– Игорь Степанович, мне очень нужны деньги. Уже и есть нечего, про оплату квартиры я вообще молчу…
– Дорогая моя, я все понимаю. И сочувствую. Но ведь и себе в убыток работать не хочется. А ты зациклилась на своих стеклянных человечках… Неужели больше рисовать нечего?
– Больше ничего не рисуется, – сказала Ира. – Физически не могу. А они для меня как родные… Сама это объяснить не в состоянии. Но я точно знаю, что рано или поздно они мне отплатят.
– Ну, скорее поздно, уж прости за откровенность. Народ этих чудиков-юдиков не покупает. Кто автор, спрашивают часто, но не берут. Как ни играй с ценами.
– Игорь Степанович, может, в последний раз? И больше не буду с ними к вам приставать. Честное пионерское.
– Прости, Ирин. Ну, не пойдет так. Игрушки возьму, под Новый год спихнуть должны. Денег могу одолжить немного. Но картины не приму. Мой тебе совет: меняй профиль. Работу еще какую-нибудь найди, чтобы, так сказать, увереннее на ногах…
Старик еще что-то говорил, но Ира его уже не слышала. Телефонный звон опять ворвался в мозг, уничтожая последние крупицы самообладания. Окружающие никак на звук не реагировали, и Ира, пошатываясь, побрела в сторону метро. Несуществующую трубку никто не брал.
В этот раз удалось присесть. Ира лишь надеялась, что место ей уступили не потому, что она похожа на старуху. Когда поездка завершалась удачной сделкой, обратная дорога казалась короче. Другое настроение, другие перспективы. Теперь же состав еле плелся в темной кишке подземки, словно собирался умереть прямо в туннеле. Ира плохо помнила, как покинула галерею, хотя сейчас ее это мало заботило. Участившиеся приступы ничего хорошего не сулили. Теперь она хотела только одного – попасть домой. Подальше от людских взоров, под защиту своих стеклянных друзей.
Снег под ногами превращался в серое месиво. Ира шагала к дому мимо детского садика, в котором давным-давно так любила играть. За обросшими морозной коркой прутьями забора вдруг что-то мелькнуло. Ира остановилась и прильнула к холодному железу. На территории садика находился живой уголок, целиком сделанный изо льда. Ира понятия не имела, когда успели создать всю эту красоту. Белые медведи, пингвины, олени и зайцы тесным кружочком скучились неподалеку от карусели. Но не эти скульптуры заставили застыть в изумлении. Посреди зверей стоял высокий человек, чье движение и померещилось Ире. Скорее всего, ее внимание привлек отблеск солнца на ледяной поверхности, но сейчас это не играло никакой роли. Ира узнала заколдованного принца – образ, засыхающий на холсте в ее квартире. Бледно-серая фигура, деформированное тело, пустые глазницы. Очередной стеклянный человечек, которому Ира еще не успела дать имя.
Она очнулась, только когда поняла, что превращается в сосульку. Перчатки прилипли к забору, ноги ниже колен практически не ощущались. Ледяной человек стоял всего в нескольких шагах поодаль. Ира была обязана хотя бы прикоснуться к нему. Она повернула голову в сторону калитки, зажмурилась, сбрасывая с ресниц прилипшие снежинки, а когда вновь открыла глаза, в мир пришла тьма. На улице густела ночь, за забором в свете фонарей блестели лишь одинокие сугробы.
Ноги сами несли Иру, словно пьяницу, по ночным переулкам. Прохожие сторонились ее, предпочитая не встречаться взглядом. Ира ничего не понимала. Все грани ее маленького мирка потерли огромным ластиком. Явь, сон и бред слепили в грязный снежный комок и выбросили с крыши небоскреба.
В квартире холод ощущался не так сильно. Закрыв дверь, Ира бросилась на кухню. На заветной полочке ждали своего часа таблетки. Набрав из крана воды, Ира трясущимися руками стала заглатывать содержимое пузырька. Сбивавшиеся в кучки таблетки царапали горло, но ей было плевать. Когда безумие стучится в черепную коробку, на лекарствах можно не экономить.
Отправив пустой пузырек в ведро, Ира вошла в комнату. Как всегда, безмолвно приветствовали хозяйку стеклянные человечки. От одного взгляда на эти фигурки у девушки наворачивались слезы. Что за навязчивая идея? Почему именно они? Мрачные людские карикатуры подчинили себе все ее существо. Но Ира по-настоящему любила их и не могла представить другой жизни. Или стеклянные человечки не хотели другой жизни для нее.
Ира подошла к мольберту. Запах краски немного приводил в чувство. На нее смотрел ледяной человек с игровой площадки детского садика. Заколдованный принц.
– Я не сумасшедшая… – сквозь слезы пробормотала Ира.
Лампа под потолком загудела сильнее, и болезненный свет выхватил ползущие по стене трещины.
– Я не сошла с ума.
Вязкий пол, напоминающий снежное болото, медленно засасывал Иру. На ковер сыпалась штукатурка, хрустели оконные рамы. Ветер трепал края холста. Стеклянные человечки двигались сами по себе.
– Как же я буду скучать по вам, ребятки, – сказала Ира под легкий звон фигурок.
Ее глаза лопнули, тело раскололось и брызнуло стеклянными крошками. Вторгнувшаяся через окно стужа взяла умирающую Иру в свои объятия. В ее странный мир окончательно пришла ночь. Теперь уже навсегда.
Когда Оля вошла в комнату, кот с блестками на шерсти вылетел оттуда как ужаленный.
– Зараза-ты-такая-я-тебе-сейчас-хвост-оторву! – злобно протараторила она.
Паршивец уже второй раз опрокинул елку. У Оли и так не оставалось времени, муж с дочкой должны были вернуться через час, на кухне дел невпроворот, а тут еще этот вредитель…
Она подняла елку и стала сметать разбитые стекляшки в совок. По счастью, пострадали только странноватые фигурки, которые дочка упросила купить в переходе метро. Пузатый старик, мужик с разводным ключом, девушка с мольбертом…
В дверь позвонили, и тут же заверещал телефон на тумбочке возле елки.
– Да вы издеваетесь!
Оля на мгновение застыла посреди комнаты с совком, потом оставила его на ковре у тумбочки и пошла открывать.
– Кому надо – перезвонят, – пробурчала она.
Наступал Новый год. Елка мигала всеми цветами радуги. В совке умирали стеклянные человечки.
Телефон звонил и звонил.
Мария Ерфилова«А ну-ка!»
– Вдребезги! – сказал из телевизора Никулин. И оказался прав: дед Арсений запнулся о громоздкий деревянный ящик, и банка маринованных огурцов выскользнула из его рук. Обычно в подобные моменты дед Арсений выкрикивал «едрить!», но в этот раз остался в молчании. Он смотрел на порог: в дверях стояла женщина с белыми волосами.
– Вы Снегурка? – неловко пошутил дед Арсений. Он был озадачен.
– Я Смерть, – ответила женщина.
За неделю до этого дед Арсений пришел на почту. И не было такого человека в очереди, кто не пялился бы на огромную коробку, которую он получил.
Дед Арсений, отдуваясь, стащил ее с прилавка, осторожно поставил на пол и затеял нечто похожее на чудной танец хоккеиста (или полотера?) – принялся толкать ее носками валенок к выходу – левым, правым, левым, правым… Движения Арсения были осторожными, его худая скрюченная фигура раскачивалась из стороны в сторону, а с лица не сходила довольная улыбка. Окружающие завороженно наблюдали за происходящим: кассир замер над бланком, недовольная дама в песцовой шапке забыла, что торопилась отправить открытку, старушки замолчали. Казалось, даже пластиковая елка уставилась на Арсения из глубины почтового зала – звездочки на ее ветках притихли, перестали мигать. Наконец один парень, худощавый, но крепкий на вид, пришел в себя:
– Может, вам помочь? – Он потянулся было к коробке, но дед Арсений заслонил ее собой и топнул валенком. Получилось негромко, но убедительно.
– Пойди помоги Деду Морозу подарки носить! Хе-хе! А тут я и сам горазд.
– Но она же тяжелая. У вас там что, шампанского ящик?
– Ящик. Но не шампанского. Это ценный груз! Никому не доверю, сам допру.
И будто прочитав в глазах парня сомнение, продолжил:
– А на улице у меня санки.
И дед Арсений продолжил свой бережный танец, а люди вернулись к делам – кто уткнулся в телефон, кто продолжил клеить марки, кто подписывать письма. Все забыли про него уже через пару минут – 25 декабря такие странности быстро улетают из головы, выметенные праздничными заботами…
А дед тем временем взвалил посылку на санки и отправился в путь, точно зная, что он будет делать этим вечером, завтра и, конечно, через неделю.
Но вот неделя закончилась, и дед Арсений осознал, что закончилась она крайне неожиданно. Сейчас он уже не был так уверен в своих планах.
Настенные часы показывали девять вечера, из приоткрытой двери дуло, на плите в ковшике булькали яйца, Шурик из телевизора пел, что денежки принес за квартиру за январь, а дед Арсений все стоял и молчал. И в его голове была только одна мысль: «А эта Смерть… Она сама так сияет, или во всем гирлянда виновата?»
У него не было ни единого сомнения, что женщина перед ним сказала правду. Уж очень серьезные у нее были глаза, уж какой необычный у нее был вид, уж так ярко она светилась.
– Я Смерть, – повторила она.
– А я… – Дед Арсений откашлялся. – А я тут стою как дурак, в рассоле! И все никак не предложу вам войти.
Смерть шагнула с порога – дверь за ней бесшумно закрылась, сквозняк перестал, в квартире потеплело. Крошечная комнатка, она же кухня, подмигнула Смерти желтой лампочкой, а гирлянда будто испугалась, и огоньки ее заметались. Дед Арсений не обратил на все это никакого внимания – он занялся делом: закатал рукава, собрал осколки, задвинул подальше деревянный ящик – виновника неловкости.
– Вы уж извините, голубочка Смерть, – говорил он, вытирая пол клетчатой тряпкой, которая подозрительно походила на рубашку, – теперь тут будет уксусом вонять. А зимнему салату придется обойтись без огурцов… Вы любите зимний салат?
Лицо Смерти никак не изменилось, она снова сделала шаг.
– Ну вы что, не знаете? – удивился дед Арсений. – Зимний салат – это бишь оливье. Оливье – это если по-модному. А зимний – по-простому…
Смерть сделала еще один шаг. Теперь она стояла у стола, накрытого скатертью-клеенкой. На клеенке были нарисованы тарелки с фруктами, и дед Арсений переводил взгляд с них на Смерть и обратно. В ее облике было много странного, но больше всего удивляли тяжелые бусы, сделанные из нанизанных на прочную нить яблок. «Как у меня на скатерти», – подумал дед Арсений. А потом хлопнул себя по лбу: