Но Кате не было до него дела. Ей вообще не было дела до своей родни. Если она и знакомила гостей с кем-то из домашних, так только с Сергеем. «Это мой благоверный», – неизменно произносила она с таким лицом, будто не верила этому слову. Я замечала, что особенно настойчиво она знакомила с Сергеем женщин и непременно старалась сразу же отойти, оставив их вдвоем. Отойдя же, наблюдала со стороны, и лицо ее становилось еще более острым, еще более язвительным и болезненно красивым.
– Говорят и говорят, смотри-ка. Уже час пошел, я слежу, – сказала она как-то, не сводя с мужа глаз. Я случайно оказалась рядом и с удивлением посмотрела на нее. Девушка, с которой в этот момент разговаривал Сергей, была выше его и очень худа – модель известного агентства, она была столь ухоженна, что казалась ненастоящей и хотелось ее потрогать. По лицу Сергея казалось, что он скучает. – Он ужасно, ужасно влюбчив, ты знаешь? – сказала Катя шепотом, склонившись к моему плечу, и сразу же отошла.
После этого разговора я больше не верила слухам о романах, которые заводит Сергей с гостьями дома, – мне стало казаться, что их распускает сама Катя.
Я хотела бы не приходить, но все же всякий раз приходила. Я обещала себе, что больше не пойду, что это невыносимо, унизительно, больно, – и все-таки ходила, и сидела там ночами, а потом возвращалась домой на такси, и о лобовое билась, как ночная бабочка, темная, безбашенная, глубоко и больно любимая Москва. Весенняя и летняя, холодная и жаркая, пыльная, душная и стекающая под колеса белой пеной дождя – она с каждым днем будто бы все больше и больше входила в меня, так что я понимала, что уже никуда от нее не денусь, что я приросла, что жить мне теперь здесь и никакой другой город не станет роднее.
И она, казалось, заметила меня. Казалось, я нужна ей не меньше, чем она мне, хотя я, конечно, знала, что это обман. И все же, все же. Уже прошло лето, когда я защитила свой диплом – фильм был про нее, короткометражка о городе и его лицах, как он смотрит нами и мы смотрим им, и как он без нас не может так же, как мы без него. Фильм делала впопыхах, идея родилась в ту заветную ночь, и я тут же зарубила предыдущий проект. Вышло хоть и криво, зато вдохновенно, как сказали мне на защите. Фильм получил приз на одном фестивале, маленьком, был удостоен диплома на другом, побольше, и почетного упоминания на третьем, самом престижном, – но меня все это в тот момент уже не интересовало.
Потому что Москва подхватила меня и понесла. Казалось, она заигрывает со мной, она открывается мне все больше и больше. Как пьяная, я ходила по улицам, заговаривала с ее людьми, пила и пила ее лица, судьбы, и они складывались у меня в одну картинку, в один файл, в одно кино о Москве. Официанты и менеджеры, ночные таксисты и проститутки, ждущие их на перекрестках, хипстеры и подростки в фудкортах торговых центров, катающиеся наперегонки в прозрачных лифтах, разносчики осетинских пирогов, уборщики-киргизы и дворники-таджики, менты, скучающие у метро, мутные молодые люди с контрафактной техникой, зазывалы на остановках маршруток и рыночные торговцы, выползающие вечером на улицы со своими подгнившими фруктами в три раза дешевле, хозяева дорогих автомобилей, не знающие улиц и разговаривающие с навигаторами, сталины и ленины у стен Кремля, чебурашки и чебуреки возле сезонных ярмарок, – все это жило, дышало и требовало от меня одного – голоса, голоса, голоса.
Я стала снимать их, не думая и не загадывая, что получится. Скоро я попала на работу на телевидение, в оперативную группу; мы снимали местные новости, сперва я была оператором, потом стала ведущей. Это была адская работа, спать доводилось по четыре часа, но мне стали открываться такие люди и такие судьбы, о которых я даже мечтать не могла.
И все же я оттуда ушла – мне хотелось большего, мне хотелось не только фиксировать, но и делать что-то стоящее для этого города. Поэтому, как только мне предложили снимать для социального проекта, я согласилась.
Свою новую работу отмечала у Кати и Сергея.
– Нет, я все-таки не до конца понимаю, что вы там делаете, – говорила Катя, и глаза ее холодно блестели. – Кино, не кино…
– Мы составляем антропологическую энциклопедию города, – рассказывала я снова. Сергей молчал, пил и смотрел на меня. Лицо у него было задумчивое: я была уверена, он давно понял, о чем я рассказывала. – Там будут и видео, и фотопроекты, и соцопросы, и разное другое…
– А потом? – не слушала Катя.
– Идея живого города. Понимаешь: живого, меняющегося. Вот есть заказ: перестройка какого-нибудь района. Или улицы. Или, я не знаю… Мы едем туда. Мы фиксируем, что было, пишем, что сами жители думают, как им самим надо…
– Для чего? Для истории?
– Нет, это же…
– Чтобы взглянуть потом, что мы потеряли, – язвила Катя. – Сейчас не умеют перестраивать и сохранять. Понаехали и делают, как им надо. Коренных москвичей нигде нет, кто все решает?
– Нет, ну там архитекторы, проектировщики, они анализируют наши результаты и передают… – Я старалась пропустить ее шпильки, но она не слушала меня:
– Нет, нет и нет! Никогда это ни к чему хорошему…
– Может, тебе было бы интересно? – Я обернулась к Сергею. Я так редко обращалась к нему, что у меня всякий раз кружилась голова.
– Я? – Он растерялся и забегал глазами. Он будто не верил в такую возможность.
– Ну да, тебе бы понравилось. С твоим знанием истории. И это такое дело… Настоящее…
– Что? Вот еще! Серж, чтобы влезать в такое! Да это же сплошная коррупция! Даже не думай, – оборвала нас Катя, и глаза ее стали злее, у́же, как у кошки. – И к тому же – у нас свой проект. Ты забыл?
– Ах да. Как он, кстати? – спросила я, переводя тему. Сергей слабо улыбнулся.
– Хорошо, – сказала Катя. – Нам обещал помочь этот… Как его? Жан? Люсьен? Из Парижа.
Сергей не ответил и отошел от нас.
Да, многое менялось – только не их проект. Москва жила своей жизнью; она перестраивалась и разрушалась; открывались новые станции метро и закрывались на реконструкцию старые; центр кипел, то обрастая плиткой, то обдирая ее с себя. Захваченная работой, я все больше погружалась в жизнь города, в его проблемы и радости, забывая о собственных, забывая даже порой позвонить своим друзьям, но, когда звонила, когда спрашивала о проекте, ответ был всегда один и тот же – работаем. За это время я успела поучаствовать в десятке разных проектов, предлагала свои и разрабатывала чужие, мои фильмы участвовали в фестивалях, их ругали, хвалили, они проваливались и занимали призовые места. Наша контора переехала на Софийскую набережную, из хипстерского офиса, состоящего из стекла и дизайнерских столов, был виден Кремль, и Москва-река, и вздыбленный Петр на стрелке, и я стала приходить на работу пораньше, чтобы выпить кофе, стоя перед видовым окном и упиваясь утренней, разнеженной со сна Москвой.
А их проект все еще был в работе. Я бы могла подумать, что они ничего не делают, если бы они так много о нем не говорили, если бы не рассказывали время от времени о помощи от всяких творческих людей, в основном иностранцев, и если бы порой не видела Сергея счастливым и вдохновленным, каким он был в день нашего знакомства, – это значило, что они работали всю ночь и им что-то удалось. Нет, я не могла им не верить.
Тем временем прошло два года, и я стала замечать, что мой собственный жизненный проект вполне успешен, что у меня появляются деньги, что в постоянных поездках по городу я начинаю смотреть на дома и районы другими глазами – начинаю примерять их на себя, раздумывая, насколько уютно мне бы здесь жилось. И наконец, к финалу года я обнаружила себя счастливой обладательницей однокомнатной квартиры в новом доме-свечке на лесистых задворках города, в равноудаленной от всех станций метро точке. С моего двадцать второго этажа открывался вид на лес, на кольцо МКАДа, этого змея, обвившего город, на высотки других районов, разраставшихся вокруг, – и все это тоже была Москва, не старая, не центральная, зато с тем же пульсом, с тем же ритмом, без которого я уже не могла представить свою жизнь.
Мне было так приятно глядеть на все это из своего нового окна, что я не выдержала и позвонила Кате.
– Поздравляю, – сказала она без нот радости в голосе. – Теперь ты больше не замкадыш, – добавила, и капелька крови от ее булавки выступила у меня на запястье. – Это нужно отметить. Приглашаешь?
– Ну да, конечно, я буду рада, в любое время, только когда бы вы…
За окном было тридцатое декабря; заметно теплело, хлипкий московский снег стремительно исчезал, слизываемый холодной моросью, падающей с неба. Мокрые люди тащились к подъездам с охапками елок, связками мандаринов, в красных праздничных колпаках. Я не рассчитывала, что Новый год мои друзья захотят провести у меня.
– Завтра. Будет двойной повод. Самое оно, не находишь?
Я всегда была уверена, что такие люди, как Катя и Сергей, умеют найти себе компанию и без меня. На худой конец, у них большая семья, с которой просто приятно побыть дома. Я не могла поверить, что они придут, и все же принялась с особым усердием драить и отчищать квартиру, которая еще пахла краской, но никак не елкой и мандаринами. Я вешала занавески, приколачивала картины, красиво разбрасывала диванные подушки по полу – другой мебели у меня пока не было, не считая гигантского встроенного шкафа, куда легко уместилась вся моя предыдущая жизнь и еще осталось место на новую. В общем, я суетилась так, что, когда на следующий вечер мой дверной звонок курлыкнул, была еще в мыле, с тряпкой и в фартуке.
Они вошли. На Сергее была шляпа, с нее капало; пальто тоже были влажными.
– Разувайтесь, проходите…
Я подсунула им тапочки. Катя сразу скользнула в комнату, Сергей замялся, у него в руках были цветы – большой букет роз.
– Да, да, этого я и ожидала, – донесся Катин голос из комнаты. – Стандартная, стандартная панелина.
– Это тебе, – сказал Сергей и протянул букет. – С новосельем.
Я закопалась в цветы лицом и от смущения ничего не ответила.