— Сам додумался до болотного масла?
— Сам! — замелькала надо лбом его истертая ондатра. — Хли-хли-хли! Сам не кумекаю, что ли?
— Выходит, что мы вам читали из геологии на курсах, — все попусту?!
— У меня своя голова на плечах, — ответил Василий, постучал трубчонкой по макушке и стал набивать табаком свою историческую реликвию.
— А у меня что, болотная кочка? — озлился я и на всякий случай глянул на свое отражение под ногами. Отражение было что надо: над развернутыми плечами подрубленный клин головы с рыжими кучерявинами из-под лилового берета, лицо обросло жидкой бородой и усами, но янтарные глаза проницательны, а ноздри боксерского носа пылают от нового возбуждения. — Я что, зря учился пятнадцать лет и тебе вдалбливал геологию нефти в башку на курсах, чтобы ты молол всякую чушь?!
— Это я головой-то кое-чего из твоих воззрений понял, — стал выкручиваться Василий, попыхивая дымком. — А вот сердце говорит мне иное... У нас тут есть нефть!
— Твои бы слова да богу в уши, — буркнул я, шагнул на сухой горбик и услышал за собой деликатное сопение Василия. Закралась мысль, что мой таежный мудрец разыгрывает меня для отвлечения от критических раздумий. Но я уже не мог уйти и от этой наживки. Яростно вырывая сапоги из трясины, я стал объяснять на ходу, как складывались представления о прихотливых геологических условиях нефтеобразования. До сих пор нет единого мнения о генезисе, то есть происхождении нефти как полезного ископаемого, говорил я, но условия залегания нефтеносных коллекторов поддаются изучению. Правда, десяток лет назад считалось, что основные нефтеносные структуры сосредоточены в предгорьях. Да вот тюменские первые находки опрокинули, а вернее, расширили бытующие представления на нефть в земной коре.
— Все зависит от сочетания структурной позиции с продуктивным горизонтом на глубине, — разъяснял я Василию как можно проще, хотя и понимал, что это для него темный лес. — Болота тут ни при чем, Чирок! Этой топи тысяча годков, а нефть могла копиться в нашей антиклинали сотню миллионов лет!
— И тогда были болота, — возразил Василий с невозмутимостью истукана. — Реки поят землю водой, болота кормят маслом, люди красят сказкой!
— Так, так, — поддакнул я и скосился на моего таежного философа. — Ты меня и потащил в эту трясину ради сказки?
— Моя сказка, можно сказать, корнями в быль уходит, — возразил Василий и обогнал меня, расплескивая грязь. — Я эту быль своим нутром чую... Тут вот где-то она, за той вон рясью должна быть... Видишь, там вроде как лепешка над болотом, заросшая лепешка, может, там и есть наш лабаз, эх, добраться бы, мне-то ничего самому не надо, кроме старой фузеи...
— Какой еще фузеи?
Но мой Чирок не расслышал вопроса за усиливающимся чавканием трясины. Его кривые ноги тонули все глубже. Василий вырывал их с надсадом, отмахиваясь от клубка гнуса над головой. Кажется, он готов был упасть в жижу и плыть к заманчивому островку по латунной дорожке под солнцем.
— Какой, говорю, фузеи, Чирок?
Но Василий не ответил и на этот раз. А вроде остановился мой мудрец, странно призадумался и начал как-то подозрительно раскачиваться. Но странное дело, от этой раскачки Василий только глубже уходил в жижу.
«Да он же попал в чарусу! — шарахнула мысль. — Ему же конец! Чаруса не отпустит! Меня самого уже засасывает!!!»
Дурная волна заполнила мои суставы, я рванулся назад, судорожно выбрасывая руки, и еле вырвал ноги из тянучих клешен. А потом забарахтался, разметывая грязь во все стороны, отступая, как во сне, когда бежишь изо всех сил, а ходу никакого.
— Да стой ты, дуряга! — донесся сквозь насосные хлипы под ногами голос Василия. — Тебе-то что там будет?!
Отхлынула парализующая волна из моих суставов. Я смыл грязь с ушей, носа и бороды — ощутил жжение крови. «Со стыда похож сейчас на наш балок», — почему-то пришло такое сравнение, и я начал поспешно царапать кору ближней лиственницы, сердито зарычав:
— Ты что удумал, Чирок?! Я за слегой!.. Сейчас что-нибудь подкину. Тебе опора нужна, понимаешь, башка! Подержаться на поверхности, а потом придумаем, как выбраться, Вася!..
Я драл ногтями кору, но лиственница была такая, что топором не возьмешь и за полчаса. А топора-то как раз и не было. И вокруг на сотню метров не валялось ни жердинки, хоть плачь. «Ружье!» Я рванул из-за плеча двустволку и стал заряжать ее непослушными руками.
— Не глупи, Иваныч! — донесся вскрик Васклия. — Никто не услышит на буровой! Да и не успеет никакая помощь. Мне крышка, можно сказать!
— Не каркай прежде времени, Чирок! — прикрикнул я, а сам боялся и посмотреть в сторону тонущего.
Но взгляд невольно притягивался к человеку, медленно уходящему в глубь такого спокойного с виду природного отстойника. И мой Василий уже не трепыхался в грязи, он с обреченной спокойностью распластался на поверхности, подложив под грудь ружье.
— Жалко, ружьишко со мной уйдет... Таньше бы его передать... Да подержаться хочется еще на воздухе... А Таньша наша добытчица, каких мало, — ей бы моя «ижевка» как раз... Да бросить уже не могу, Иваныч! Тянет здорово, ноги холодит, проклятое болото! Видно, мой хальмер[7]!
— Потерпи, Вася, полежи спокойно, милый, — заметался я вокруг матерой лиственницы. — Сейчас что-нибудь придумаем... Что же это?.. Так просто? Затянет и все? Мы что же? Какие-нибудь дурачки?..
Но ничего не придумывалось для спасения тонущего. А Василий уже ушел в трясину по грудь, и края распластанной телогрейки уползали на глубину, будто кто-то поддергивал их там.
— Адрес найдешь в моем чемодане... Отцу и матери напишешь, как было дело... А Таньше отдельное письмо... Передай, что хотел ей добыть фузею, чтобы ружье доброе сладить, да вот не дошел до Улачиного лабаза... Напиши, что люблю ее, умираю и люблю... Теперь и аргишем[8] не вытянуть!
Кажется, Василий всхлипнул, а может, просто отфыркнулся, но меня подбросила неожиданная взрывная сила: я вспомнил свою Лельку, представил себя на месте Василия и вдруг подумал, как ощутил бы сейчас катушку своей грудью.
«Катушка! Катушка миллиметровой лески! Это же коня можно вытащить из трясины! А Чирка запросто! Быстрей!»
— Сейчас, брат, я тебя, — крикнул я Василию взбудораженным голосом. — Не хватало, чтоб мы так просто... Не выйдет! Не дадим!.. Черта с два!..
Теперь я знал, что делать, и все мои жесты стали как бы сами по себе — скупы, точны, неотразимы. Я размотал напрочь катушку, привязал свободный конец к лиственнице и перетянул леску втрое. Ко второму концу приспособил ружье.
— Сейчас вытягивать буду тебя, Вась!
«Теперь точно попасть... подбросить ружье к Чирку... на расстояние вытянутой руки...» Я размахнулся и швырнул свой снаряд в сторону притихшего Василия.
— Недолет! — простонал утопающий.
Я и сам видел, что ружье шлепнулось далеко перед Василием — даже капли не долетели до Чирка. «Ничего, время еще есть, спокойней и отстраненней!»
Я подтащил ружье, взялся за скользкий ствол и швырнул посильнее.
— Перелет! — вырвался крик у Василия.
— Пристреляемся, — пробормотал я, — попадем, минутку терпения, Чирочек!
Ружье мое забилось грязью. Пришлось встряхнуть его, оттереть и тогда уж я прицелился как следует. И на этот раз метнул свой снаряд плавно, как спиннинговый настрой, как бы отрывая от себя часть, но продолжая руководить ружьем в полете.
И оно шлепнулось прямо перед бледным ликом Василия. Веер грязи хлестнул в глаза утопающего, но Чирок мгновенно перехватил и выдохнул:
— Тяни!
Но я сообразил, что надо сдернуть Василия с мертвой точки, а тут необходимо значительное усилие. И я быстро замотал свободные кольца лески вокруг двух рожек на лиственнице. Леска натянулась. Теперь по закону физики навалиться на ближнее колено рычага, и момент усилия преодолеет страшную инерцию трясины.
Так и случилось. Стоило мне поднажать, как леска поддалась, коснулась болота, и Василий закричал:
— Поехал!
Я и сам почувствовал, как чаруса с неохотой, но отпускает Чирка. А он уже стал командовать, чтобы я не переусердствовал, не рванул спасительную леску и не порвал ее. Его деловитости в такой обстановке можно было позавидовать. Василий успел захватить за ремень свое ружье, и оно стало ощутимым тормозом.
— Брось свое ружье! — заорал я благим матом.
— Такое ружье? — откричался Василий, выплевывая болотную грязь. — Тащи помаленьку!
— Чертов куркуль!
— Какой-такой куль?
— Куль дурости!
— Дурость веса не имеет, можно сказать.
— Твоя тяжелей свинца!
— Тащишь же...
— Утопить тебя мало с твоим лабазом!
— Мы еще найдем тот лабаз, Иваныч!
— Я тебе покажу лабаз, широколобка! Хочешь подвести буровую под монастырь?
— Навести на Улачин захорон!
— Самому будет захорон, чудак!
— А что... и найду... мне очень надо найти!
— Будешь сидеть на буровой как миленький!
— Если буду сидеть, миленьким не быть мне!
— Что? Что ты там мелешь? Уф...
За перепалкой мы незаметно сближались. Василий уже помогал мне толчками ног. Когда леска наполовину была скручена, он встал и побрел ко мне. Грязные потоки сползали с моего Чирка, падали дробинами в болото, и кладоискатель уже щерил зубы в улыбке.
— Не леска — канат у тебя, Иваныч!
— Давай сюда, Чирок, сухой взлобок! Костер разводить надо, можешь пневмонию схлопотать.
— Чай пить надо, — согласился Василий.
Без лишних разговоров мы принялись обдирать лиственницу, складывая шалашиком на сухом гребешке кусочки коры, клочки лишайника и сучки. Я поджег скудный наш выклад, а Василий походил по болоту, принес охапку сырых веток и уложил все на огонь. Дым пополз по болоту, цепляясь за редколесье, разгоняя гнус и застя краснеющее солнце. А Василий, не обращая внимания на едкий смог, набрал из чистой ямки воды в котелок и устроил его на костер. Я споро открывал банки, нарезал хлеб и косился на кровавый проблеск чарусы, отражавшей солнце. Василий же бросал долгие взгляды на островок, который, кажется, затягивал само солнце.