– Ну хорошо, – согласилась она. – Подождете пять минут?
– Конечно, встретимся у кассы.
Она взяла розовые тапки-кролики для Насти, большое полотенце с зайцем для Ирки, самый дешевый брелок для туалетного утенка и блестящий елочный шар с веселыми зайчатами. В последний момент заскочила в отдел с бельем и прихватила еще коробочку.
Когда они стояли вместе на кассе, Лина морщила нос от терпкого аромата духов и пыталась отделаться от навязчиво играющих свою новогоднюю мелодию колокольчиков. Ексель-моксель, а что, если это опять носочек сработал? Она достала кошелек, заглянула внутрь – оранжевый носочек лежал, прижавшись к мятому полтиннику. В чем же здесь тогда фокус?
Кассирша тем временем пробивала тапочки. Лина представила себе, как Настя засовывает свои худенькие, вечно холодные ноги в гущу розового меха, и снова испытала знакомое – так тепло и хорошо, что больше ничего не нужно.
– Я взяла подарки дочкам. Спасибо вам, – искренне сказала она женщине. – С наступающим!
– Не за что. – Та посмотрела на ее покупки и с грустью сказала: – Если бы моим детям можно было так легко угодить!
Лина пошатнулась и схватилась за ограждение кассы.
– Что с вами, все в порядке?
– Да-да, все хорошо.
Мир вокруг нее снова перевернулся. Как в тот раз, когда она пролила чай и внутри сломался невидимый пьедестал почета. Только сейчас все было совсем наоборот. Пять минут назад она тихо завидовала женщине, для которой четверть ее зарплаты – мелкие расходы, а теперь почувствовала себя так, словно выиграла миллион. Она может радоваться розовым тапкам. Она может то, чего эта фифа не может! Лина поправила радужный шарфик и улыбнулась.
– Сочувствую, – сказала она женщине. – Тяжело вам приходится.
– Тяжело? – Та вскинула тонкие брови. – Почему?
– Ну как же, подарки выбирать. Всю голову сломаешь, небось.
– А, ну да.
Утихли в голове новогодние колокольчики. Пока женщина расплачивалась, Лина достала из кошелька оранжевый носочек и приклеила его к ее модной кожаной дубленке. Зачем ей теперь счастливые случаи? Она сама себе – счастливый случай.
Когда Лина вернулась домой, ее у порога встретили девчонки.
– Мама! – воскликнула Ирка. – Хочу тебе такую новость сказать!
– А я знаю, – ответила Лина. – Вы с этим туалетным утенком поженитесь и родите мне маленького утеночка, Настька поступит в институт на бесплатное отделение, а я разбогатею. И знаете почему? – Она хитро оглядела дочерей.
– Почему? – удивились они хором.
– А вот почему!
Лина достала из коробочки красные трусы и прицелилась на люстру.
– Мам, ну ты что?! – возмутилась Ирка.
– А что? Я тоже хочу деньги привлекать.
– Так ведь они должны быть ношеные!
– Что-о-о-о? У нас на люстре уже месяц висят ношеные трусы?!
Лина гналась за Иркой вокруг перевернутой елки с трусами в руках, где-то далеко затейливо играли веселые новогодние колокольчики, а кто-то большой, родной и теплый нежно обнимал за плечи Лину, Ирку, Настю, елку, кота Екселя и даже туалетного утенка.
Наталья ДзеВаленки, побег и кульминация
Однажды в одиннадцатом классе я проснулась с высокой температурой.
Дело было тридцать первого декабря, и мы с одноклассниками собирались отметить Новый год.
Накануне сняли маленький домик а-ля барак, украсили комнаты, нарядили елку, распределили, кто что готовит, придумали программу, записали тематическую музыку. В общем, торжество обещало быть ярким.
Я обожала Новый год и ждала чего-то необычного, волшебного.
И тут здрасте! Тридцать девять!
Я приуныла и принялась всем звонить, мол, не приду.
– Да ты что? – слышала я в трубке. – Как ты можешь? Сбивай температуру и приходи обязательно! Подумаешь, фигня какая, тридцать девять! Не сорок два же!
О’кей, подумала я. Раз так ждут, надо срочно что-то предпринимать.
Весь день я ела парацетамол, и к вечеру сбила температуру до тридцати шести.
Шатающаяся от слабости, но непобедимая, я накрасилась, нарядилась, прихватила консервы, компоты и отправилась праздновать.
– Спиртное нельзя ни в коем случае! – напутствовала мама. – При таблетках-то! Даже шампанское!
После полуночи случилась какая-то всеобщая пьяная гульба – крики, шатания, братания типа «Ты меня уважаешь?». Даже не танцевали и про конкурсы позабыли.
Я сидела за столом, цедила вьетнамский ананасовый сок, и состояние мое становилось все хуже.
«Пойду прилягу», – решила я и отправилась в полутемную смежную комнату, где стояли два дивана.
На одном уже расположилась парочка. Я уныло поплелась ко второму, однако меня опередила другая парочка.
Вернувшись в большую комнату, я обнаружила, что ситуация накаляется: кто-то подрался, кому-то стало плохо.
– Ну вы даете! – громко сказала я, мысленно надев белое пальто. – Даже кровати свободной нет – больному человеку прилечь! Бухаете, махаетесь! Нет чтоб культурно последний совместный Новый год справить!
– Ты трезвая, – доверительно сообщил мне одноклассник Леха. – Поэтому тебе культуру подавай. А на фига?
– Да даже не в культуре дело! – отмахнулась я. – А в экшене, в кульминации! А у вас тут все на одной ноте: пьете, блюете, тискаетесь. Тьфу!
– Кульминацию ей подавай! – цыкнул Леха. – Экшен! Слыхали?
Я досадливо отмахнулась и подозвала свою подружку Женьку. Пошушукавшись, мы с ней решили удрать на городскую елку.
В прихожей я сняла с крючка куртку, Женька – пуховик.
– Вы ку-у-уда? – преградил нам путь Леха.
– На стадион, к елке!
– Куда? Нефиг там делать! И опасно!
– С чего это? Все лучше, чем здесь!
– На улицах сейчас много пьяных. – Он икнул, пошатнулся и ухватился за косяк.
– Ага, – хихикнула Женька. – А тут мы прям в полной безопасности! Среди трезвых!
– Леха, ты несешь чушь! – припечатала я. – Отойди!
– Нет! – Леха закрыл дверь на замок и ключ спрятал в карман.
Отнять ключ у него – здоровяка с семилетним стажем греко-римской борьбы – было нереально.
– Мы все равно уйдем!
Не говоря ни слова, Леха выхватил у Женьки пуховик, у меня – куртку, ловким движением запихнул нас в каморку-раздевалку и закрыл дверь на щеколду.
– Леха, гад, открой! – бились мы.
Но в ответ слышался лишь торжествующий ржач.
– Там и сидите!
Мы оглянулись. Вокруг все было завалено какой-то рабочей одеждой. Овчинные тулупы, теплые брезентовые куртки, ватники, шапки-ушанки. Сама по себе каморка была тесновата, зато имелось большое низкое окно.
Подергав шпингалеты, мы выяснили, что открывается только форточка. Я прикинула – барак был одноэтажный, окно почти у земли.
– Может, через форточку? – задумчиво предложила я.
– Минус сорок! – вытаращилась на меня Женька. – А мы без пуховиков! И даже без обуви! – Она пошевелила пальцами ног в полосатых носочках.
– А это что? – Я указала на рабочую одежду. – Разве не подойдет?
– Что? – ахнула Женька. – Вот этот кошмар?
– Ты хочешь просидеть весь Новый год в каморке, мадемуазель Коко Шанель? – хмыкнула я. – Радуйся, что хоть это!
Мы начали рыться в ворохе одежды. Мне более-менее подошел стеганый ватник зеленовато-желтого цвета («Дрисняный колор», – определила Женька). Широкий в плечах, но длина моя – чуть выше колена, и рукава впору. Правда, он сильно пах бензином.
– Ты как нарушитель границы, овчарки не хватает, ваф-ваф! – закатилась Женька.
– Я сейчас посмотрю на твой наряд, ага!
Женька была невысокой, и мы долго выискивали ей что-то подходящее.
Наконец выбрали овечий тулуп: бело-бежевый когда-то, сейчас он пестрил грязными разводами и пятнами. Шерстяная изнанка свалялась и кое-где была выдрана.
– Одинокий пастух! – хихикнула я, когда Женька примерила. – Если мне собаки не хватает, то тебе – стада барашков!
– Бе-е-е-е! – заблеяла Женька, и мы покатились со смеху.
В углу валялось несколько пар валенок. Серые, высокие, растоптанные. Меньше сорок пятого размера не нашлось.
– Ну будем как этот… Как его… Маленький Мук! – успокоила я Женьку.
– Муки! Нас двое! – уточнила она. – Только на головах не чалмы, а старые кроличьи ушанки.
Мы побросали за окно все наши ватники – тулупы – ушанки – валенки.
Первой в форточку полезла я.
Высунувшись наполовину, я крикнула Женьке: «Банзай!», и она схватила меня за ноги в узорных колготках. Я тянулась вниз, к земле, юбка накрыла голову.
Мои руки уже коснулись снега, но тут Женька ослабила хватку, и я грохнулась, как Дафна в вагоне поезда из «Некоторые любят погорячее».
Я лежала на снегу, тонкая ткань блузки намокала, небо над головой подмигивало точками звезд, где-то вдалеке бумкнула петарда.
– Ты там живая? – испуганно спросила Женька.
– А ведь у меня температура высокая с утра была, – зачем-то сказала я и расхохоталась.
Теперь полезла Женька.
Она была мельче и юрче меня, к тому же в брюках, хоп-хоп – извивалась змейкой, я только тянула ее за руки. Минута – и она уже сидит в снегу и ржет.
– Тихо! – Я сама давилась от смеха. – Одевайся, а то простынешь!
Мы надели трофейные наряды и отправились в центр города.
По пути смеялись взахлеб, глядя друг на друга. Прохожие обходили нас стороной.
– Леха говорил, что на улицах опасно? – простонала Женька. – Да люди сами нас боятся!
Когда мы дошли до елки, там оставались лишь редкие празднующие. Сипел громкоговоритель: «Мы желаем счастья вам» и «В Багдаде все спокойно».
Ну не уходить же! Тем более с таким трудом вырвались.
Мы немного потолклись среди народа, вызывая опасливые взгляды, потанцевали, покрасовались и лишь потом отправились обратно.
Долго стучали в дверь, в окна, пока кто-то из наших наконец не открыл.
Леха, как стражник, сидел на полу у каморки и дремал.
– Р-р-рота, подъе-е-ем! – гаркнула я.
Он открыл глаза и увидел нас.
– А-а-а, как, э-э-э, вы-ы-ы… Там… – мямлил он недоуменно спросонья.