу отяжелел.
— Опротивело! — отчаянно выкрикнул Кротов.
Видит бог, я неисправим. Я не ушел. И только когда он закричал мне в лицо совсем уже дикое и несуразное: «Я знаю, почему вы ко мне пристаете! Вы за Катей ухлестываете!»— я встал, плохо видя окружающее, точно котельная вдруг заполнилась дымом, и — хвать, хвать за поручни — полез по железной лесенке вверх, на свежий воздух.
Труба котельной дымила в ясное морозное небо. Улица была пуста. Я пришел домой, сел не раздеваясь, на пол перед печкой и принялся, как слепец, толкать в нее дрова. Жена всплеснула руками.
— Ты чего это? Жарко ведь.
— А пусть знает! Пусть знает! Его теплом не воспользуюсь!
— Боря, что с тобой? Ты печку сломаешь.
— Верка! — закричал я. Вбежала дочь. — Выбирай себе жениха, — сказал я ей, — с железной вегетативной нервной системой. Чтобы был тупой, как пень, чтобы книг не читал, не писал, чтоб только на гармони брямкал. Поняла?
Она захлопала глазами.
— Бежи отсюда! — скомандовал я.
— Беги, — хладнокровно поправила жена.
— Все спать! — сказал я. — Буду топить, пока все не сожгу, потом сам туда залезу.
— Вера, дай папе брусничного сока.
— Керосину дайте. Запалю дом.
Они принялись хохотать. Я посидел перед печкой, как Будда со скрещенными ногами, встал и пошел. Куда? В котельную, конечно.
Кротов опять швырял уголь в топку. Я спустился с лесенки и встал перед ним.
— Слушай, Кротов, или мы опять с тобой крупно поссоримся и кто-нибудь кого-нибудь засунет в печку, или ты мне немедленно скажешь, где лежит твой чертов роман, а я пойду возьму его и почитаю.
— Нет!
— Тогда имей в виду, Кротов, я его выкраду.
— Не сможете. Его нет.
— Где же он?..
— Сжег.
— Когда?
— Сегодня.
— А черновик?
— Нет черновика!
— Тоже спалил?
— Спалил.
— Тут? — ткнул я рукой в топку.
— Тут!
— Так я и знал, Кротов, что ты дикий парень. Сердцем чуял: ты что-то умудрил… Теперь я засну спокойно. А ты можешь до конца жизни ворочать этой лопатой. Это легче и проще. Легче и проще.
Я пошел прочь.
— Кате не говорите! — прокричал он вслед.
«Уважаемые Анна Петровна и Леонид Иванович! Я обещал написать вам о Сергее и Кате, ничего не скрывая. Думаю, будет правильно, если я изложу факты, а вы их сами осмыслите. Мои комментарии излишни.
Восьмого декабря Сергей уволился из нашей редакции. Это произошло незадолго до моего приезда. Причина — не поладил с некоторыми членами коллектива.
Я предложил ему вернуться в редакцию. Сергей категорически отказался.
Через некоторое время у него появилась возможность получить работу в нашей местной газете. Он не захотел ею воспользоваться.
Десять дней назад Сергей стал работать кочегаром в местной котельной. Работа посменная — и днем и ночью.
Все это время — до позавчерашнего дня — Катя находилась в больнице. Она плохо переносит беременность и лежала, как выражаются медики, на сохранении. Сейчас ей лучше, ее выписали, и она уже приступила к работе.