Бом! Ударил гигантский праздничный колокол. Бом! Буквы пришли в движение, замельтешили, меняясь местами, как наперстки в руках прощелыги-наперсточника, и из «Селиверстов» неожиданно, совершенно необъяснимым образом, сложилось «Бороться за жизнь». Бом! Бом!
С двенадцатым ударом Федосей проснулся. Под звуки грянувшего гимна колокол превратился обратно в телевизионные куранты, а камень – в привычный окружающий морг. Все вернулось на круги своя стремительно, в один миг, и только надпись «Бороться за жизнь» еще пару секунд многозначительно повисела перед глазами.
«С Новым годом», – подумал Федосей, и в этот момент зазвонил городской телефон.
Даже не зазвонил, а скорее взвыл. Как собака, которая крепко спала и проснулась неожиданно для самой себя. Федосей снял трубку и ответил в соответствии с регламентом:
– Морг тридцать шестой больницы. Дежурный санитар Баранов.
– Але. Здра-здрасьте. Я… насчет… э-эм… К вам должны были доставить… человека.
– Фамилия?
– Он от передозировки умер, а фамилия… Ну… В общем, я не знаю.
«К „гнилушкам“ не суйся – пара бомжей да наркоман».
– Не знаете фамилию? Кем же вы ему приходитесь?
– Да вообще никем… наверное. Мы всего две недели встречались и… Хотели пожениться, но… Знаете, как бывает – ожидания не совпали с реальностью.
– В таком случае простите. Информацию мы предоставляем только родственникам умершего.
«6. Дежурный санитар предоставляет родственникам умершего информацию (непосредственно или по телефону) о регламенте работы патологоанатомического отделения и о наличии интересующего их трупа в данном отделении».
– Нет, вы… вы не поняли. Мне не нужна информация. Это я прошу, чтобы вы ему кое-что передали.
– Я? Передал ему?
– Да. Просто скажите, что Ира с ним скоро встретится. Очень скоро. Скажете?
– С-скажу.
– Спасибо. С Новым годом вас.
– Стойте! – Федосей сказал это резко, отрывисто, почти выкрикнул, и сам вздрогнул от неожиданности. – Подождите, Ира, не кладите трубку.
– Почему?
– Потому что вы правы. Но и не правы тоже. Да, вы верно сказали – реальность редко совпадает с ожиданиями, Возможно, никогда не совпадает. Ждешь в Новый год снег, как в кино, а получаешь дождь и собачьи какашки. Ждешь праздника и веселья, а видишь хмурые, усталые лица. И даже в морге, как оказалось, нельзя ни в чем быть уверенным. Со мной вот сегодня такое приключилось. Кому рассказать – не поверят. Хотите послушать?
– Ну… Давайте.
И Федосей принялся рассказывать. По порядку, начиная с Вия и далее по тексту. Когда дошел до момента с завотделением, поющим в трубку, девушка вдруг рассмеялась. Робко, коротко, но в то же время звонко, по-детски – похоже, она была очень молода. В том месте, где Федосей со Славой отбирали друг у друга бирку, девчонка уже хохотала от души, заливисто. И слышалась в этом смехе искренняя благодарность.
По телевизору затянули Happy New Year группы ABBA. Дождь за окном как-то незаметно перешел в снегопад, а Федосей, прижав телефон к уху и не прекращая рассказ, подошел к должностной инструкции. Вытащил из рамки и в нарушение регламента, самоуправно, вписал еще один пункт.
«13. Бороться за жизнь. Несмотря ни на что».
Мария АртемьеваКастусь перед Рождеством
Отец всегда говорил Кастусю: «Все деньги у жидов. Они за деньги Христа распяли, с тех пор все деньги у них. Торговать с пархатыми истинно набожному католику тошно, но без этого никак, потому что у нехристей все богатства». Пока отец был жив, он и вел торговлю, продавая свой крестьянский товар в еврейском квартале Варшавы, – там у него и связи были, и лучшие приятели-перекупщики: Мойша Давидович, Шимон Билецкий, Войцех Гриншпун. С ними же он и пивом накачивался после удачной сделки.
Но перед войной отец умер. Мать пережила его на полгода. Двое братьев Кастуся пропали где-то в ополчении, а сестры замуж повыскакивали и уехали. И оказалось внезапно, что все хозяйство легло на Кастусевы плечи. Чтобы не тянуть воз в одиночку, решил он жениться. Но только для женитьбы-то надобен капитал!
Вот тогда и задумал Кастусь коммерцию. Хотя опасался: дело-то рисковое. Особенно в войну. Но иначе никак не обернуться. Что ж ему, вечно горе мыкать?!
Мороз ударил к вечеру. Осклизлая палая листва на Приятной улице и на Гржибовской захрустела под ногами льдистым ковром. А спустя немного времени вертлявые снежные мухи заплясали в воздухе. Они не таяли, опускаясь без сил на мерзлую землю и холодные камни мостовой.
Уличные мальчишки обрадовались снегу – весело дурачкам. Старики, торгующие дровами вразвес, обрадовались тоже – теперь ведь их бизнес наверняка пойдет шибче.
А старая ведьма Ривка Гиршович обозлилась на бога:
– Еще и это теперь! О, Яхве… Мало напастей на нашу голову? Коли в животе пусто, холод проберет до самых костей. Чем человеку согреться?
– Кхе, кхе, кхе… Да! – заходясь в кашле, согласилась с Ривкой соседка Хава. – Еще и это!
Обе они сидели на пороге у крыльца, закутанные по брови в тряпье. И тут перед ними встала Розочка Яблонская.
Спи, сыночек, спи,
Не открывай глазки.
Страшный Грондзуляк
Бродит в ночи,
Стонет-плачет.
Деток ищет, злодей,
Чтоб испечь их в печи.
Спи, сыночек, спи.
Как обычно, она укачивала сына и пела ему песенку.
– Опять она! – проворчала Хава. – Кхе, кхе, кхе! Никак не уймется.
– Куда это ты собралась, Роза? – спросила седая ведьма Ривка, устрашающе поводя огромным сизым носом из стороны в сторону. И цапнула Розочку за рукав.
– Погуляю, тетя Рива. Марек на улице лучше спит. Не так плачет.
– Разве не видишь – снег заметает? Холодно! Пять минут мы с Хавой сидим тут, а уже ноги заледенели.
– Оставь ее… Кхе, кхе… пусть… кхе… идет! – сквозь кашель выдавила Хава, злобно сверкая глазами. – В доме и без нее дышать нечем!
Ведьма отпустила Розочку. Молодая женщина прикрыла одеяльцем ноги своего малыша и понесла его спать на улицу. Вслед ей полетел шумный вздох – будто мехи раздули. Но Розочка даже не обернулась.
«Дольше спать – меньше жрать!» – твердила когда-то мать Розочки Яблонской своим детям. Поэтому теперь, опасаясь, что сынок будет плакать от голода, Розочка неутомимо ходила с ним по улицам, качала на руках и все пела песенку про Грондзуляка.
В первых числах ноября старый Коваль явился к Кастусю Михняку и попросил сменять три мешка бураков на пять мешков картошки. Ну, или одолжить до следующего года по-соседски. Кастусь ответил: нет.
– С превеликим бы нашим, да не могу! – сказал он.
– У тебя ж картошки – завались! На что ж тебе одному столько картошки?! – сплюнув желтой табачной слюной на землю, спросил Коваль.
– Так в городе продам! – заявил Кастусь. – Жениться хочу к весне.
– Это на ком же?
– Ну, это уж дело второе. Деньги будут – невеста найдется. А пока извини, сосед. У меня, видишь, свои надобности. За деньги – хоть сейчас продам. А без денег – нет, никак нельзя!
– Эка ты сказанул – деньги! – усмехнулся старик. – Денег теперь ни у кого нет! Да и в городе – какая торговля? Не знаешь ты разве, Кастусь? Городские в село бегут, на рынке люди последние портки с себя на продукты меняют.
– А я жидам картошку продам. У этих всегда деньги есть.
– Да говорят тебе – нету! – рассердился Коваль.
– Ой, да ладно! – отмахнулся Кастусь. – Денег нету – золотом возьму! Я насчет этого не капризный.
Коваль только плюнул.
Ходит страшный Грондзуляк,
Ходит-бродит.
Спи, сыночек, спи, родной…
Если глазки закрыть —
Грондзуляк не тронет.
– Эй ты! – у ворот бывшей пекарни на Гржибовской улице Розочку Яблонскую остановил охранник службы порядка. – Чего ходишь тут?!
– Марек на воздухе лучше спит, – сказала Розочка и поправила сползающее одеяло посиневшими от холода руками.
Охранник подошел ближе, глянул на ребенка.
– Сумасшедшая, – сказал он и перехватил дубинку в другую руку. – Давай брысь отсюда! А то будет тебе… Грондзуляк!
Розочка послушно подхватила сына и пошла себе по улице, все так же тихонечко напевая:
Стонет-плачет Грондзуляк,
Воет от голода.
Не открывай глазки, сынок,
Не давай зверю повода.
Не смотри на него, не смотри.
Спи, мой сыночек, спи.
За десять дней до Рождества Кастусь Михняк решил, что пора. Пора ехать в город, делать коммерцию. Подлатал старенький грузовик отца, закинул в кузов мешки, набитые картошкой под завязку, укрыл их для тепла ветошью и отправился.
На развилке увидел он знакомого печника из соседнего села и остановился поздороваться с приятелем.
– Куда намылился, Янек? – спросил Кастусь.
– Домой. В городе был, плохо там. К своим возвращаюсь. А ты?
– А я наоборот – в Варшаву, – сказал Кастусь. – Коммерцию делать. Картошку хочу жидам продать. За золото.
– Кастусь, какое золото?! – поразился Янек. – Ты разве не слыхал, что в городе творится? – И, понизив голос, добавил: – Немцы с жидами крутенько обошлись. Не слыхал ты разве? Повыселяли их с квартир, вещи, деньги, все имущество отобрали. В еврейском квартале плач да вой стояли на весь город. Часть улиц огородили стеной – и всех жидов туда, за стену согнали. Они теперь там, в гетто, словно звери в норах ютятся. Говорят, каждую неделю их там расстреливают, порядок наводят. Нет у них золота! Голодают они.
– Да знаю, Янек, я этих жидов! Вечно прибедняются, ноют, что их обидели. А сами только и думают, как бы чего урвать у наивного славянина. Да у этих пархатых по всем углам нычки! Чтоб какой-нибудь захудалый Абрашка – да без золотого зуба?! Видал ты где такое? Нет! Пускай дальше ноют – я им не верю. Хорошо, что их немцы прижали. Как раз они мне за каждую картофелину по десять злотых заплатят! Голодают, говоришь? Отлично! Стало быть, никуда не денутся. Жрать-то, небось, каждому охота! А уж жидам ненасытным – и того пуще.