– А добраться сюда – это же ад какой-то! Мы битый час плутали, ты знаешь? Тут какая-то засада с нумерацией домов, – говорила Катя. Сергей прошел в комнату. Я металась по кухне, мо́я руки, стаскивая фартук и придумывая, куда бы пристроить розы: вазы у меня не было. – А что это за деревья? Парк? Там должны быть маньяки.
– Я не замечала, что с домами что-то не так, – сказала, заходя в комнату. Розы стояли в обрезанной бутылке из-под молока. Катя презрительно посмотрела на прозрачный пластик, в котором сиротливо просвечивали черенки, но ничего не сказала.
– И елки у тебя, конечно же, нет. Хорошо, я позаботилась. Серж, – обернулась она, и он сразу вышел из комнаты. Я испугалась, что он отправится сейчас за елкой, стала бормотать, что ничего не надо, можно и так, я вообще не люблю, чтобы елка, – но он уже вернулся с длинной узкой коробкой и пакетами.
– Ничего, сейчас мы сделаем тебе праздник, – сказала Катя решительно.
И действительно, праздник начался. Мы наряжали их искусственную елку, пили вино, шутили и смеялись; ели салат прямо из салатницы, передавая ее по кругу, стукаясь ложками – нам хватило двух, Катя кормила Сергея со своей; развешивали гигантскую сеть гирлянды, которая оказалась велика для елки и оплела всю стену. Елка оказалась чудесной: не очень большая, насыщенно-зеленого цвета. В пакетах нашлись шары, бусы и забавные прищепки в виде листочков с ягодками, присыпанные белой и золотой пудрой. На полу, среди блюд и тарелок, мы расставили свечи; некоторые из них были с запахом, другие плавали, и мы пустили их в таз с водой. У соседей включали и выключали музыку. За окнами то и дело взрывались петарды, отмечая движение Нового года по стране от одного часового пояса к следующему.
Мы погасили свет, сидели на диванных подушках и пили; огонь и психоделическое мигание гирлянды отражались в глазах, и мои друзья казались еще более красивыми, чем обычно. Я чувствовала себя счастливой. Мы сидели в пустой, необжитой квартире, в полутьме, и мне казалось, что все мы – и трое нас, и этот дом-свечка, и расползающаяся вокруг сияющим спрутом Москва, и этот лес, спящий у подножья дома, и вся страна, и вся планета, – все мы несемся к некой границе, за которой, может, и не будет чего-то чудесного, о чем хочется мечтать, но точно будет все другое. Что перед нами барьер, которого люди боятся, а потому жмутся друг к другу – что там, за ним, не знает никто, но преодолеть его надо, это неизбежно и неотвратимо, а всем вместе, может, и страшно, но уже не так. Не так, как было бы одному перед этой границей, в эту долгую зимнюю ночь, в холоде большого многолюдного города – одному было бы ой как страшнее, думала я, и наши безымянные предки, когда-то давным-давно так же жавшиеся друг к другу у своих костров в своих промозглых однокомнатных пещерах, с замиранием сердца смотрели моими глазами, выискивая тепло в отражении огня в глазах моих друзей…
Я поняла, что мысли мои путаются. Я была в тот момент нежно благодарна моим гостям за то, что пришли, и любила их сентиментально, почти до слез.
– Ну что, – сказала вдруг Катя, поднимая очередной тост. Я заметила, что пошла вторая бутылка. Моя сентиментальность прибывала пропорционально алкоголю в крови. – ММП сбылась. Теперь дело за БМП. За сбычу мечт!
Мы посмеялись, чокнулись, выпили, и я спросила:
– А что такое ММП?
– Малая мечта провинциала, – сказала Катя, и глаза ее так светились, что я поняла: она пьянее меня.
– Да? Ни разу не слышала. И что это?
– Малая – это перебраться в Москву. Учиться, работать – кому чего. А есть еще БМП – большая мечта.
– А это что?
– Выйти замуж за москвича. – Она сверкнула на меня глазами. – Только это редко у кого получается: их мало осталось. Особенно коренных.
– Катя, не надо, – сказал Сергей и взял ее за руку.
– А что не надо? Это правда, я ничего, кроме правды. – Она выдернула ладонь. – Они едут сюда. Они работают. Они перестраивают наш город, ничего в нем не понимая. Они…
– Я понимаю, – сказала я. – И понимаю, и люблю.
– Кого ты любишь? – снова сверкнула глазами Катя.
– Я про город.
– Знаем мы, что для вас город. Можно вывести девушку из деревни, но нельзя – деревню из девушки. А сюда каждый едет со своей деревней. Москва – большая деревня. Это не про тебя, – сказала вдруг примиряюще. – Ты редкое исключение, которое только подтверждает правило.
– Катя, я прошу тебя… – Сергей постарался поймать ее ладонь.
– А что Катя?! – Она отдернула руку, как от горячего. – Что? Или я не права? Хватит смотреть им в рот! Они сюда едут, они захватывают здесь все, и нам в итоге не хватает места!
– Может, просто плохо ищете?
– Плохо ищете, – фыркнула Катя. – Если бы! Просто надо уезжать. Правда, Серж? И ведь возможности есть. И уже не один раз звали. И что – всё Москва, Москва. Как будто весь свет клином сошелся! Как будто не любишь больше никого.
Он не отвечал. Пил вино и не смотрел в ее сторону.
– Это, выходит, уже МММ – малая мечта москвича. Ну, в смысле – уехать за границу, – сказала я. Я старалась шутить. И даже усмехнулась сама. Катя сверкнула на меня глазами и ничего не ответила.
Повисло молчание. Катя чертила вилкой по расстеленной на полу скатерти. Сергей пил. Вилка оставляла белый майонезный след.
За окном в очередной раз взорвалось, потом закричали. Катя посмотрела на часы.
– Мне пора. – Она поднялась. – Бабушка ждет. Как раз добраться. Серж, я пошла. Ты можешь оставаться.
Сергей поднялся тоже. В его глазах мне показалась растерянность.
– Нет, нет, оставайся. Не бросать же ее одну. В такую ночь.
Я тоже встала. Я не понимала, что происходит. Катя говорила так, что поверить ей не удавалось. Сергей переводил глаза с нее на меня.
– Все, ты слышишь? Я ухожу! – почти крикнула она, глядя на него в упор. Он явно не знал, как реагировать. Она постояла, а потом сорвалась с места и выскочила в прихожую.
Я поспешила за ней.
– Кать, ну ты чего? Кать, не надо. Кать, останься, пожалуйста, давайте вместе…
– Ну зачем же. – Она застегивала сапоги нагнувшись, говорить ей было неудобно. – Зачем же я буду. Вам мешать, – добавила, выпрямившись. – Я что, ничего не понимаю? С Новым годом, – припечатала она, развернулась и хлопнула дверью.
Я стояла, глядя в темноту. Мне вдруг стало страшно. Я представить не могла, как мы переберемся через барьер вдвоем. И все же я нашла в себе силы и вернулась в комнату.
– Слушай, я не знаю, как-то все странно, если что, вы меня извините, я правда не знаю…
– Не надо.
Я замолчала. Он смотрел на меня через мерцание комнаты.
А потом подошел и стал целовать.
Он целовал мне лоб, щеки, виски. Я стояла, обмерев, как замерзшее за зиму дерево. Вся жизнь отхлынула от меня. Пахло вином; у соседей гремела музыка; ночь за окном вздрагивала и разлеталась осколками света; за веками мерцали огоньки гирлянды.
Он поднял мне лицо за подбородок и поцеловал в губы.
– Не думай о ней. Она такая. Сложная. Никто не понимает ее. Все думают о ней плохо, но на самом деле она не такая. На самом деле ей просто скучно. Ужасно скучно. И она не знает, как ей жить. Но ты не думай о ней плохо. Хотя бы ты.
Пахло вином. Он целовал меня в лицо, шею, губы, и я целовала его тоже – не помню, как я целовала его.
И вдруг мне стало ясно, что счастье возможно. Что все возможно – там, за этим барьером, к которому стремительно и неизбежно неслась наша Земля.
И снова вернулся страх.
Я открыла глаза.
– Подожди, – сказала шепотом. Его красивое лицо было так близко, что я плохо видела и не узнавала его. – Мне… в душ… подожди. Здесь.
Он кивнул. Отошел и сел на краешек дивана. Я кинулась в ванную, закрыла дверь и включила воду.
Я сидела на краю ванной и ни о чем не думала. Шум воды заглушал все звуки праздника. Я сидела и ничего не ждала. Сердце колотилось, и мне было страшно, как в темном колодце.
Потом я выключила воду и пошла к нему. Я не знала, что скажу и что сделаю, и не понимала, что надо теперь делать и говорить.
В мерцающей комнате пахло салатами и вином. Сергей спал сидя, откинувшись на диване. Он был красив как никогда, в этом психоделическом мерцании. Я постояла, глядя на него, потом достала из шкафа плед, аккуратно накинула ему на грудь и колени. Он не проснулся. Тогда я пошла в прихожую, оделась и вышла из дома.
И снова была долгая ночь – и она все не кончалась, все никак не кончалась. Я ходила по парку, ходила по улицам, вокруг стреляли и гремели, бродили пьяные, счастливые, праздные люди, все такие же новоселы, все такие же счастливчики, как и я, урвавшие свой кусок везения, свой кусок Москвы, и, встречаясь лицом к лицу, они поздравляли с Новым годом и счастьем. Кругом была Москва, жила Москва, дышала, и я чувствовала себя на удивление свободно, пожалуй, впервые за эти три года обитания здесь. Словно с меня сняли жавшую одежду, и оказалось, что так легко быть самой собой и не терпеть. Я понимала, что, стоит мне сейчас вернуться, и начнется новая жизнь, и будет новое счастье, но я знала, что уже не хочу его. Я понимала, что главное, что он мог бы мне дать, случилось в ту первую ночь, когда мы гуляли по городу. Куда же больше? – думала я. Нет, правда – куда больше.
Я вернулась утром. Сергей уже ушел. Плед был аккуратно свернут, свечи потушены, гирлянда не горела.
Больше мы не виделись. Говорят, весной они уехали куда-то в Европу. Говорят, что там Катя стала изменять Сергею. Еще говорят, что они и там продолжают свой проект, но этому я уже не верю: куда же он без своей Москвы.
Ангелина ЗлобинаЗаяц
Рассказ
Вернувшись, она увидела высокий потолок и зеленую крашеную стену.
Поверх стены и потолка сразу поплыл яркий прозрачный лоскут видения: синяя вода и камыши. Тут же одна за другой появились несколько белых лилий, из-за камышовых зарослей выплыли два одинаковых лебедя.
Надя возмущенно вздохнула и отвернулась.