— Мне в твои годы не приходилось дремать, можно было совсем не проснуться, — пробовал расшевелить его отец, перекрикивая постук двигателя. — Благодаря шустрости и выжил.
На Игоря это не действовало. Ему было зябко. Не хотелось смотреть на серый Витим, покрытый струйками тумана. И лодка отпугивала холодными каплями росы на бортах, железном кожухе мотора и на ветровом стекле.
Но сильней затрещал мотор, ветер поднял угол брезента и хлестнул им Игоря, и сна как не бывало.
Их большая лодка врезалась острым носом в волнистый плес Витима. Течение сбивало ее, сносило к Витимску. Но отец твердо держал курс против стремнины. Отец стоял перед стеклянным щитком, одна рука — на штурвале, другая — на рукоятке газа. Если бы отец не управлял приисковым хозяйством, он был бы, наверно, капитаном дальнего плавания.
Бодро тарахтел мотор. Роса скатывалась с кожуха, испарялась. Уходили за выступ берега белые баки склада горюче-смазочных материалов, пристань, остатки размытой Витимом Подгорной улицы, центр над нею, деревянная церквушка с башенкой колокольни, трубы ТЭЦ и бани, дом инвалидов и кладбище. Дальше начиналась тайга. Через полчаса лодка плыла по дикому Витиму.
Справа и слева громоздились гольцы. Один не давал места другому. Только речки прорывались между ними, вытачивая глубокие распадки. А лиственницы и вечнозеленые кусты кедрового стланика карабкались по осыпающимся склонам и все равно до самого верха не добирались. Там, на голых вершинах, лежали в западинках лоскуты раннего снега. А наледи в распадках сохранялись с весны. Отец рассказывал, как хорошо держать в них выловленную рыбу, убитую дичь или разделанную тушу зверя.
Игорь вертелся на дне лодки, разглядывая все, что открывалось глазу. Он бросался то к правому, то к левому борту. И отец часто оборачивался, грозил пальцем. Но Игоря это не усмиряло. Он свешивал голову с борта и глядел, глядел в воду, которая отражала гольцы, алое солнце и клубочки облаков. Он опускал руку в плещущую волну и смеялся, отряхивая с пальцев прозрачные капли.
— Э-э-эй! — закричал Игорь, перегоняя грохот мотора, и скалы отозвались: — Ге-е-ей!
Хорошо, что они не послушались Куликова и не вернулись. Не во всем же следовать Куликову, хоть он и золотая голова! Здесь сама тайга им родная с отцом. Недаром в тридцать третьем году тайга послала холостому тогда Бандурееву на помощь прекрасную девушку-таежницу Ксеню. И та спасла его от смерти.
Мать рассказывала Игорю, что отец тогда еще только учился рыбачить по-сибирски. А ему поймался на блесну старый таймень. С перепугу отец запутался в леске и вывалился из лодки. Хорошо, на берегу оказалась девушка из охотничьего семейства Трынкиных. Она вышла из чума почистить рыбу и увидела — неладное с городским рыболовом. Не раздумывая, девушка бросилась в воду, перерезала леску и вытащила рыболова на берег.
Когда отец отдышался, он разглядел свою спасительницу. Оказывается, он ее уже приметил раньше и искал повод для знакомства. Вот и пришлось познакомиться.
У девушки были заметные скулы и узкие прорези глаз, но кожа белела, словно березовая кора, а в черни глаз вспыхивали блестки вроде бы золота.
«Как тебя звать?» — спросил рыболов.
«Ксеня, — ответила девушка с якутским выговором, так что получалось: — Ксена».
«Пойдешь за меня замуж?» — спросил напрямик рыболов.
«Отца спроситься надо», — ответила Ксеня, с таежным спокойствием, немигуче глядя на странного парня.
«Ну, за чем же дело стало? — захрабрился рыболов. — Пойдем спрашиваться».
«Пойдем...»
Рыболов-жених поднялся и отправился вслед за спасительницей.
Старик Трынкин сидел возле жестяной печки и пил чай из деревянной чашки. Сватовство закончилось быстро. Ксеня оказалась не дочерью Трынкина, а сиротой-воспитанницей. Выросла она в чуме, несколько зим проучилась в школе-интернате. Но дальше учиться Ксене расхотелось, она взялась за ружье и стала охотиться, да не хуже иного парня.
«Жалхо однахо-то девха отдавать, — сказал старик Трынкин, почесывая блестящий живот, — да парень, вижу, хрепкий — по ней будешь. А Хсена хах собаха тебе будет...»
И Ксения Николаевна действительно охраняет отца от всяких неурядиц. Иногда прямо до смешного доходит, как было сегодня с черным котом. Но отцу такая верность матери нравится. «Вдвоем-то с мамой мы возле тебя и в самом деле как собаки будем, как добрые сибирские лайки, что спасают охотника от любого зверя, и голода, и холода», — подумал Игорь, глядя на озабоченного отца.
Игоря качнуло к правому борту — это отец завертел штурвал, поворачивая лодку к левому берегу.
Игорь заозирался, не понимая, для чего маневр. И вдруг увидел, как из распадка на левом берегу выпорхнули три утки. Они понеслись над водой на огромной скорости. Селезнь заметил моторку и стал набирать высоту. Но было поздно.
Отец выхватил ружье. «Бах-ух!» Сначала в воду упали две утки, за ними третья.
— Вот как стрелять надо! — подмигнул отец, направляя лодку туда, где всплеснулись кряквы.
Распластанных уток несло по течению. Отец подставил течению борт, и крякв прибило к моторке.
— Лови добычу, сын!
Игорь достал уток. Отец снова включил двигатель на полные обороты. Он отлично управлялся с лодкой, стрелял здорово и пел хорошо.
Из-за острова, на стрежень, на простор речной волны...
Ветерком раздуло перья на утках. Игорю показалось, что утки в его руках оживают. Он потряс их, надеясь, что кряквы вспорхнут. Но крылья их висели мокрыми тряпками, а глаза напоминали стеклянные бусины.
Эх, выплывают расписные Стеньки Разина челны...
Игорь уложил уток на брезент и тут увидел устье Шаманки. Левый берег расступился под напором быстрой речки, бегущей от синих гольцов. Шаманка выносила в Витим сахаристые льдины, усыпанные желтыми листьями и хвоинками.
Лодка пошла труднее — течение Шаманки было стремительнее витимского.
Но отец жал и жал на рукоятку скорости.
Сомкнулись берега. Исчез Витим за поворотом. Колючие ветки подмытых сосен стали хлестать по щитку. Отец пригибался, но хода не сбавлял. Пока в укромной лощине не блеснула наледь.
Лед возвышался над чистой водой как скала. Сверху ослепительно-белый, как соль, посредине синеватый, а внизу зеленый. И тонкие ломтики этого льда с кристальным звоном срывались с наледи в воду.
— Есть рыба, — сказал отец, останавливая лодку в улове[3].
По улову расходились круги.
Отец загремел цепью, сбрасывая в воду якорек. Потом они принялись налаживать свои удочки.
У отца был спиннинг. Он стал, не торопясь, привязывать к леске блесну. А Игорь спешно взялся за свою мелкую снасть. Он сложил раскладную бамбуковую удочку. После этого привязал к ней леску из жилки, а к леске поводок из тоненькой жилочки с мушкой. Но как ни торопился, отец его опередил.
— Ловись, рыбка большая и маленькая!
Игорь забыл на минуту про свою удочку. Он смотрел, как отец садится на корму и пускает блесну по течению. И как подергивает ее, чтобы она играла в воде. Раз — и возле самой приманки всплеснула рыба. Отец подсек, но рыба ушла. Тогда он кинул блесну дальше в улово и стал подтаскивать к себе, накручивая катушку легкими движениями кисти.
— Чуешь, сколько тут рыбы! — проговорил отец, кивая на улово.
— Чую, — ответил Игорь.
От воды шел запах свежего огурца и рыбьей икры.
Игорь опомнился и запустил свою мушку по течению, изредка подергивая ее.
— А ну, кто вперед выловит? — подмигнул отец.
— Давай! — принял вызов Игорь.
Теперь он смотрел не только на свою мушку, но и краем глаза следил за всплесками и бурунчиками от блесны. У него самого никак не получалось с подсечкой. Но вот мушка намокла, утонула в струе, и на глубине кто-то дернул ее.
— Поймал! — вскрикнул Игорь, чувствуя, как рыба повела леску в сторону отцовской блесны. Он забыл, что делать дальше. И услышал окрик отца:
— Плавно, а то сорвется!
Игорь бросил удилище на дно лодки и стал подтягивать рыбу к борту прямо за леску. Рыба металась в струе, сверкая, как льдинка. Игорь дал ей умаяться, а потом выкинул в лодку. Большой хариус бился на деревянной решетке под его ногами. Спинка у него была черно-зеленая, а по бокам шли две черные полоски.
— Молодчина, — похвалил отец.
— Граммов триста будет! — сказал, сияя, Игорь.
Отец щелкнул языком и снова запустил в быстрое течение свою блесну. И у него вдруг натянулась леска.
— Есть, — воскликнул отец, и катушка затрещала в его руках.
На том конце лески из воды выметнулся зеленый ленок. Он шлепнулся снова в воду, и на кругах, разошедшихся по улову, закачались куски льда.
Тут уж Игорь отложил удочку. Он взял сачок, перешел к отцу и сам начал советовать:
— Дай ему ходу, пап, дай — сорвется... Так, хорошо... Чуть-чуть подведи... Пусть походит, пусть, только плавно, плавно...
Игорь вцепился в борт и не отрывал взгляда от того места, где вскипала вода от сильных ударов хвоста большой рыбы. Леска позванивала, как струна, и казалось, вот-вот лопнет. Но отец предупреждал рывки. Он отпускал катушку, и ленок попусту растрачивал свою силу. И когда он успокоенно вставал на одном месте, отец начинал подтаскивать его, осторожно покручивая стальную катушку.
— Врешь, от меня не уйдешь, — приговаривал отец, скаля зубы от напряжения.
Постепенно ленок был приведен к борту лодки. Он заплескался в метре от ее отражения. Игорь повел к нему сачок. Рыба вяло отходила от сачка. Но отец неумолимо направлял водяного хищника к железному ободу сачка. Вот-вот Игорь должен был поддеть рыбину.
И тут из-за мыса выскочила черная лодка. Звук ее мотора ударил по тихому улову. На носу лодки стоял Куликов, а управлял моторкой моторист в валенках.
Лодка приблизилась, и голос Куликова перекрыл моторный перестук.
— Петр Васильевич! — крикнул Куликов, сложив трубкой ладони у рта. — Петр, ЧП!