– Что ж я вам все про оливье да про огурцы! Какой из меня хозяин! Даже не предложил присесть к столу. Вот, будьте любезны… Только не на ящик… На ящик не надо. – Арсений пододвинул Смерти стул со спинкой, а сам сел рядом – на старую косоногую табуретку.
Но Смерть осталась стоять.
– Глядите, как я комнату украсил, – как ни в чем не бывало улыбнулся дед Арсений, – даже до потолка долез. – Он мотнул подбородком вверх, отчего его седые космы встрепенулись. На потолке висели «дождинки», кусочками ваты приклеенные к побелке. Они весело серебрились в свете, льющемся от гирлянды и от Смерти.
– Но если бы я знал, что буду встречать Новый год в компании с такой красивой женщиной, я бы еще флажки повесил.
Смерть подняла брови. Впервые в ее лице отразилось что-то живое. «Какие, к черту, флажки?!» – словно говорили ее глаза.
Но деда Арсения не смутил этот взгляд. Он широко улыбнулся и пододвинул стул поближе. Смерть помедлила, но все-таки села.
– Вы в самом деле красивая! На мою жену похожи, – продолжил Арсений. – Та тоже пышная, глаза серьезные, юбка длинная, почти как у вас – только не красная, а синяя. И бусы… Правда, не такие большие. – Он кивнул на яблоки Смерти. – Ух, красавица-Марийка!.. Хотя чего я вам рассказываю? Вы с ней встречались. – В глазах деда Арсения мелькнуло что-то грустное, но почти сразу угасло – огонь той печали давно потух. – Да что я все о себе, давайте поговорим о вас? Надолго вы в наши края?
Смерть покачала головой:
– Нет, мне уже пора. И тебе, стало быть, тоже, – она встала со стула, – пойдем, Дедуган.
Повисло молчание. Арсений вытаращился на Смерть, прикрыл усатый рот ладонью, замер, не веря своим ушам… И расхохотался!
– Как ты меня назвала? Дедуган? Во дает! Дедуган! – Арсений все смеялся, хлопая себя по коленке, ему даже пришлось снять очки, чтобы не уронить их. Он и сам не заметил, как перешел со Смертью на «ты», а Смерть не заметила тем более – ее лицо сделалось таким ошарашенным, что стало почти человеческим.
– Дедуган, – неуверенно повторила она.
Арсений разразился новым приступом хохота, а Смерть застыла, озадаченная.
– У меня так написано. Твое имя: Дедуган.
Арсений вытер со щек озорные слезы:
– Ох, ну ты даешь… Дедуган! Так меня только сосед зовет – тот еще упырь. – Он погрозил потолку кулаком. – Вон как топает, у меня скоро все дождики с потолка отвалятся. – Потом поглядел на Смерть, в щелочках его глаз еще сияли смешинки: – Можешь звать меня Арсений Петрович. А лучше просто Арсений.
Смерть задумалась. Потом неуверенно кивнула – будто самой себе.
– Хорошо, – сказала она. – А теперь пойдем.
– Куда на ночь глядя-то! – возмутился дед Арсений. – Ты, голубочка, не торопи коней, давай мы сперва салатик поедим…
Смерть вздохнула. Ее лицо снова сделалось нечеловечески спокойным – отстраненным, истинным лицом Смерти. Похоже, что она уже тысячи тысяч раз слышала все эти отговорки.
– Нет, Арсений.
Ее сияние стало ярче, а яблоки запахли так сильно, что дед подумал: «Из одного только запаха можно варенье варить». Смерть как будто выплеснулась из берегов, оказалась сразу везде, заняла собой маленькую комнатку-кухню от пола до потолка… Ее рука потянулась к деду Арсению…
– Шампанского? – …и ее тонкие пальцы сомкнулись на хрупкой ножке фужера. Да уж, дед ты наш Арсений, возмутительно проворный дед!
Смерть, изумленная, сжимала стекло, сейчас бокал треснет в ее руке и разлетится осколками…
– Нет-нет-нет, голубочка. Это семейная реликвия, ее негоже колотить, – мягко сказал дед Арсений и накрыл ее руку своей сморщенной широкой ладонью. Рука Смерти, на удивление, оказалась теплой. И какой-то искристой – кололась огоньками. «Как если отсидишь ногу и пытаешься потом на нее наступить», – подумал дед Арсений.
– Давай, голубочка, проводим старый год. Понимаю, у тебя этих годов было как снежинок в сугробе, хе-хе! Но все же каждый год чем-нибудь да приметится. – Он поднялся с табурета, потер затекшую спину, пошел к холодильнику, достал бутылку.
– Мне сегодня ну никак нельзя помирать, голубочка, – сказал он и бросил взгляд на деревянный ящик, задвинутый в угол комнаты. – Закрой уши.
Хлопок прокатился звоном по комнатке-кухне, пробка улетела в потолок, две дождинки отвалились от побелки, и одна из них серебристым вертолетиком спустилась деду Арсению на лохматую макушку. Другая – скользнула Смерти на плечо.
Смерть сняла дождинку с плеча и подняла строгий взгляд на Арсения.
– Какая ты крепкая женщина! – восхитился он и плеснул ей в бокал. – Бутыль, как пушка, громыхнула, а ты даже не дрогнула. Хотя я слыхал громы и помощнее… Хе-хе!
И будто ответом ему был грохот с потолка. И неразборчивые вопли.
Дед Арсений встрепенулся, понесся к синим дверцам чулана – достал швабру, поднял, прицелился в участок, где дождинок уже не было, и три раза вдарил шваброй в потолок.
– Это я – как Дед Мороз посохом! – пояснил Арсений, но Смерть все равно смотрела на него с недоумением.
– Да шучу… Соседу ответил, – смутился он, – слыхала, как бузил из-за пробки?
Смерть ничего не сказала. Она все еще держала в руках бокал, но тот как будто висел в воздухе – в одном мире, когда Смерть пребывала в другом.
Она резко вздернула подбородок. Дед Арсений опустил швабру, моргнул… И Смерть внезапно оказалась прямо перед ним. Лицо в лицо – дышала яблоками и далеким путешествием. Ее тонкие губы разжались:
– Арсений.
Дед побледнел, руки его ослабели, швабра с глухим стуком упала на пол. Он услышал шипение, а потом треск, почуял запах чего-то жженого. «Вот как оно происходит», – успел подумать он…
– Арсений!
Дед закрыл глаза – помирать, так уж лучше ничего не видеть.
– Арсений! У тебя что-то горит!
Дед открыл глаза. Смерть стояла около его закопченной плиты и изумленно глядела в ковшик. Из ковшика шел дымок, там что-то шкворчало и подпрыгивало.
– Ох, едрить! – закричал дед Арсений. – Яйца!
Из телевизора пели про синий иней. Снаружи снег медленно ложился на подоконник, гирлянда перешла в плавный режим и расцвечивала комнатку-кухню то золотым, то синим… А дед Арсений и Смерть сидели за столом, накрытым старенькой клеенкой с фруктовыми узорами, и резали салат.
– О, мелодия хорошая пошла, – Арсений потянулся к пульту, – сделаю на полную громкость, люблю эту песню! Не возражаешь?
Смерть пожала плечами. Она не возражала – у нее был такой озадаченный вид, будто она вообще не понимала, что тут происходит и как она оказалась за этим столом, как ей в руки попал ножик, обмотанный синей изолентой, как вышло, что она режет вареную морковь, а не нити жизней людских. И главный вопрос, который читался в ее глазах, – сколько бокалов шампанского она выпила?
– Нет, голубонька, я тебе зубы не заговариваю. Просто приятно провести новогодний вечер с красивой женщиной. А про то, почему мне сегодня помирать нельзя, я еще расскажу.
Смерть кивнула:
– Обязательно расскажи.
Она как будто старалась держать лицо, но искорки в глазах деда Арсения подсказывали, что у нее не очень выходит. Похоже, что она это поняла и на припеве песни резко сбросила с себя отстраненный вид, как если бы сбросила свою красную юбку и осталась голая, красивая, честная. «Синий-синий иней лег на провода».
– Расскажи! – Она взяла следующую морковку и ткнула ею в сторону Арсения. – Смелей, Дедуган!
– Опять ты меня дедуганишь.
Смерть задумчиво взглянула на морковь, положила ее на стол, отодвинула от себя подальше банку с еловыми лапами – вероятно, чтобы не обрушить ее неловким движением. Стеклянная рыбка на одной из веток качнулась, и в ее глянцевой чешуе отразились темные отблески глаз Смерти.
– Арсений, – она склонила голову набок. – Сложно привыкнуть, у меня записано, что ты Дедуган.
– Вот! Даже у вас во мраке веков бюрократы ошибаются, – улыбнулся дед Арсений, – ошибаются все, голубочка моя, я вчера тоже ошибся: яблок к салату не купил. Может, одно твое покрошим? – Он кивнул на ее бусы.
– Еще чего! – возмутилась Смерть. – Ты не отходи от темы. Рассказывай, что за причина у тебя.
– Причина – уважительная! – ответил Арсений, вынул из пакета луковицу и крепко сжал ее в кулаке. – Я, если хочешь знать, голубочка, помирать не боюсь. Я готов, как вон те картофелины. Как вот эти яйца – сварен вкрутую, как вот этот лук, во сто шуб одет! Нажил на белом свете чертову тучу годов…
Дед Арсений в такт мелодии хряпнул ножом по луковой головке, и половина отлетела на пол.
– Но есть одно дело, понимаешь? Дело! Настоящее. Именно сегодня, под Новый год, оно должно у меня делаться.
Дед Арсений наклонился, чтобы поднять лук, закряхтел, да так и остался под столом.
– Арсений?
– Тут я, здеся.
Дед копался внизу – оказалось, толкал деревянный ящик. Ящик нещадно царапал пол, но скрежета не было слышно – его заглушала песня из телевизора.
– У-у! Только в небе, в небе темно-си-инем, – подпел дед Арсений, поднялся, разогнул скрюченную спину, похрустел ладонями. – Вот в чем все дело, – со значением сказал он. – Все дело – в этом ящике.
И только дед Арсений положил руку на крышку, чтобы открыть свою великую тайну, как в дверь постучали.
Постучали – слабо сказано. Дверь громили, будто тараном. Дед подскочил на месте – в глазах его зажегся огонь азарта. Он совсем не по-скрюченному понесся к двери, распахнул ее и проорал:
– Ну, чего тебе?
На пороге стоял маленький лысый старичок. Лицо его было таким красным, будто он явился с мороза, но явился он со второго этажа.
– Чего мне? А ничего! А ничего, что уже ночь на дворе? А ты музыкой долбишь, как молодой. Палка ты корявая, шкелет костистый, немудрено, ты же глухой как пень. Да что как пень – глухой, как корень пня, с ног до головы глухой, – старичок ворчал и ворчал и будто не собирался останавливаться до самого боя курантов.
Смерть выглянула из-за плеча деда Арсения, Арсений с тревогой покосился на нее, потом перевел взгляд на соседа и понял, что тот Смерть не видит и даже не чует ее яблок.