то тем самым засвидетельствовал, что я в свое время также внушил ему не аскетическое отречение от мира, а благородную страсть к познанию этого мира.
В те же годы вместе с Богоявленским мы организовали в Таллине русские частные вечерние богословские курсы. Работали они три года. На них я впервые читал курс по ветхозаветной части Библии. В тот же период много проповедовал, вел систематические беседы в своей церкви пригорода Нымме, церкви пригорода Копли и в эстонском Преображенском соборе (на эстонском языке). Продолжал писать и печататься. Работал немного и в области светской литературы.
Но в душе у меня жила большая неудовлетворенность. Что меня томило, я и сам тогда как следует не сознавал. Чувствовал только, что жизнь складывается не так, как надо. Пастырская деятельность не давала удовлетворения. Все время казалось, что большая часть усилий тратится на ненужную мишуру, а собственно полезного делается ничтожно мало, если делается вообще. И часто "пастырь" находится в положении колдуна, обслуживающего человеческие суеверные страхи, или дурного психиатра, не лечащего души человеческие, а только "заговаривающего зубы" и внешне успокаивающего боль, тогда как болезнь, вызывающая ее, продолжает разрушать организм. Какой хороший врач-психиатр удовлетворился бы таким методом лечения?
Нет, не поймите этих слов как свидетельство того, что вера у меня уже исчезла. Я и молился тогда, как и многие годы после этого (только не многословно), и служил истово, хотя и очень не любил милой сердцам большинства "пастырей" богослужебной помпы. И в религии был убежден твердо, хотя сомневался в духовном значении многих частей Библии...
А вот где-то в глубинах сознания нарастала волна протеста против этого мира условности и фантазии, обслуживать который я был обречен после ухода из университета...
СРЕДИ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
Летом 1940 года кончился "заграничный" период моей жизни. Эстония воссоединилась с Советским Союзом. Я продолжал работать по-прежнему. Советскую власть воспринял с глубокой внутренней радостью...
Через год началась Отечественная война. Был мобилизован в армию и я. В Таллине оставил жену, в ожидании рождения ребенка, и трехлетнюю дочку.
Год в армии. Демобилизация и трехлетняя работа священником в Перми (на Урале)... Кругом было столько горя народного. Утешал, поддерживал, помогал собраться с силами, выстоять в испытаниях, призывал крепить оборону страны. Вместе с приходом получил три благодарности Верховного Главнокомандующего за сбор средств на оборону. Ведь простые
верующие были советскими людьми. С ними я чувствовал себя слитым воедино в наших общих чаяниях борьбы с врагом и желании победы над ним. И теперь, работая над этой исповедью, я вновь думаю... о них - хороших советских людях, остающихся еще в плену многовековых предрассудков, и от души желаю, чтобы и они, подобно мне, нашли свой путь духовного раскрепощения...
В конце войны я приехал в освобожденный Таллин. Семьи своей здесь не нашел. Запуганная фашистской пропагандой и получив ложные сведения о моей смерти (как я слышал, меня даже отпели), жена с двумя дочерьми и родителями выехала в Германию. После многих бесплодных попыток найти и вернуть семью через наши репатриационные органы (причем препятствовали им в этом главным образом зарубежные церковники-эмигранты) узнал, что жена развелась со мной, как с "красным попом", вышла замуж и увезла детей за океан.
В Таллине я работал в прежнем приходе и, кроме того, секретарем местного епархиального управления. В связи с последней работой в 1945 году был на соборе, на котором избирался патриарх Алексий.
В РОЛИ ВОСПИТАТЕЛЯ БУДУЩИХ "ПАСТЫРЕЙ"
В 1946 году я узнал о готовящемся открытии ленинградских духовных академии и семинарии. Появилась надежда вернуться к научной деятельности. Поехал в Ленинград к митрополиту Григорию. Беседовали долго. Я рассказал владыке о всех этапах прошлой своей деятельности: о статьях, стихах, лекциях, работе в РСХД, книгах. Спросил, могу ли надеяться быть принятым на работу в духовные школы. Он сказал, что должен обо всем подумать. Через день я был принят вновь и услышал, к радости и смущению моему, что назначен не только профессором священного писания Ветхого завета и вспомогательной кафедры истории религий, но и инспектором, то есть проректором академии и семинарии.
Инспекторствовал три года да год исполнял обязанности ректора. В эти годы на меня... было возложено еще и руководство восстановительными работами по ремонту разрушенного авиабомбой здания академии. Четыре года строил, восстанавливал. В 1948 году здесь, на стройке, со мной произошел несчастный случай, навсегда сделавший меня "приговоренным к курортам" человеком, как охарактеризовал положение лечивший меня врач. В это время по должности инспектора мне приходилось постоянно служить в академическом храме, хотя это было и тяжело: у меня стали возникать острые боли в ногах. Многолетние наблюдения довели мое прежнее недовольство театральностью церковных церемоний до форменного отвращения к тем лицедействованиям, которыми полны православные службы. Люди, знавшие меня в те годы, вспомнят, что я всячески избегал торжественных служб и предпочитал ранние, более скромно обставлявшиеся обедни и главный упор делал на проповедь нравственности и взаимной любви и дружбы между людьми, в чем тогда видел главное дело религии на земле.
...Радовался своему несчастью, так как оно дало мне возможность, оставаясь на педагогической работе и продолжая заниматься наукой, прекратить актерствование в академическом храме, как мне стало представляться богослужение, пока я наконец навсегда не покончил со священнослуженнем. Это произошло в 1950 году.
За годы работы в церкви я возненавидел косность, ограниченность, тупость кастового духовенства и хотел воспитывать будущих служителей церкви всесторонне развитыми, глубоко советскими людьми, далекими от суеверного фанатизма. Не понимая всей наивности этих идеалов, я старался создать условия для более всестороннего развития воспитанников духовных учебных заведений...
Внушая стремление к умножению знаний студентам академии, лелеял я и другую мечту: возбуждать их живую мысль, расширять кругозор, побуждать искать, как и сам тогда искал, путей научного обоснования "высоких истин" религии, в которые еще верил. Но скоро мне пришлось убедиться в тщетности этих стараний, в невозможности осуществления моих идеалов.
Первым результатом всех моих действий в этом направлении были крупные неприятности, заставившие меня отказаться от поста инспектора семинарии и академии. Меня стали упрекать в том, что я-де веду слишком светскую линию, мало отдаю времени бдениям и постам.
Сам патриарх в своей речи в храме Ленинградской духовной академии 6 декабря 1949 года сказал: "Горе тому пастырю, который и сам ищет мирских развлечений и семью свою увлекает на путь мирских соблазнов. Подвиг пастыря должен заключаться и в том, чтобы отрешаться от прелестей и утех мира, и если пастырь не свободен от этого соблазна, это признак, что у него нет истинного пастырского духа... И здесь, в духовной школе, все должно быть направлено к тому, чтобы создать цельный образ истинного, боголюбивого, благоговейного пастыря. И потому, когда мы слышим, что в духовной школе порой тоже бывают попытки ввести мирские обычаи и развлечения, мы не одобряем этого, потому что это постепенно отвлекает готовящихся к пастырству от того пути и от той цели, к которой они должны стремиться..."
Таков был ответ церкви на мою попытку растить питомцев духовных школ людьми широкого кругозора и по-настоящему образованными.
Из этой речи и из других указаний, которые я начал получать, явствовало, что руководство церкви хочет, чтобы воспитанники жили, по существу, одной святоотеческой литературой и были, вместе с пресловутыми "отцами церкви", людьми, стоящими на уровне культурного развития и научного понимания первых пяти веков нашей эры. Я, однако, не хотел изменять идеалам "пастыря", которые еще жили во мне в то время и в которые верил, и подал в отставку с поста инспектора.
Много позже, продолжая наблюдать жизнь студентов и семинаристов, понял я, как трудно было молодым людям, поступающим в духовные школы, в данной обстановке отзываться на мои призывы. Недаром наставники академий и семинарий и почти все архиереи так боятся интереса к наукам, жажды света, широких интересов у учащихся духовных школ. Недаром так злобствуют они против того, чтобы студенты и учащиеся духовных школ читали светские книги, научно-популярные и атеистические издания, против посещения кино и театров.
Закрыть глаза конскими шорами и отгородить человека от жизни катихизисом и иконостасом, затуманить ладанным дымом схоластики человеческое сознание, убить в душах самый человеческий из всех инстинктов - "хочу все знать!" - вот их идеал духовного "пастыря" и достойного "раба господня".
Читателю, думается мне, уже ясно из всего сказанного, что в такой среде и при такой системе только немногим, мыслящим людям из среды учащихся удается не утрачивать живой критической мысли, встать в какой-то мере на уровень современности. И только единицам оказывается по силам прозреть и отвергнуть хитросплетения религиозной схоластики...
ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ ОТКРЫВАЕТ МНЕ ГЛАЗА НА ПОДЛИННЫЕ КОРНИ ВСЕХ ВЕРОВАНИЙ
Между тем с возвращением к научной деятельности получило новый толчок и возникшее еще в годы аспирантуры мое стремление строго научно, критически и с точки зрения самых новых и совершенных научных методов пересмотреть и проверить свое мировоззрение и религиозно-философские взгляды.
Как уже было сказано, я получил наряду с основной работой над Ветхим заветом еще и вспомогательную кафедру истории религий. Существовала эта кафедра только два года, но в жизни моей сыграла поистине решающую роль... Но случилось это не тогда, когда я читал данный курс, а несколько позже, когда начатое в те годы изучение многочисленных материалов было мной завершено и наступила пора разобраться в них, сделать выводы. Сложен был проделанный путь, раньше чем я увидел, к какому разгрому я пришел...