В зале на стуле валялась шуба Деда Мороза, а рукавицы, шапка, борода были раскиданы вокруг – ясно, кто тут устал больше всех. И на представлении от него припахивало, как в медицинском кабинете, когда всей школе прививки делают – он уж был это, «в вечернюю смену».
– Дети! – вдвинулась в зал Светлана Петровна, перекрыв корпусом выход. Вытащила из-за спины пойманного ежа и запулила обратно в зал: – Надо провести еще одно представление! Старшеклассники нашей школы попросили, чтоб у них тоже был праздник! Проявите сознательность!
– Да блин, – сказал Андрюшка из-под елки. – «Дети», ага. Что-то я так устал уже от детства.
– Но, Светлана Петровна, Дед Мороз – вон, все, – сказала Юлька. – Это… Шкуру сбросил.
– Товарищ Комаров и так достаточно потрудился. Нельзя его просить еще и в вечернюю смену в праздник работать! – Она зачем-то посмотрела в потолок в разводах. – А! Есть решение! Дедом Морозом будет комсорг школы! Дискотеку хотят – так ничего, слова выучит! Успеет!
По-моему, Светлана Петровна тоже была немножко «в вечернюю смену». Ну… И… Хорошо! Мы со Штином стукнулись взглядами.
Новый год-то сбежал.
В Кукольном классе Валька сосредоточенно отколупывала блестки от моего платья и складывала в ладошку. Что поделаешь, если у человека счастье маленькое, как блестка. Штин шуганул ее, и мы вытащили из-за декораций пыльную наволочку с костюмом. На миг показалось, что ничего не получится, потому что никогда нельзя оставлять хорошее на потом, а мы сдались, оставили, спрятали… И вообще чуть не забыли. Но может, еще получится? Андрюшка ожил. Сиял. Не ржал даже. Только пальцы тряслись немножко. Вдруг побежал зачем-то к окошку, вылез в форточку по пояс, нагреб снега и умылся им прямо снаружи. А потом они с Юлькой пороли по швам мешок, выдергивая толстую шершавую нитку, а я сшивала уже распоротый другой бок тоненькой ниточкой.
Комсорг был не в восторге надевать вонючую шубу и быть Морозом, пришлось подбадривать, а шубу мы с Юлькой даже вывесили на форточку, чтоб проветрилась. Хорошо, что слов у Мороза немного, да и те все с детского садика знают. Он-то как, десятиклассник, будет всерьез своим ребятам говорить: «Вы мне рады, дети?» Мы ему сказали:
– Ты нам не мешай, главное. Подарков-то нету, какой от тебя с пустым-то мешком смысл? Елку зажигай, да и все.
Штин вдруг сообразил:
– А что, потом дискотека будет, да? Ты вместо подарков дискотеку всем подари лучше. А нам можно остаться? А можно я буду песни объявлять? А-а, это магнитофон, да?! А первая какая песня? «Синий иней»?
Да ладно? Повезло!
За окном темнело. Дождик на елке дрожал и шуршал. Без четверти восемь, когда внизу захлопали двери и загомонили большие ребята, мы с Андрюшкой струсили, конечно, хотя все успели придумать, слова все помнят, кроме Стеллки. Ну, она топать будет и хлопать.
О-о, какие старшеклассники большие все… А девушки какие нарядные. Красивые, длинноногие. И я такая буду в десятом классе? Тогда, значит, и не страшно взрослеть? Вон они какие все счастливые! Платья короткие, шик! Много как их всех, парней и девушек, взрослых почти таких. В зале сразу стало тесно – а я думала, он большой! Зато никаких пионер-ведьм не видно. Сидят там у себя в гнездовье вместе с товарищем Комаровым. Брынзой закусывают.
– Наряжать люблю я елку, лишь иголки очень колки! – привычно голосила Юлька-Снегурочка.
– Елочка, елка, лесной аромат! – подвывали поредевшие ежи и снежинки.
Стеллка исправно подпрыгивала и бухала подошвами в пол – тоже трусила, как все, потому что в толпе старшеклассников мы казались гномами. Нас вообще мало осталось, даже Вальку я поймала в последний момент, когда она пальто прям поверх пачки напяливала – и пообещала коньки старые отдать. Теперь Валька, изображая пургу, семенила вокруг Стеллки, как Луна вокруг Земли.
Светлана Петровна наврала, наверно, что старшеклассники попросили елку – никто из этих парней и девок нас особо не слушал. Пока Штин не начал орать, напрыгивая на комсорг-Мороза:
– В зимний лес ты уходи, там под елкой отдохни! И зачем вам новый год, пусть все по-старому идет!
Снегурочка Юлька тоже орала на Мороза:
– Дедушка, надо Зимушке помочь!
Комсорг-Мороз пожимал плечами, стучал посохом и растерянно умолял одноклассников почитать новогодние стишки:
– Чтоб Зима стала доброй!
Бедняга. Парни толкались плечами, девчонки перешептывались. Стеллка с Валькой остановились, как игрушки, в которых кончился завод. Я выла, как буря, которая «мглою небо», нарезая круги вокруг елки, и фата за мной еле успевала. Юлька-Снегурочка с отчаянья начала уж сама про мороз и солнце, но тут вдруг Светлана Петровна из дальнего угла, из-за спин закричала:
– У леса на опушке жила Зима в избушке! [7] Ну же, комсомольцы, поем! Она снежки солила…
– В березовой кадушке! – заорал Штин, хотя Леший не мог подсказывать. – Она! Сучила пряжу! Она! Ткала! Холсты!
– Ковала ледяные да над реками мосты! – подхватили женскими визгливыми голосами другие пионер-ведьмы, которых не видно было за старшеклассниками. Может, подумали, что уже началась дискотека?
– По-то-лок! Ле-дя-ной! – заорали Штин, снежинки и ежи, сдирая пластмассовые шарики с елки и пуляя ими в толпу.
– Дверь скри-пу-ча-я! – наконец подхватили большие девчонки. – За шер-ша-вой сте-ной…
– Тьма колючая! – вместе рявкнул весь зал, перекидываясь шариками. Парни больше орали, чем пели: – Как войдешь за порог…
Ура.
Хорошая песня. Все знают.
И я тоже:
– …всюду иней!
Елка мигала уцелевшими кусками гирлянды и тряслась. Как громко, когда все поют! Но песня неумолимо кончилась. Надо собраться с духом. Старшаки похлопали сами себе, ну да ладно, все равно молодцы, что пели, а я закричала:
– Елочка веткой зеленой махнет, и словно в сказке придет Новый год!
Валька выключила верхний свет, парни засвистели, их девчонки радостно завизжали, переступая громадными, белеющими в темноте капроновыми ногами с круглыми коленками, застучали толстыми каблуками, а по темному залу полетели белые яркие зайчики от завертевшегося зеркального шара. А мы с Юлькой схватили Андрюшку и разодрали напополам. Не его, понятно, а лешачий мешок.
И пришел Новый год. Вылупился из драного мешка. Весь сверкающий, потому что ежи посветили на него украденным у товарища Комарова фонариком. Андрюшка раскланялся, помахал всем солидно, как Брежнев с трибуны, но не выдержал, заржал и стал, сдирая с елки, кидать серебристым дождиком во всех, закричал:
– Зима серебристой порошею засыплет любую беду!
Я добавила, чтоб не больно-то радовались:
– Когда без меня вы соскучитесь, тогда я к вам снова приду!
Юлька меня перекричала:
– Желаем всего вам хорошего в наступающем новом году!
Дальше слов мы не придумали. Ну и все, ну и хватит. Уже получилось. Потому что все веселые стали. Хлопали нам, свистели. Ура. Все на свете можно пересочинить, перепридумать. Главное – действовать.
– Поздравляю всех со мной! Я наступил уже почти! – заорал Штин, размахивая белым беретом. – Объявляю дискотеку!
И нам опять засвистели и захлопали.
Комсорг-Мороз ткнул в клавишу магнитофона:
«Вечерняя смена» Светланы Петровны сделала ее добренькой. Она даже насовала нам оставшиеся от представлений призы, дурацкие, в общем, детсадовские: дудки пластмассовые и корзинки, что кому попало. В раздевалке Штин отобрал у меня дудку – от нее хоть свист и вой, все развлечение; всучил корзинку:
– Бабе Тоне отнеси! Клубки же складывать же!
И удрал, когда Светлана Петровна стала у нас костюмы собирать. Ну и молодец. Потому что надо ведь, чтоб мама его увидела в костюме таком. Шарф забыл даже. Праздник же сегодня, вот-вот. Стеллка наволочку с кружевами отдала вожаткам, чего жалеть, а Валька тоже от Светланы Петровны, пока та ежей свежевала, смылась, пачку не сняла и так и пошла домой, сверкая из-под пальтишка марлевым подолом и белыми колготками. Мы ей маленько завидовали. Ну а мне костюм зимы не жалко, все равно блесток не хватает, корона помялась. Пустая кожура, не костюм. Зима-то теперь – я. Навсегда, даже когда вырасту, не забуду, что я была – зима.
Наконец-то домой. Мама с работы пришла уже, наверно. Скрипел снежок. В корзинке – остатки подарка в порванном бумажном кульке. Вечером гости. Бабушка обещала «Наполеон» и кральки. Показалось, даже запахло кремом и горячим песочным печеньем. Валька с Юлькой скоро отвернули на свою Народовольческую, потом Стеллка на Горького. И вот я шла одна в синем воздухе. А песенка совсем не про синий иней, оказывается:
– One… – как там? – One way ticket…
Наталья АнисковаЭпидерсия
Охапка пластиковых цветов тошнотворной расцветки покачивалась перед носом Киры.
– Это что?..
– Подарок! Держи, Кируся!
Лёня так и сочился энтузиазмом. Похоже, он и вправду полагал, что китайские искусственные цветы – это годный подарок. Такому любая обрадуется, не только тридцатилетняя училка, которую за следующим поворотом жизненной дороги поджидает кладбище. Даже «кладбИще», как говорил Лёня.
– Что это за эпидерсия? – уточнила Кира.
Эпидерсия – тоже было Лёнино словцо, означавшее неприятную неожиданность.
– Ну как… – растерялся кавалер. – Цветы, Кируся.
– Это, по-твоему, цветы?
– А как же? Смотри: синенькие, розовые, оранжевые вот.
– В жопу себе такие цветы засунь.
– Тебе, Кируся, не угодить. Чо не так-то?
– Лёня, эти цветы из чего?
– Ну как… пластик силикатный, с фенолом и альдегидами.
– Это мертвые цветы, Лёня. Понимаешь, мертвые. Мне еще рано такие. Живым дарят живое.
– Да ну тебя, Кируся! – Лёня бросил китайский дар на тумбочку под зеркалом. – Чаем-то напоишь?