На этот раз Гарий Иосифович прервал Люсю. Он вдруг поднялся, походил вокруг стола, и она водила за ним глазами с пятнышками света на донцах. На Люсином лице было написано такое почтение к гостю, что могло показаться: учитель вот-вот выдаст им главный аргумент для защиты. И друзьям-геологам останется только рты разинуть и согласиться, приветствуя педагога.
— Вот бы выложить из камешков такое же сердце, — предложил вдруг Гарий Иосифович, — пронзить его стрелой и на суде показать!
— Ну и что бы случилось? — презрительно двинул плечами Слон, и швы его пижамы затрещали.
— Как что? — откликнулся учитель. — Мне кажется, это символ всей жизни Игоря, и не мог он пойти против этой формулы!
— Да у кого же не имеется в заначке этой формулы? — колыхнулся Слон. — Все по-своему любят, и все творят дела!
— Думаю, сердце это — слабенький аргументик, — заметил Борис Петрович, снисходительно глядя на гостя. — Несерьезный просто-напросто, для школьного собрания, но не для суда.
— Любят и разбойников и подхалимов и кого угодно! — возмутился Слон. — Женщина есть баба! Любовь зла — полюбишь и...
— Слона! — докончила Люся едко.
Гости Слониковых онемели от этой неожиданной оплеухи. Чуть мягче бы произнесла Люся кличку супруга, и все вышло бы очень мило. Но хозяйка вложила в «Слона» непонятную жесткость, иронию и злость, будто у нее только сейчас раскрылись глаза на мужа.
И Слон замигал желтыми ресничками, щеки его задергались в плаксивом тике, а губы вздулись, точно у перепуганного ребенка. Он раскинул руки, как бы приглашая присутствующих в свидетели, что он ничего такого не сделал, а она сама напустилась.
И все почувствовали неуют в уютной квартире Слона. Люсин вскрик выбил мысли из колеи, заставил переключиться на самих хозяев. «Самое время для семейной ссоры! — подумал Женя, глядя исподлобья на Слона. — И чего ты лезешь не в свои сани!»
А вообще и Люську понять нетрудно. Она изнервничалась... А сколько нервов еще ей нужно, чтобы довести дело до конца!
И Женя еле заметно подмигнул Слону: «Спокойно, старик, уступи, сгладь, будто ничего не случилось».
И Витька принял сигнал. Широкая улыбка развела по его лицу мягкие лунки.
— Вот и Слону досталось, — проговорил он и почесал залысины. — Придется менять подпольную кличку!
— Правильно, — согласилась Люся, — будешь теперь Слоником.
— Отлично, — Слон скривился. — Стану хоть приносить тебе удачу в защитах!
И опять за столом все неловко притихли. Из кухни донеслось потрескивание дров, а из-за окон зима напомнила о себе щемящим скрипом полозьев и торопливым постуком шагов.
— С твоими приносами только и говорить о любви, — напомнила Люся какой-то семейный секрет, и от ее голоса повеяло уличным морозом. Она отпила из рюмки, поправила волосы, будто бы после драки, и подняла на гостя теплеющий взгляд. Но Гарий Иосифович, видно, уже отказался от своей идеи, возвратился на кушетку и махнул: «Продолжай».
И Люся повиновалась ему.
17
Игорь не зря волновался: за весь первый полевой сезон ни первому отряду, ни второму так и не удалось обнаружить мало-мальского рудопроявления. Куликовская находка оказалась случайной. Ничего существенного не показали шлихи. Не обнаружили золота и химики в пробах кварца, отданных на пробирный анализ. И поэтому Большой Проект прочно стал на прикол. Следовательно, время приезда в Витимск однокашников отодвигалось еще на год. Вероятность находки за это время возрастала.
На второй сезон поисков Игорь прилетел полный сил, теорий и надежд. Он рьяно взялся за дело. Работал от зари до зари и еще ночи прихватывал. А Люба привозила неутешительные анализы: «следы», «пусто», «редкий знак». Из-за этого он и получил прозвище в управлении Редкий Знак. Вроде за веснушки, что просвечивали возле носа, но постепенно это могло стать клеймом неудачливости.
Поисковые участки обоих отрядов теперь соприкасались, да еще на перспективной кварцевой гряде. И встреча с Митькой была неизбежной. Игорь всячески старался уклониться даже от разговора с соседом, чтобы не отпугнуть Митьку от поисков, напомнив старое. Он выходил в маршруты на границу с рассветом, чтобы к обеду уже возвратиться на табор. Использовал выходные дни. Ждал дождика, словно жилу, — в ненастье Митька не должен был работать по всем признакам.
Но встретиться им пришлось именно в дождливый воскресный день.
Был пасмурный день осени. С утра шел дождь, и тайга вся поникла от тяжести капель. К обеду дождь прошел, ветер сбрасывал на палатку дробины воды, и брезент отзывался гулко, как барабан.
В такой день бесполезно идти в маршрут — сам промокнешь до нитки, дневник превратишь в мокрую тряпку, а про топооснову и говорить нечего. Отпросился на прииск Утиный промывальщик. Игорь не сомневался, что Митькин отряд будет сегодня на прииске в полном составе. Недаром последнее время Куликов хмурился при упоминании Митькиного имени. Несколько раз главный геолог заставал Шмеля с пьяной ватагой старателей.
«Как ему не напиться сегодня? — рассудил Игорь и стал собираться в маршрут. — Погода шепчет: пойди и выпей!»
Он взял рюкзак с пустыми пробными мешочками, подобрал свой молоток и двинулся по мокрой тропе. Брезентовый плащ сразу потяжелел, а в сапогах захлюпала вода.
Надо было незаметно подойти к пограничной зоне, по тайге, но не хотелось сразу промокать до нитки. По дороге-то не успел пройти полкилометра, как в сапогах зачавкало.
Дорога шла через гидравлический разрез, где работала старательская гидравлика[4]. Обычно здесь толклось много народу. Но сегодня торчал под дождем всего один мониторщик. Ему было не до Игоря.
Старатель управлял монитором. Он вертел им так, будто в руках его был пожарный брандспойт, а не тяжелая водяная пушка. Клеенчатый плащ блестел на нем, точно смазанный жиром.
Игорь замер перед обрывом, в который с ревом молотила тугая струя. Огромные валуны выворачивало из борта и гнало вниз. В мутной воде перемывалась дресва, гравий и галька. Вся эта смешанная порода неслась на сплотки. Там, на ребрышках-чурочках, оседали тяжелые золотинки. Всю же пустую породу вода выносила в хвосты. «Так и в жизни, — подумал Игорь, — все занимают свои места согласно удельному весу».
— Чо, паря, насупился? — закричал мониторщик, раздувая бурые усы. — Соображаешь сброситься на троих?
— Не за того приняли, — откликнулся Игорь.
— По такой погоде да в тайгу! — прокричал мониторщик. — Чо, тебя жареный клюнул?
— Дело надо делать, — объяснил Игорь.
— Водку надо пить в такую пору! — заявил мониторщик. — На худой конец, бражку.
— Не пью, — объяснил Игорь.
— А табак куришь? — спросил мониторщик.
— Нет.
— А девок того?..
— Вы меня с кем-то путаете!
— Так ты не из Митькиной бригады, не из шмелевской?
— Нет, я из другой...
— А-а, из той...
И мониторщик проводил его жалостливым взглядом.
«Ничего себе слава у Шмеля, — думал Игорь, входя в гущину трав на увале. — Как бы не пришлось всем нам расплачиваться за такую молву».
Брызги с кустов посыпались на него: вошел в густой банник. Эта мелколиственная березка сплошь покрывала склоны долины Шаманки. Но там, где проходила зона окварцевания, банник отступал. Мокро поблескивали ребра кварцевых глыб и черные плиты сланцев.
Игорь продрался в чистое место, к свалам кварца, огляделся и сверился по планшету. Он стоял на самой границе. Слева был распадочек, по которому проходила граница участков. Распадок упирался в знакомый останец, который возвышался над мелколесьем. Давно надо было отбить пробы из этого останца, да случая не выдавалось.
«Не торопись, не спеши, — уговаривал себя Игорь, а сердце колотилось так, словно пришел воровать чужое добро. — Не торопись: так и шею сломать можно».
Мох на глыбах пропитался водой, и подошвы скользили, как по киселю. Опираясь на молоток, Игорь полез на гребень останца. Здесь, на самом стыке участков, надо было отобрать представительные пробы.
Он подобрался к верхушке и вдруг услышал справа постукивание молотка. Обмер. Звуки приближались. Пришлось спускаться вниз. Изношенный носок сапога вырвался из трещины, и нога скользнула по глыбе, до следующей трещины. Попала туда и хрустнула где-то в щиколотке. Крик рванулся из груди. Но Игорь вспомнил про Митьку и пересилил крик. Тихо застонал. Потом вытащил ногу из расселины и сполз под останец, сдирая кожу на ладонях.
Звонкие удары молотка приближались.
Игорь сгоряча кинулся в кусты банника. Приметил ямку, заросшую кашкарой. Утонул в ней и затаился, прикусив руку.
От боли в щиколотке перед глазами роились фиолетовые огоньки. Игорь глубже вонзил зубы в руку, чтобы не стонать. До появления человека нельзя было выдавать себя. Если это Митька, тогда вообще неизвестно, сколько придется сидеть здесь. А как выбраться потом? На гидравлике крика никто не услышит. Хоть помирай. «Но лучше умереть, чем звать на помощь, — решил Игорь. — Вдруг прибежит Митька!»
А это и был он, легкий на помине, Митька. В таком же брезентовом плаще, с длинным молотком в руке. Как заправский геолог, он внимательно осмотрел останец и полез на него. Вскарабкался на верхушку, сел поудобнее и стал обстукивать кварцевые выступы. Потом достал из сумки, спрятанной под плащ, книгу, видно учебник по опробованию. Вытер с лица капли воды, отжал свой курчавый, прилипший ко лбу чуб и начал читать.
Игорь ощутил на языке привкус крови: кожу прокусил. А щиколотку саднило, будто там сидел гвоздь. «Читай быстрей, читай, образовывайся скорей! — мысленно просил Митьку Игорь. — И уматывай к чертовой матери!»
Но Митька, прочитав нужную страницу, достал мешочки. Потом обстоятельно начал выбивать куски кварца из останца и заполнять ими мешочки.
У Игоря потемнело в глазах. «Только не стонать, не стонать!» — умолял он сам себя.
Наконец Митька сбросил вниз мешочки и слез сам. Запел сиплым голосом: