Или взять эти супермодные новинки астрофизики: квазары, пульсары – переменные звезды (всегда с сильным радиоизлучением, заметьте!), которые меняют яркость и спектр с бешеной частотой – до тридцати раз в секунду. Ну представьте: громадный мир, много больше Солнца – и его трясет так, что размеры, плотность, температура, даже темп ядерных реакций меняются с такой частотой. Тридцать раз в секунду это бж-ж-ж-ж… движение крылышек мухи.
Возможно ли, чтобы звезды делали такое «бж-ж-ж-ж»?..
– Ну а как же, раз мы это наблюдаем! – пожал я плечами.
– Э, батенька, что наблюдаем? И кто наблюдает?.. Мы-то с вами об этом читаем статьи и заметки – хорошо, если научные, а то и вовсе в газетах.
Готовые толкования. А наблюдают… точнее, регистрируют посредством сложной аппаратуры колебания яркостей каких-то очень далеких образований во Вселенной немногие астрофизики. И видят они не трясучку миров, а в лучшем случае слабенькие игольчатые лучики, а то и вообще показания приборов, индикаторную цифирь. Так сказать, ночь, туман, струна звенит в тумане… Все же остальное – домыслы теоретиков, возникшие из установленных представлений и желания их спасти.
Но это пришло ко мне потом. А первой ниточкой, за которую я ухватился, был тот мой совет менять частоту нашей телетрансляции для гуманоидов Вишенки.
Помните: они приняли нас на повышенной против своей! Объяснить это можно только так: наша повышенная частота для них неповышенная. Или, если желаете, наоборот: мы принимали их передачи на куда меньшей частоте, чем та, на которой они их посылали… Откуда он, этот сдвиг частот, а? – Собеседник посмотрел на меня многозначительно и торжественно; чувствовалось, что он приблизился к кульминации рассказа. – А произошел он потому, что мир Вишенки сдвинут относительно нашего по фазе!
– По фазе чего? – не понял я.
– Колебаний! – Голос незнакомца ликовал.
– Каких?
– Основных. Слушайте, ведь это предельно просто, надо только принять всерьез то, что говориться в физике микромира о волне-частице, о дифракции электронов и протонов… и все эти волновые модели, и что частицы в уравнениях квантовой механики рассматриваются как «гармонические осцилляторы». А принять это можно только так, что микрочастицы и все, состоящее из них: атомы, молекулы, тела – суть материальные колебания очень высокой частоты. Мы, видите ли, не воспринимаем тела как колебания! – Он раздраженно фыркнул. – Но мы и свет воспринимаем не как колебания, а как свет, но там смирились, а вот с колебаниями-веществами все никак.
Колебаниям же, как известно, свойственны период, амплитуда и фаза. Смотрите, это же просто: берем выражение Венчика для фотона…
– Бенчика? – переспросил я.
– Ну не знаю, как его в вашем мире зовут. Я вот что имею в виду… – Незнакомец склонился и ногтем нацарапал на земле: «E=mv», соотношение Альберта Эйнштейна! – И помножим его на известный всем электрикам угол сдвига фаз, вернее, на косинус его. – Он дописал ногтем справа в формуле: «cos(φ)?». – В обычном мире, для которого Беня вывел свое соотношение, сдвига фаз нет, равно нулю, его косинус равен единице. Но между разными-то мирами он всегда есть, сдвиг фаз! Косинус меньше единицы. И как мы это воспринимаем? Смотрите: m измениться не может, это мировая постоянная, значит только частота – воспринимаемая нами частота сигналов из сдвинутого мира. И всегда в сторону уменьшения. Она окажется тем меньше, чем больше сдвиг фаз. Задачка для младших школьников.
Незнакомец распрямился, откинул волосы.
– Вот вам и фокус с частотами телепередач. Да что передачи – сама Вишенка вовсе не тепловая, а нормальная, может быть, даже горячее Солнца звезда. И мир гуманоидов вполне веществен… да только колебания веществ нашего и ихнего сдвинуты так, что когда мы есть, их нет, а когда они есть, нас нету. Тик-так, тик-так – вот звездолет и пролетел сквозь планету. Единственной связующей наши миры нитью оказались смещенные по частоте радиоволны. И с другими «фантомными мирами» – помните, обнаружили иные сомнительные телепередачи от радиозвезд? Не мистификации это были, не помехи, и не от радиозвезд они шли – от обычных звезд с обычными планетами, только сдвинутыми по фазе.
…Я вам рассказываю подробно, но сам понял все как-то сразу, ночью на прогулке. Меня будто ударило, я стоял под звездами, смотрел на них и дико хохотал. Нет, каково! Они же почти все не такие. А большая часть не видна совсем. И пульсары эти… Никаких трясущихся миров на самом деле нет. А есть – знаете что?
Незнакомец так лукаво, со страстным предвкушением сюрприза поглядел на меня, что я просто не мог не спросить:
– Что же?
– Только тссс… никому! – Он приложил палец к губам. – Я к этому недавно пришел, еще ни с кем не делился, даже с теми троими в стационаре. Но вы мне симпатичны, я вам открою, как родному: это биения. Ну, знаете, те самые, что при работе двух близких по частотам радиостанций создают в приемнике свист – свист, который никто не издавал. Так и с пульсарами – квазарами. Ведь не только фазы, но и частоты собственных колебаний вещества в различных мирах не обязаны строго совпадать.
…А теперь, симпатичный собеседник, я приобщу вас к подлинной Вселенной, малой частью которой является Вселенная видимая! Впрочем, если вы помните теорию этого… ну, лысый такой, остроносый, гениальный, имя забыл – ну, релятивистская теория вакуума, по которой пустота суть «запрещенная зона» шириной в 2mс2, а энергия вещества и антивещества есть избыток над ней… не вспомнили?
– Мм… Полик? – неуверенно предположил я.
– Да, вот именно: Поль Адриен Морис Дирак. Он англичанин, а англичане… о, они на все имеют тонкие виды! Так вот, если сочетать его теорию с моей, нетрудно убедиться, что сдвинутых по фазе миров должно быть куда больше, нежели синхронных с нашим. Получается вот что… – Незнакомец снова наклонился и вычертил на песке ногтем чертежик. Он был похож и не похож на знаменитый рисунок Дирака (которой я помнил): горизонтальные линии, между ними заштрихована «запрещенная зона» шириной 2mс2 – вакуум, а по обе стороны, вверху и внизу, чутошные полоски, участики вещества и антивещества.
На рисунке незнакомца эти линии были пунктирны, то есть не главные; а главными – как сказал бы он сам «самое-то черт побери!» – были синусоиды основных колебаний материи. И только те малые участочки синусоид, что выходили за пунктиры, вне зоны Дирака давали островки вещества и антивещества. И конечно, главной была сама картина колебаний: раз есть они, есть и сдвиги фаз, частот, амплитуд – биения, «то есть, то нет», и так далее.
– Вот только в этих выступах, в эти малые доли периода, – показал незнакомец, – мы овеществляемся, существуем, взаимодействуем с другими синхронными телами. Можем и с антисинхронными, с антивеществом, которое строго в противофазе. Но в просветах между тем и другим, видите, сколько всего может вместиться? Просто черт побери, сколько там всего сдвинутого по фазе на чуть-чуть и поболе… вот вам и разгадка, почему мало вещества и много пустоты. Не мало его, просто оно распределено по всем фазам. Настолько не мало его, мой дорогой собеседник, – незнакомец распрямился, откинул волосы и глядел на меня возвышенно, – что и на этом месте, где мы с вами беседуем, в те части периода, когда нас нет, всплескивается далеко не одно вещественное колебание, не один сдвинутый мир. Много! А среди них и тот, где томятся в стационаре мои друзья, летавшие к Вишенке, и тот, где мой дом, моя лаборатория, и, главное, тот чудесный мерцающий мир, в котором Она… и все выходит так, что когда Она есть, меня нет, а когда я есть, Ее нет, тик-так, тик-так… эх, канальство!
Ничего, ничего, молчание.
Незнакомец понурился, запустил в шевелюру тонкие бледные пальцы, раскачивался горестно на скамейке.
7
– Теперь вы понимаете, откуда я, – продолжил он через минуту, – и почему несовпадения в обстоятельствах, названиях, истории. Блуждаю. Блуждаю, ибо от теории перешел к экспериментам, а метод оказался слишком уж прост. Вы его освоите со временем, уверен. Это ведь в ложных, ошибочных теориях эксперименты – поиски в лабиринте заблуждений – сложны и дорогостоящи… Возьмите, к примеру, эти сверхускорители элементарных частиц, посредством которых все никак не удается выяснить первоосновы материи, – ведь это же современные пирамиды, памятники блужданий в потемках наших «фараонов от физики»! А когда теория верна, то для реализации ее, бывает, и вовсе не надо приборов, достаточно усилий точно направленной мысли. Важно понять, почувствовать идею, увериться в ней. А как мне было не увериться!
…Нет, начал я, конечно, тоже с установки-резонатора для прощупывания сдвинутых пространств – на оптическом уровне, атомном, молекулярном. Сам фазовый переход – дело нехитрое: ведь не на расстояние смещаешься и не во времени чуточный сдвиг по волне вещества, на малую долю кратчайшего из периодов колебаний, и вы не там. Но важно контролировать ситуацию, чтобы попасть на поверхность тела в ином мире, а не в пустоту, не внутрь… иначе влипнешь, как муха в янтарь. Теперь мне удается это и без резонатора. Но в первых опытах в фазовую пустоту безвозвратно ухнуло немало предметов – и все, знаете, преимущественно казенные. В увлечении, в экспериментальном азарте я, случалось, себя не помнил, вот и совал, что под руку попадется: то лабораторные журналы сотрудников, то сейф с документацией и ценностями, то короткофокусный зенит-телескоп… а однажды даже кожаную куртку моего нового шефа.
Да, к тому времени я устранился от руководства лабораторией, утратил интерес ко всем этим рутинным делам, семинарам, плановым работам… что в них – при озарении такой-то идеей! И работал более в неслужебные часы, преимущественно ночами, один: хотел все сделать и доказать сам. Если вы помните, как встречали мои прежние большие идеи и открытия: ту, еще в детстве, о телепередачах из космоса, затем о сдвигах частот, – вам не нужно объяснять почему… Сейчас-то я понимаю, что был слаб, пошл и тщеславен: важно было для меня не переместиться в сдвинутые миры, в настоящую Вселенную, а перетащить сюда, в лабораторию, предмет оттуда подиковинней: небывалый минерал, изотоп с дикой картиной распада, прибор с чудными свойствами – и тем поразить коллег.