– Я играл в заведении под названием «Стингрей». У нас была группа, которая называлась Clay Blaker, the Texas Honky-Tonk Band. У меня была основная работа, а у всех остальных – нет. Все остальные в группе, ну… Я просто временами с ними тусовался и играл, ну, знаете, пару сетов, или может быть, половину сета, или еще что-то такое. Я хорошо с ними сдружился. Через них я познакомился с другими ребятами. Я был довольно популярен как исполнитель на губной гармошке для молодых певцов, которые хотели играть на «открытых микрофонах» и прочем подобном. Наша группа стала довольно знаменитой в регионе, который назывался Норт-Каунти. Это в Энсинитасе, штат Калифорния. Мне довелось увидеть ту сторону жизни, которую я краем глаза видел, когда рос в Элисе, ну вы знаете, довольно нервную, даже жестокую.
К тому времени Джим уже был женат и работал семь дней в неделю и, как всегда, не давал себе отдыха.
– Мы играли каждый вечер вторника, часто – по вечерам в пятницу, а иногда и в другие дни.
Играть на губной гармошке в кантри-клубах в глубинке – не самая легкая работенка.
– Может быть, вы и не знаете, но этот район Калифорнии довольно-таки реднековский, – вспоминает Джим. – Там довольно регулярно были драки, обычно они начинались, когда один ковбой слишком увлеченно танцевал тустеп и врезался в другого парня, а тот говорил: «Не делай так больше». Ну а потом… ну, танцевал он так, понимаете? и это повторялось снова. Добавьте к этому пиво, толпу, ну и вскоре…
На самом деле был один парень по имени Лютер, он постоянно приходил нас слушать. Мы его очень любили. Просто обычный большой, долговязый парень, который любил отплясывать. Там еще были ребята из другого клуба, которые побывали на нашем концерте и решили прийти и в этот клуб нас послушать. Практически целая банда собралась.
В общем, где-то на третий или на четвертый раз этот парень врезался в Лютера. Ну, вы знаете, Лютер дружил со всеми. Я стоял на сцене, а внизу парень, это вообще безумие какое-то, парень, который только что. Он был довольно задиристый, но он отсидел в тюрьме за конокрадство. В общем, он был там, у него была сломана рука, он ходил в гипсе. Он подбежал к парню, который врезался в Лютера, и, ну, врезал ему этим гипсом, и он полетел параллельно полу. А я играл, понимаете? Этот парень летит параллельно полу, и я уворачиваюсь. А потом этот парень запрыгивает на сцену, и все уже выглядит как настоящий вестерн.
Я такой: «Ого». Того парня под сценой я хорошо знал, но он такой: «О, блин. О, блин». Да, вот такие вещи у нас бывали. Очень весело. Однажды он попал на вечеринку к какому-то музыканту – собственно, его туда на самом деле не звали, потому что это была вечеринка в честь выхода нового альбома Вилли Нельсона Red Headed Stranger. Все закончилось тем, что он потащил Вилли Нельсона и часть его группы на «открытый микрофон» в кантри-клубе, а потом они вернулись в гостиницу на его выцветшем красном микроавтобусе «Фольксваген».
Через много лет Эллисону довелось заменять одного из музыкантов в группе Вилли Нельсона. Эллисон – основатель состоящей из иммунологов кантри-группы The Checkpoints. И они на самом деле очень даже неплохи.
9. «Если я видел что-то интересное, то обычно искал пару статей, на которые там ссылались, копировал их на ксероксе и вез домой.
Тогда я жил в Остине. Моя жена работала в Остине, а я там жил и каждый день проезжал сорок пять миль до Смитвилла. В конце концов мы купили дом в недостроенном жилом комплексе с восемнадцатью акрами земли. Лаборатория располагалась в государственном парке. Она стояла на лесной полянке. Я купил землю в лесу, примерно полторы мили, потому что у меня был мотоцикл, или иногда я просто ходил пешком. После этого я стал ездить в Остин по выходным, чисто на вечеринки».
У него тогда не было времени выступать, для этого он был слишком занят, но он все же ходил на концерты Вилли Нельсона или Джерри Джеффа Уокера в «Армадилло-Уорлдвайд» или «Соп-Крик-Салуне».
10. Вскоре после того как Эллисон присоединился к команде, президент центра имени Андерсона ушел. «Пришел какой-то новый парень, и он не знал, кто мы такие».
11. К тому времени стало ясно, что существует ограничение по главному комплексу гистосовместимости (ГКГС). T-лимфоциты не распознают «просто» антиген: они распознают его в контексте молекул ГКГС. Молекулы ГКГС – это характерная группа белков, которую можно представить как нечто подобное группе крови: мы рождаемся с одним из нескольких типов ГКГС, и это определяется генетически. Не у всех людей ГКГС одинаковы, но у всех клеток в одном организме одна и та же группа. Комплекс ГКГС – это что-то вроде «племенной татуировки» или подписи на поверхности каждой клетки, и он служит простым, но эффективным фактором, который помогает иммунной системе лучше следить за тем, что происходит внутри нас, и узнавать чужеродных незваных гостей. (А еще эти группы должны совпадать, чтобы не произошло отторжения пересаженной ткани или костного мозга.) Эллисон экспериментировал с молекулами ГКГС в своей лаборатории в Смитвилле и словно одержимый следил за всеми новейшими достижениями в иммунологических журналах. Он знал, что ГКГС – важный фактор в работе таинственного T-клеточного рецептора, фактор, который почему-то игнорировали другие ученые.
Джим считал, что T-клеточным рецептором будет молекула другого типа, и он разработал другой эксперимент, чтобы найти его.
12. Найти его – все равно что найти кустик кинзы на поле с петрушкой. В темноте.
13. Ученые искали иммуноглобулиновые цепочки, вырабатываемые Т-лимфоцитами.
14. В том числе на незрелых тимоцитах.
15. Эксперимент дал интересную информацию, но не стал абсолютным доказательством того, что Эллисон нашел святой грааль. Его эксперимент был именно что просто экспериментом, который дал результаты, а у Эллисона не было послужного списка, достаточного, чтобы ему можно было поверить на слово.
– Никто мне не поверил, потому что я был просто каким-то парнем из Смитвилла, штат Техас, понимаете?
Эллисон объясняет, что на самом деле его эксперимент…
– …ничего не доказал. Наука редко, если вообще когда-либо, что-то доказывает, но хорошая наука может дать хорошие данные, а хорошие данные позволяют с уверенностью предположить.
16. Академические статьи следуют стандартному сухому формату, в котором данные говорят сами за себя. Лишь в конце, в разделе «Обсуждение», авторы могут выразить личное мнение, пусть даже и неточное, о возможных следствиях из этих данных. Статья Эллисона под названием Clonogypic Antigen of T-Cells следовала тому же формату. Текст был сухим, состоял из фактов и не содержал громких заявлений, тщательно объясняя, что он сделал, и вообще не упоминая «Т-клеточного рецептора». Но вот в разделе «Обсуждение» Эллисон развернулся.
17. Как и Дэвис, Тонегава работал над расшифровкой генетической части иммунологии с середины семидесятых, и Тонегава стал первым, кто идентифицировал ген в B-лимфоцитах, который позволяет им производить миллионы разнообразных антител для борьбы с самыми разными патогенами; к этой же цели стремился и Дэвис.
18. Chien et al., «A Third Type of Murine T-cell Receptor Gene», Nature, 1984, 312: 31–35; Saito et al., «A Third Rearranged and Expressed Gene in a Clone of Cytotoxic T Lymphocytes», Nature, 1984, 312: 36–40.
19. Дэвис позже рассказал репортеру Stanford Medicine, что редактор Nature позвонил ему и сказал, насколько Тонегава был недоволен этим «божественным правосудием», но добавил, что его конкурент из МТИ с достоинством признал поражение.
20. Именно об этом Эллисон мечтал с детства. Он сделал это ради мамы? Джим говорит, что нет, но это скорее «может быть». Может быть, все, что мы делаем, мы делаем ради мамы тем или иным образом. Если кто-то и знает точно, то не тот, кто делает. Но – да, он действительно пережил этот опыт, и он остался с ним, ему тогда было лет восемь или десять, или, может быть, даже не восемь и не десять – когда говоришь о маме с папой, всегда начинаешь путаться.
В общем, он точно помнит, что она умерла. Он был там, он не знал, что это за болезнь и как с ней бороться, а позже узнал, что это за болезнь, и что никто, в общем-то, не знает, как с ней бороться, и подумал: да ну на хрен, я что-нибудь с этим сделаю.
21. Оправдывать свою работу перед пятьюдесятью лучшими учеными мира – это не легкая прогулка, и даже от воспоминаний об этих визитах, время для которых отмерялось с точностью до секунды, у него до сих пор крутит живот.
– Было довольно плохо, – вспоминает он. – Иногда вечером перед этими встречами я обнимался с унитазом.
Но в обмен Эллисон наконец-то получил все необходимые ресурсы, чтобы начать по-настоящему работать.
22. – Это была не моя идея, – уточняет Эллисон. – Ее придумали парень по имени Рон Шварц из Национальных институтов здравоохранения и постдокторант из моей лаборатории, Марк Дженкинс. Они показали, что одного только приведения в действие антигенного рецептора недостаточно, чтобы завести T-лимфоцит. И мы увидели повышенную деселективность.
См. Mark K. Jenkins and Ronald H. Schwartz, «Antigen Presentation by Chemically Modified Splenocytes Induces Antigen-Specific T Cell Unresponsiveness In Vitro and In Vivo», Journal of Experimental Medicine, 1987, 165: 302–319.
23. Эллисон видел это своими глазами, а эксперименты в Национальных институтах здравоохранения все подтвердили. Эллисон много лет потратил, работая над самой большой и сложной загадочной мозаикой в биологии, а после этого нового откровения ему – и всем биологам – пришлось переставлять все кусочки заново. Эллисон решил, что «так станет даже интереснее».
24. «Так умели делать только некоторые клетки. Позже оказалось, что это дендритные клетки, за которые Ральф Стейнман [в чьей лаборатории работал молодой Айра Меллман] получил Нобелевскую премию несколько лет назад. Так что мы провели немалую работу, чтобы показать, откуда они берутся. Правда, так и не смогли показать, что они делают».