«Как его зовут?» — старался вспомнить Сарохтин, но так и не вспомнил.
— Товарищ Голубин, когда думаете закончить погрузку? — спросил Сарохтин, желая прервать молчание.
— Часа через два, — неохотно отозвался старпом и снова замолчал.
— Команда вся на борту?
— Должна быть вся. Я не считал.
— Напрасно. Перед отходом нужно знать, все ли люди на борту, — тихо, но твердо сказал Сарохтин.
— На то есть вахтенный помощник. А я не вахтенный, — грубо ответил Голубин.
— Но вы старший. За два часа до отхода вы обязаны об этом знать.
Сарохтина раздражал тон Голубина. Он сознательно вызывал капитана на резкость.
— У меня достаточно дел помимо этого.
— Тем не менее я просил бы вас доложить мне о наличии экипажа.
— Ладно, — зло проговорил Голубин, демонстративно захлопывая журнал, в котором делал записи, — сейчас всё брошу и пойду считать.
— Вы можете поручить это кому-нибудь из младших помощников.
Голубин не ответил и вышел из кают-компании.
«Трудно мне будет с этим человеком. Ну что ж. Придется так или иначе работать с ним», — размышлял Сарохтин, поднимаясь к себе в каюту.
Когда буфетчица пригласила его обедать, в кают-компании все места, кроме его, капитанского, были уже заняты.
Судя по лицам обедавших, разговор до прихода капитана был оживленным и веселым.
Сейчас все ели молча, изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами.
Юрий Николаевич попытался оживить беседу и рассказал какой-то веселый случай из своих плаваний. Моряки вежливо улыбнулись, но отвечали ему вяло. Должно быть, стеснялись, присматривались к нему.
Все сидевшие за столом были одеты в рабочие потертые кители, и только Сарохтин выделялся своим щегольским костюмом и белым воротничком.
Юрий Николаевич обратил внимание на то, что почти все помощники на «Геленджике» молодые. Только старший механик и Голубин несколько старше его самого. Это порадовало капитана. Он был уверен, что быстро сойдется со своими помощниками.
Ломать установившиеся порядки он не собирался; еще несколько дней совместного плавания, и всё утрясется, он найдет с людьми общий язык.
Вот только Голубин…
Обед закончился. Поднимаясь к себе наверх, Сарохтин услышал, как Голубин громко сказал кому-то:
— Пижон с «рысака».
«Рысаками» называли теплоходы Лондонской линии, к которым принадлежала и «Сибирь».
Юрию Николаевичу захотелось вернуться и сказать Голубину что-нибудь резкое, одернуть его, но он сдержался: выйдет так, что он подслушивал. Капитан взглянул на часы. До отхода оставалось немногим более часа.
Юрий Николаевич начал приводить каюту в порядок.
В дверь просунулась голова старпома.
— Наверное, буксир будете заказывать на отход, товарищ капитан? — с издевочкой в голосе спросил Голубин.
Юрий Николаевич представил себе неширокий канал и место, где нужно будет развернуться. Скверное место…
— Буксир? Да… пожалуй, — задумчиво отозвался он, ожидая мнения старпома.
— Может быть, два?
Это звучало уже, как явная насмешка. Сарохтин вспыхнул.
— Впрочем, не надо буксиров. Так пойдем. Судно маленькое, — высокомерно сказал Сарохтин и сразу же почувствовал на душе какую-то тяжесть. Это была неуверенность за исход разворота на новом, незнакомом судне. Старпом давно уже исчез за дверьми, а беспокойство не покидало Юрия Николаевича.
Он утешал себя тем, что не мог поступить иначе. Нужно, чтобы этот наглец Голубин знал, что капитан не трус и не напрасно назначен на «Геленджик». Но всё же чёрт бы побрал этого Голубина! Если бы не его враждебно-ироническое отношение, Сарохтин, наверное, заказал бы буксир, и для первого раза это было бы не лишним.
Юрий Николаевич подошел к иллюминатору и взглянул на серую, с низкими волнами, неуютную поверхность канала. Как-то одиноко стало ему на этом маленьком теплоходе.
Собственно говоря, маневр с таким судном, как «Геленджик», не представляет больших затруднений, но дует свежий неблагоприятный ветер. Может быть, стихнет к моменту отхода? Правда, надежды мало, стрелка барометра падает.
Сарохтин постучал согнутым пальцем по стеклу анероида, висевшего на переборке. Синяя стрелка чуть заметно качнулась влево.
В иллюминатор он видел переднюю палубу. Матросы, перебрасываясь шутками, крепили палубный лес стальными тросами. Чем ближе было время отхода, тем беспокойнее чувствовал себя Сарохтин.
Сколько раз он самостоятельно переходил на «Сибири» от одного причала к другому и всегда был уверен и спокоен. А теперь? Такое маленькое судно, и на тебе!
В чем же дело? Сейчас Юрий Николаевич отчетливо, как никогда раньше, почувствовал всю разницу положения старшего помощника и капитана. Теперь за всё отвечает он один, и нет человека, у кого бы он мог спросить совета. Нет Михаила Петровича с его непоколебимой уверенностью в правильности принятых им решений. Сарохтин не услышит больше: «Юрий Николаевич, сделайте так…» Всё становилось легко и просто, когда он слышал эти слова. Теперь он — капитан. К нему будут приходить за советом, распоряжениями, указаниями.
Его размышления прервал стук в двери. Вошел второй помощник:
— Товарищ капитан, комиссия на борту.
— Сейчас иду.
Сарохтин спустился вниз. В кают-компании сидели портовые власти и оформляли отход судна.
Он поздоровался и сел на свое место подписывать документы. Через час комиссия закончила работу. Сарохтин пожал руку морскому агенту, пожелавшему ему счастливого плавания, и поднялся на мостик.
Моросил дождь. Было прохладно. Ветер гнал тучи по серому небу. День походил на осенний. Всё это действовало на настроение.
В рубке третий помощник раскладывал карты. Звонил телеграф, это из машины делали проверку.
— Всё готово. Можно давать команду «по местам»? — спросил Голубин, появляясь на мостике.
— Давайте.
Внешне Сарохтин был совершенно спокоен. Он прохаживался по мостику взад и вперед, ожидая, когда соберутся матросы на швартовку. Он даже мурлыкал себе под нос какой-то бравурный мотивчик, показывая этим, что он чувствует себя как обычно.
— Разрешите идти на бак? — обратился к капитану третий помощник. — Всё проверено и подготовлено.
— Идите. Держите оба якоря наготове.
Команда собралась по местам. Надо было отходить.
— Отдайте кормовые! — подал команду в мегафон Сарохтин. Собственный голос ему не понравился. У капитана должен быть громкий, отчетливый и низкий голос. А тут получилось как-то по-петушиному. Вероятно, от волнения… Через минуту с кормы прокричали: «Чисто под кормой!». Сарохтин взялся за ручку телеграфа и дал малый ход вперед.
— Отдайте носовые! — скомандовал Юрий Николаевич. — Лево руля!
«Геленджик» сердито, часто задышал и медленно двинулся вдоль по каналу. Ветер еще посвежел. На мостик поднялся старпом и, не глядя на капитана, занял место в правом крыле. Всем своим видом Голубин показывал, что раз капитан на мостике, ему, старпому, здесь делать нечего, хотя, по положению, и он обязан быть тут.
«Геленджик» подходил к месту, где ему нужно было развернуться на выход к морю. Сарохтин вошел в рубку и встал у телеграфа. Ему вспомнилась школа. На экзаменах он выходил к доске именно с таким чувством, какое у него было сейчас. «Геленджик» подошел к месту поворота. Сарохтин увеличил ход и скомандовал «лево на борт!». Он напряженно смотрел на нос теплохода. Перейдет или не перейдет линию ветра? До берега оставалось не более 20 метров. «Стоп!» В ответ невесело звякнул телеграф. Судно, дойдя до линии ветра, остановилось, и его понесло бортом на стоявшие у стенки суда. Маневр не вышел. Лоб у Сарохтина покрылся испариной.
— Право на борт!
— Есть право на борт!
Сарохтину казалось, что голос рулевого слышится издалека. Он со злостью перебросил ручку телеграфа на «полный назад». «Геленджик» задрожал и, выбрасывая из короткой трубы кольца сизого газа, неуклюже, неуверенно пошел совсем не туда, куда предполагал и хотел направить его Сарохтин. Все расчеты сбивали ветер и неизвестные качества судна. Юрий Николаевич невольно скосил глаз и увидел Голубина, повернувшегося к рубке. Тот насмешливо смотрел на капитана через стекло. «Не брался бы лучше, если не умеешь», — говорил его взгляд.
Сарохтин попробовал повторить маневр и снова неудачно. «Геленджик» уже почти прошел уширение канала, где можно было маневрировать. Оставалось еще раз попытаться развернуться, а если и на этот раз поворот не выйдет, с позором встать к стенке и вызвать для помощи буксир.
Юрий Николаевич нервным движением выдернул из пачки папиросу и, ломая спички, торопливо закурил. Может быть, это придаст ясность мыслям. Но у старпома он не попросит помощи.
Неожиданно он услышал негромкий голос рулевого:
— Товарищ капитан!
Сарохтин быстро обернулся и глотнул воздух. Внутри что-то похолодело и мозг резанула мысль: «Руль отказал!». Руль всегда отказывает в самые неподходящие моменты.
— В чем дело? — хрипло спросил Юрий Николаевич и посмотрел в лицо рулевому.
За штурвалом стоял пожилой матрос с коричневым от загара обветренным лицом и черными, с проседью, короткими усами. Голубые спокойные глаза ласково смотрели на капитана. Сарохтин только сейчас рассмотрел этого человека. Раньше он его не замечал. Рулевой точно исполнял его распоряжения.
— В чем дело? — повторил капитан.
— Товарищ капитан, а что если дать полный вперед, лево руля и потом сразу право на борт и полный назад? Якорь отдать в помощь. Думаю, пойдет как по маслу. Я на нем уже три года и все повадки знаю. Он на ветер очень плохо идет. Александр Иванович его всегда так разворачивал в этом месте. Попробуйте.
— Вы так думаете? Давайте попробуем. Не выйдет, буксир возьмем, — обрадованно сказал Сарохтин, и ему сделалось как-то легче. Есть человек, который хочет ему помочь, сочувствует его неловкому положению.
— Давайте лево!
«Геленджик» завернул лево. Капитан дал назад. Скомандовал отдать якорь, и после нескольких реверсов теплоход развернулся.