Незнакомец запнулся, внимательно взглянул на меня, передернул тонкими губами:
– Вот вы думаете: да что это он все «я» да «я» – и в том, и в другом, в третьем!.. – (Я действительно в этот момент подумал так.) – Но ведь так и было. И неспроста, видимо, в ключевых событиях этой истории без меня не обошлось.
Многие пробовали, пытались, но подойдут, бывало, посмотрят – нет, мудрено. А я смог.
– Ну-с, стало быть, полетели, – объявил он без паузы и связи с предыдущим. – Трое. В плазменном звездолете, который они назвали «Первоконтакт». Строго говоря, это был не звездолет – дальний планетолет-сухогруз с предельной скоростью тридцать одна тысяча километров в секунду. Добираться на таком к видимым звездам, пусть и самым близким, нечего и думать; но до Вишенки на этой скорости – три года туда, столько же обратно. И команду «Первоконтакта» составили не избранные, а заурядные дальнепланетники, возившие дейтерий-тритиевый лед с Плутона.
Я так понял, что ребята спартизанили. Дальнепланетники – люди вообще самостоятельные, привыкшие больше полагаться друг на друга и на самих себя, чем на земное начальство. Подзапаслись горючим, всем необходимым и – пока там чухаются со специальным кораблем и экипажем – давай-ка махнем! О своем намерении они сообщили, изрядно удалившись от Солнечной; одновременно послали весточку и гуманоидам: ждите, мол. Земле ничего не осталось, как согласиться и официально, с подобающей торжественностью, с горним трепетом в голосах дикторов объявить об экспедиции к планете гуманоидов… Но конечно же, дорогой собеседник, конечно же, те, чьи карты спутали эти трое, затаили досаду, горечь, злость и иные малоприятные чувства. О страсти человеческие, страсти существ разумных и деятельных, как они движут нами! Что, думаете, нет, а?.. Но ведь ежели наш ум над ними, а не служит удовлетворению их – почему же он все никак не постигнет природу чувств? А?
5
– И вот наконец подлетают. На планете гуманоидов все готово для приема: расчистили площадку для спускаемого аппарата… не площадку даже, громадный стадион – километровое поле, амфитеатр почти до облаков. Организовали и систему радиопривода с маяками в крайних точках планеты. И телепередачи, телепередачи, телепередачи – сорок тысяч одних передач: гуманоиды – звездолету, «Первоконтакт» – им, гуманоиды – нам, мы – им, «Первоконтакт» – нам, мы – ему… Для землян за эти годы стали дорогими лица троих нахалов.
…И не замечали, не желали заметить в атмосфере радостного ожидания растерянности на этих лицах. А она появилась, когда «первоконтактники» сообщили, что планета гуманоидов радиолокаторами не прощупывается. По маячным сигналам оттуда они на подлете запеленговали ее, «вели» параболическими антеннами по орбите вокруг Вишенки – однако собственный, посланный звездолетом радиоимпульс не отразился ни от чего. Это был первый зловещий факт.
Дальше – хуже. «Первоконтакт», гася скорость, приблизился настолько, что пора было различить в телескоп хотя бы темный диск планеты на фоне звезд (размер ее знали по обмену сведениями, в полтора раза больше Земли), а также пусть и тусклый, темно-вишневый, но серпик освещенной ее части. И тоже ничего – ни серпика, ни диска, заслоняющего обильные россыпи звезд.
В расчетной точке от звезды (ее едва тлеющий диск был заметен) скорость звездолета уменьшилась до второй космической, вектор был надлежащий – пора бы тяготению Вишенки взяться за дело и закружить корабль на планетарной орбите. И опять осечка: не обнаруживалось у Вишенки тяготения! То есть оно как бы было и как бы не было: траекторию «Первоконтакта» не искривляло – но ведь планету гуманоидов что-то же удерживало около этого, с позволения сказать, светила!
«Мало мы еще знаем о свойствах звезд», – подумал командир и решил приблизить звездолет непосредственно к планете, стать на спутниковой орбите.
Уж там-то точно должно быть поле тяготения, у такой глыбы вещества.
Гуманоиды не подозревали о возникших осложнениях. На планете все эти дни царил ликующий бедлам. Экраны показывали толпы трехногих существ, сияющих в лучах своей яркой Вишенки начищенной чешуей и трубами, они согласованно подпрыгивали, помахивая запасными ногами. Все оркестры и хоры их в знак дружеских чувств наяривали исключительно земные песни: «Подмосковные вечера», «Их хатте айне камераде», «Гоп со смыком», «Не шей ты мне, муттерхен, сарафанэ руж» и т. д. Амфитеатр вокруг посадочного поля заполнили избранные жители планеты, все в очках-фильтрах на козлиных физиономиях (предупредили, что свет от дюз при посадке может их ослепить). Словом, ждут.
И Земля ждет. Ждет, затаив дыхание, все человечество, вся Солнечная.
Информацию здесь принимают по двум каналам: передачи от гуманоидов и от «Первоконтакта». Видно, что на телеэкранах в звездолете проходят те же кадры с планеты, которое синхронно принимает (одновременность со сдвигом… в три года) Земля; по ним ясно, что корабль на месте, рядом.
Правда, параллельно с корабля транслируют и непосредственную обстановку у них: видны ошеломленные, недоумевающие лица астронавтов, в иллюминаторах темно и пусто – и только световые индексы на маячных табло показывают, что радиоприводные антенны развернулись почти под сто двадцать градусов друг к другу, – то есть планета под брюхом корабля, в сотнях километров.
Однако ничего там нет, даже в виде темного диска, заслоняющего звезды. И командир неуверенным голосом сообщает, что поля тяготения «Первоконтакт» от планеты не чувствует, летит прямо, будто ее и нет.
А на пультовом телеэкране живет, сверкает красочными объектами, скалами и строениями, бурлит мелодиями и возгласами… существует с отчетливой достоверностью, обеспечиваемой близким приемом, громадный мир разумных существ. Мир, к которому стремились и летели. Мир, которого не оказалось.
– А ну, растудыть, давай напрямую! – биндюжьим голосом взревел командир того межпланетного сухогруза.
И корабль… пролетел сквозь планету гуманоидов. Сквозь место, где ей надлежало быть, – пустоту. Прошел на первой космической, ни за что не зацепившись, не ощутив даже трения-нагрева о разреженный газ – ничего, кроме пестрых помех на телеэкране.
…И на обратном пути, когда «Первоконтакт», не осуществивший контакта, опозорившийся планетолет-сухогруз, вошел в Солнечную и стали попадаться встречные корабли, командир все норовил пройти и сквозь них «напрямую» – так что двум помощникам пришлось его спеленать, взять управление на себя.
Впрочем, участь их была не лучшей: во-первых, они дали такие же, как и командир, ни с чем не сообразные показания комиссии; во-вторых, обнаружили подобную же странность поведения – нет-нет, да и пытались пройти друг сквозь друга или сквозь стену. Спокойненько так, будто там ничего и нет. Их тоже контузило это происшествие.
Странность поведения, а!.. Попомните меня, в историю науки эта странность войдет со временем как первый проблеск правильного, здравого – да-с! – понимания нашего вещественного мира. Это придет, придет во все миры. Уже грядет! Ничего, ничего, молчание!
6
– Человечество почувствовало себя так, будто его по-дурацки разыграли.
Розыгрыш космических масштабов длиной в шесть лет – ничего себе! «Да заблудились эти космические биндюжники, сбились с пути, вот и все, – объясняли доброхоты. – А по телику что у нас, что у них…» Но проверили память навигационной ЭВМ, записи курсовых автоматов: нет, не сбились, правильно летели.
Когда страсти утихли, из случившегося вывели расхожую мораль: вот как плохо озорничать, не слушать старших и начальство. Вот если бы к Вишенке полетел специальный звездолет с подготовленным экипажем (подготовленным – к чему?!), то, может… А что, собственно, «может»? Как объяснить случившееся? В этом и была самая закавыка.
И такая, уважаемый собеседник, закавыка, что от нее на Земле среди научных работников началась пандемия «прокурорских инсультов» и «прокурорских инфарктов»…
– Прокурорских?
– Ну, их так назвали в память о том губернском прокуроре, который, если помните, когда пошли слухи, что Павел Иванович Чичиков есть на самом деле или одноногий капитан Копейкин, или переодетый Наполеон, раздумался в полную силу, как это может быть… брык! – и помер. Так и здесь: как начнет какой-либо «научный прокурор», блюститель незыблемых физических теорий, задумываться, как это в самом деле может быть: с одной стороны, все вроде и есть, а с другой – совершенно ничего нет: ни вещества, ни тяготения… – брык! – и в ящик. Брык – и нет, и некролог. Ах, сколько тогда было содержательных некрологов!.. Я на учете, это избавляет меня от необходимости посыпать главу пеплом и разрывать на себе одежды: «От нас безвременно ушел…», «Мировая наука понесла невосполнимую потерю…» – во всех тех случаях, когда надо писать с нескрываемым облегчением: «Наконец-то отдал концы выживший из ума консерватор, который своим маразмом и авторитетом тормозил развитие целой отрасли физики!»
И признаюсь, я и сейчас вспоминаю об этой пандемии не без удовольствия. Тем более что это ведь они, они и сановные наставники их, все, кто стремится на научный олимп и говорит, что они патриоты наук, и то и се… аренды, аренды хотят эти патриоты, выгод, диссертаций, званий! – это они устроили меня так.
Ничего, ничего, молчание.
Таким манером интерес к Вишенке и непарнокопытным гуманоидам стал сникать.
Спецэкипаж распустили, спецкорабль перестроили на другие дела. Даже передачи оттуда никто более не ловил. Остался только термин «фантомные миры». Сама тема негласно оказалась под запретом – настолько все чувствовали себя не то ловко одураченными, не то просто дурнями.
Все – кроме меня. «Pas moi», как говорят французы.
…Что «фантомные миры» – разве и без них вокруг мало фантомных представлений, к которым мы привыкли и не удивляемся! Взять, например, то, почему во Вселенной так мало вещества? Ведь если распределить его по ней равномерно, то на объем Земли едва ли придется щепотка пыли. Что, не задумывались, не удивлялись, а, нет? Я удивился – и это был первый намек.