Лорд Гаури взял руку сына и почувствовал, как он весь трепещет от нервного напряжения, превосходящего человеческие силы. Он едва поспевал за ним, когда тот шел по коридору к своей комнате, спотыкаясь, словно ничего не видел, но все же очень быстро. Когда они добрались до его комнаты, он повернулся, закрыл и запер дверь, а потом рассмеялся и, пошатываясь, подошел к кровати.
— Но ведь это его не остановит, правда? — сказал он.
— Линдорес, — сказал отец, — я ожидал увидеть тебя без сознания. Я еще больше боюсь, видя тебя в таком состоянии. Мне нет нужды спрашивать, видел ли ты его…
— Да, я видел его. Старый лжец! Отец, обещай разоблачить его, прогнать, обещай очистить это проклятое старое гнездо! Это наша собственная вина. Почему мы оставили такое место закрытым от дневного света? Разве в Библии ничего не говорится о тех, кто творит зло, ненавидя свет?
— Линдорес! Ты не часто обращаешься к Библии.
— Нет, я полагаю, что нет; но во многих вещах есть больше правды, чем мы думали.
— Ложись, — сказал встревоженный отец. — Выпей немного этого вина и постарайся уснуть.
— Убери его, не давайте мне больше этого дьявольского напитка. Поговори со мной — так будет лучше. Неужели ты тоже прошел через это, бедный папа? Дай мне руку. Ты теплый — ты живой! — воскликнул он. Он накрыл ладонями руки отца, согревая их своим прикосновением; по-детски прижался щекой к руке отца. Он издал слабый смешок, но в глазах его стояли слезы. — Теплый и живой, — повторил он. — Плоть и кровь! Ты тоже прошел через это?
— Мальчик мой! — воскликнул отец, чувствуя, как рвется его сердце к сыну, который уже много лет был разлучен с ним тем развитием юношества и зрелого интеллекта, которое так часто разрывает и ослабляет узы родства. Лорд Гаури чувствовал, что Линдорес наполовину презирает его простой ум и скудное воображение, но любовь одолела его, и на глазах у него выступили слезы. — Наверное, я упал в обморок. Я так и не узнал, чем все кончилось. Он делал из меня все, что хотел. Но ты, мой храбрый мальчик, вышел сам.
Линдорес вздрогнул.
— Я сбежал! — сказал он. — В этом нет никакой чести. У меня не хватило мужества смотреть ему в лицо дольше. Я тебе потом все расскажу. Но я хочу узнать обо всем, что случилось с тобой.
Как легко было рассказывать отцу! В течение многих лет это хранилось в его груди и делало его одиноким даже среди друзей.
— Слава Богу, — сказал он, — что я могу говорить с тобой, Линдорес. Часто-часто меня так и подмывало рассказать об этом твоей матери. Но почему я должен делать ее несчастной? Она знает, что там что-то есть, что я знаю, что это, — но больше ничего не знает.
— Когда ты видел его? — Линдорес приподнялся на постели, и к нему вернулся его ужасный взгляд. Затем он поднял сжатый кулак и потряс им в воздухе. — Подлый дьявол, трус, обманщик!
— Тише, тише, тише, Линдорес! Да поможет нам Бог! Кто знает, какие неприятности ты навлек на нас!
— И да поможет мне Бог, какие бы беды я ни принес, — сказал молодой человек. — Я бросаю ему вызов, отец. Это проклятое существо должно быть менее, а не более могущественным, чем мы — с Богом, поддерживающим нас. Только будь рядом со мной: стой рядом со мной…
— Тише, Линдорес! Ты еще не понимаешь этого — ты никогда не перестанешь слышать о нем всю свою жизнь! Он заставит тебя заплатить за случившееся — если не сейчас, то после; когда ты вспомнишь, что он там! Но я надеюсь, что с тобой все будет не так плохо, как со мной, мой бедный мальчик. Да поможет тебе Бог, если это действительно так, ибо у тебя больше воображения и больше ума. Я иногда забываю о нем, когда занят делами, когда нахожусь на охоте, когда путешествую. Но ты же не охотник, мой бедный мальчик, — сказал лорд Гаури со странным сожалением. Затем он понизил голос: — Линдорес, это случилось со мной с того момента, как я протянул ему руку.
— Я не подал ему руки.
— Ты не подал ему руку? Да благословит тебя Господь, мой мальчик! Неужели ты этого не сделал? — воскликнул лорд, и слезы снова подступили к его глазам. — Говорят… Говорят… но я не знаю, есть ли в этом хоть капля правды. — Лорд Гаури встал со своего места рядом с сыном и возбужденно зашагал взад и вперед. — Если бы в этом была хоть доля правды! Многие люди думают, что все это просто фантазия. Если бы только в этом была правда, Линдорес!
— В чем, отец?
— Считается, что если ему однажды воспротивятся, то его власть будет сломлена — если один-единственный раз ему откажут. Ты смог противостоять ему — ты! Прости меня, мой мальчик, и я надеюсь, что Бог простит меня за то, что я так мало думал о Его лучшем даре, — воскликнул лорд Гаури, возвращаясь с мокрыми глазами, и, наклонившись, поцеловал руку сына. — Я думал, что ты будешь больше потрясен увиденным, что у тебя ум сильнее тела, — смиренно сказал он. — Я думал, если бы только мог спасти тебя от этого испытания… Но ты… ты вышел из него победителем!
— Разве я победитель? Мне кажется, что у меня сломаны все кости, отец, — сказал молодой человек тихим голосом. — Пожалуй, я усну.
— Да, отдыхай, мой мальчик. Так будет лучше для тебя, — сказал отец, хотя и испытал мгновенное разочарование.
Линдорес снова откинулся на подушку. Он был так бледен, что со стороны могло показаться, будто он мертв. Он взял отца за руку.
— Теплый… живой, — произнес он со слабой улыбкой на губах и заснул.
Дневной свет заполнил комнату, пробиваясь сквозь ставни и занавески и насмехаясь над лампой, все еще горевшей на столе. Она казалось символом душевных и телесных расстройств этой странной ночи; и, как таковая, действовала на ясность разума лорда Гаури, который никак не мог погасить ее, чей ум снова и снова возвращался к этому символу беспокойства. Мало-помалу, когда хватка Линдореса ослабла, он высвободил свою руку, встал с постели сына и потушил лампу, осторожно убрав ее со стола. С такой же осторожностью он убрал со стола вино и придал комнате обычный вид, тихонько приоткрыв окно, впуская свежий утренний воздух. Сад нежился в лучах раннего солнца, спокойный, если не считать щебетания птиц, освеженный росой и сияющий в том мягком свете утра, которое кончается прежде, чем просыпаются заботы смертных. Возможно, никогда еще Гаури не смотрел на прекрасный мир вокруг своего дома, не думая о том странном существовании, находившемся так близко от него, которое продолжалось в течение многих столетий, скрытое от солнечного света. Тайная комната была рядом с ним с тех пор, как он ее увидел. Он так и не смог освободиться от ее чар. Он чувствовал, что за ним наблюдают, следят изо дня в день, с тех пор как он достиг возраста Линдореса, а это было тридцать лет назад. Он вспоминал это, пока стоял там, а его сын спал. Он уже готов был рассказать все это своему сыну, который теперь унаследовал знание своей семьи. И был разочарован тем, что не успел этого сделать. Интересно, услышит ли он его, когда проснется? Не лучше ли ему, думал лорд Гаури, отодвинуть эту мысль как можно дальше от себя и постараться забыть — до тех пор, пока не придет время? Он вспомнил, что и сам был таким же. Он не хотел слушать рассказ собственного отца. «Я помню, — сказал он себе, — я помню», — прокручивая все в голове. Если бы только Линдорес захотел услышать эту историю, когда проснется! Но тогда он сам не был готов, — когда был Линдоресом, — и он мог понять своего сына, и не винил его; но это было бы большим разочарованием. Он думал об этом, когда услышал голос Линдореса, зовущий его. Он поспешно вернулся к постели. Странно было видеть его в вечернем платье, с изможденным лицом, в свежем утреннем свете, льющемся из каждой щели.
— А моя мать знает? — спросил Линдорес. — Что она подумает?
— Немногое; она знает, что тебе предстоит пройти через какое-то испытание. Скорее всего, она будет молиться за нас обоих, так уж устроены женщины, — сказал лорд Гаури с той трепетной нежностью, которая иногда появляется в голосе мужчины, когда он говорит о своей жене. — Я пойду, успокою ее и скажу, что все кончилось хорошо…
— Не сейчас. Сначала расскажи мне, — сказал молодой человек, положив руку на плечо отца.
Как просто! «Я не был так добр к своему отцу», — подумал тот про себя, внезапно раскаявшись в своем давно забытом проступке, который, впрочем, никогда раньше не воспринимал как проступок. И он рассказал сыну всю историю своей жизни — как он почти никогда не оставался один, не чувствуя при этом, как из какого-нибудь угла комнаты, из-за какой-нибудь занавески на него смотрят эти глаза; и как в его жизни присутствовал этот тайный обитатель дома, сидел рядом с ним и давал ему советы. «Всякий раз, когда нужно было что-то сделать, когда возникал вопрос выбора между двумя возможностями, я видел его рядом с собой: я чувствовал, когда он приближается. Не имеет значения, где я находился, — здесь или где-нибудь еще, — как только речь заходила о семейных делах; и он всегда убеждал меня выбрать ложный путь, Линдорес. Я уступал ему, но что я мог поделать? Он делал все таким ясным; он заставлял неправильное казаться правильным. Если в свое время я совершал несправедливые поступки…»
— Ты не совершал их, отец.
— Совершал: я изгнал горцев. Я не хотел этого делать, Линдорес, но он сказал мне, что так будет лучше для нашей семьи. И моя бедная сестра, которая вышла замуж за Твидсайда и была несчастна всю свою жизнь. Это его рук дело, этот брак; он сказал, что она будет богата, и так оно и было, — бедняжка, бедняжка! — и умерла от этого. А еще старый Макалистер… Линдорес, Линдорес! у меня сердце болит, когда я об этом вспоминаю. Я знал, что он придет и даст неверный совет, и скажет мне что-то такое, в чем я потом раскаюсь.
— Надо было заранее решить, хорошо это или плохо, и не следовать его советам.
Лорд Гаури смутился.
— Я не такой сильный, как ты, и не такой умный, — я не могу сопротивляться. Иногда я вовремя раскаиваюсь и не делаю этого; но потом! Если бы не твоя мать и не вы, дети, я бы много раз не дал и фартинга за свою жизнь.