Муров по-настоящему расстроился. Он делал десятки разных предположений, ругал себя. Он уже видел рыдающую Марину Георгиевну, мать Вальки. Что он скажет? Где ее сын, которого он взял на свою ответственность?
Капитан проклинал ту минуту, когда согласился взять мальчика. Что же теперь делать? Где Валька? Несчастья произойти не могло. Просто сбежал, наверное. Алексей Никитич прилег на диван, но долго не мог заснуть. Валька не выходил у него из головы.
Полистав старые номера «Огонька», которые видел уже раньше, Валька совсем заскучал. Он походил по каюте, зашел в спальню капитана, вернулся в кабинет и как-то незаметно для самого себя очутился на палубе. Совсем рядом, борт о борт, стоял темный силуэт «колёсника». На него падал свет из иллюминаторов и палубных ламп «Макарова».
Где-то далеко, на последнем пароходе, раздавались голоса работающих с буксиром.
Перелезть на «колёсник» было делом одной минуты, и Валька очутился прямо на капитанском мостике. Повернув ключ, торчавший в дверях, он вошел в рубку. Здесь было темно, но всё же он сумел различить большой деревянный штурвал, блестящий телеграф и переговорную трубку. Это была настоящая штурманская рубка, такая, какую всегда рисуют на картинках. Валька подошел к переговорной трубке, набрал воздуху и изо всей силы дунул. Далеко внизу послышался еле слышный свисток.
— Полный ход! — скомандовал басом Валька, наклоняясь к раструбу. — Кто говорит? Капитан Нестеренко. Давайте немедленно!
Он подбежал к штурвалу и попытался его повернуть. Колесо не поддавалось. Но всё равно, бесконечно приятно было стоять, держаться за ручки и чувствовать, что мостик настоящего судна безраздельно принадлежит только тебе. Это была увлекательная игра. Валька то командовал в переговорную трубку, то переставлял ручку телеграфа с «полного» на «малый», то становился за штурвал. Затем он обежал судно. Все двери кают были закрыты, окна забиты толстыми деревянными щитами. Но всё же он отдал распоряжение своей воображаемой команде, чтобы хорошенько задраили все отверстия, и снова побежал на мостик. Игра продолжалась. Наконец, «капитан Нестеренко» проголодался и вспомнил, что в рюкзаке заботливой маминой рукой положен термос с какао, печенье и большой кусок пирога. «Так, на первый случай», — сказала она. Валька перелез на «Макарова», взял рюкзак, но ужинать решил на «своем» пароходе. После двух стаканчиков горячего сладкого какао и половины пачки печенья Вальку потянуло на диван. Он прилег на узкий клеенчатый диванчик, подложил под голову рюкзак. Глаза закрылись сами собой. Волнения и новая обстановка дали себя знать. Валька заснул крепким мальчишеским сном, видя себя капитаном огромного трехтрубного парохода.
Проснулся Валька от ярких солнечных лучей, проникших в рубку через отверстия, сделанные в щитах. Сначала он не мог сообразить — где он. Затем всё вспомнил, вскочил и выбежал на мостик… Вокруг было безбрежное, тихое, голубое море. Далеко впереди, блестя на солнце надстройкой и трубой, шел «Макаров». Валька испугался. Как же теперь быть? Впрочем, это даже хорошо, что он попал в такое положение: теперь он настоящий капитан. Вот только что скажет Мурмур? Будет ругать наверное. Ну, ничего. Всё объясню, как было, а вот с продовольствием и водой дело хуже.
Валька снова вошел в рубку и выложил на диван свои запасы: нетронутый пирог, полпачки печенья, три четверти термоса какао и несколько конфет. На три дня должно хватить. Надо только установить строгую норму. Так делали все попадающие в беду моряки, все, кто скитался по морю в шлюпке после кораблекрушения. Он разложил печенье на три равные кучки, вынул неизменного спутника всех его путешествий — перочинный нож и разрезал пирог тоже на три части, а потом каждый кусок — еще на три. Питание должно быть трехразовым. Затем «капитан Нестеренко» пошел искать воду. На кормовой палубе стоял бачок для кипяченой воды. Валька отвернул краник. Вода полилась. Правда, вкус у нее был затхлый, но всё же для питья она годилась.
Целый день Валька наслаждался самостоятельностью. Он продолжал чувствовать себя капитаном, стоял вахту на мистике, командовал, затем передавал вахту своему воображаемому старпому и ложился на ботдек загорать. И верите ли? Есть ему совсем не хотелось.
Только с наступлением темноты стало немного страшновато. В воздухе посвежело. Ветер засвистел в вантах, волны с шумом бились в кожуха колес. Качка усилилась. Внутри «колёсника» что-то жалобно поскрипывало Затосковав окончательно, Валька решил, что на палубе, откуда виден «Макаров», будет всё-таки не так страшно. Он вытащил из рюкзака своего второго верного товарища — электрический фонарик и прошел на нос.
Впереди, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону, отражались в воде огоньки — это шел «Адмирал Макаров».
Но тут Валькино внимание привлек тихий, равномерный скрип, он шел, казалось, из-под самых ног. Посмотрев вокруг, Валька увидел, что деревянные прокладки под буксиром перерезаны пополам, а стальной трос трется об острую кромку якорного клюза. Две пряди его были уже перетерты.
Страх и отчаяние охватили Вальку: сейчас трос перетрется окончательно, «Макаров», не заметив этого, преспокойно уйдет, а Вальку, с его пароходом, и все остальные «колёсники» унесет ветром в открытое море.
Вальке вдруг сразу стало холодно и почему-то защекотало в носу. «Ну, вот и всё, отплавался. Крикнуть — никто не услышит. Флажками бы посигналить, он умеет, но нет флажков, да и совсем темно». И тут только порядком перетрусивший «капитан» заметил, что держит в руках свой фонарик; сразу вспомнились кружок Досфлота, занятия по азбуке Морзе, преподаватель Федорчук, часто говоривший: «Нестеренко передает буквы лучше всех». Валька начал сразу вызывать «Макарова», гася и зажигая фонарь.
Без конца передавал он одни и те же слова: «Буксир перетирается», но ответа не было. Валька терял надежду: «Сейчас разрядится батарейка, а они там так и не увидят, тогда конец всему». И вдруг на «Макарове» загорелся яркий прожектор.
Валька даже не пытался прочесть, что передавали с теплохода. Он знал одно — его заметили. От сердца отлегло и страха как не бывало. Теперь «капитан Нестеренко» знал, что помощь близка и отважный Мурмур не даст погибнуть своему боевому товарищу. Валька облегченно вздохнул, но, вспомнив коренастую фигуру капитана, его зычный голос, снова испугался. Ох и попадет же ему! Наверное, Мурмур будет страшно ругаться, а может быть даже надерет уши…
Ночью Мурова разбудил резкий свисток в переговорную трубку.
Привычным движением капитан выхватил из трубки свисток и сказал в раструб:
— Да, слушаю.
В трубке сначала что-то забулькало, потом послышался глухой голос помощника:
— Алексей Никитич, попрошу вас наверх.
Через три секунды Муров был на мостике. Он машинально взглянул на часы: они показывали — два. К нему подошел помощник.
— Ну, что такое у вас? — спросил капитан.
Помощник протянул ему бинокль.
— Вот, посмотрите, Алексей Никитич. На втором «колёснике» виден огонь.
— Пожар?!
— Да нет. Фонарь. Кто-то сигналит.
Муров поднял бинокль к глазам и сразу увидел: над левым красным огнем, на высоте мостика, мигал слабый белый огонь. Он то потухал, то снова зажигался.
«Это Валька. Больше некому. Вот паршивец — куда забрался, — сразу успокаиваясь за мальчишку, подумал капитан. — Удрал на «колёсник» и сразу струсил, наверное, а теперь сигналит — снимите, страшно!»
— Расшифруйте… Что передают? — спросил капитан.
— Бупсир.
— Так-так. Буксир. Читайте дальше.
Второе слово с «колёсника» давали долго. Фонарь часто подавал подряд множество точек, что означало «знак ошибки», и начинал передавать заново. Ни Муров, ни второй помощник никак не могли разобрать, что это значит. Наконец, фонарь передал несколько раз одно и то же слово — «перевирается».
— Ясно, — сказал капитан, — буксир перетирается! Плохо, чёрт возьми! Ответьте прожектором, что мы поняли.
Голубой луч прожектора скользнул по пароходам и дал несколько вспышек. Фонарь на «колёснике» погас.
— Малый ход! — скомандовал Муров, и второй помощник дернул ручку телеграфа.
Шум машины стал тише.
— Сколько миль осталось до бухты Судак?
— Пятнадцать с половиной!
— Вот так и пойдем малым ходом, чтобы не оборвать буксира. Если всё будет благополучно и ветер не усилится, часа через четыре зайдем в бухту… Там снимем этого сорванца и перекрепим буксир. А молодец всё-таки Валька! — довольно закончил капитан, — не растерялся!
«Адмирал Макаров» осторожно полз под крымским берегом. К счастью, к утру ветер ослабел и начинавшая разгуливаться зыбь почти исчезла.
В 9 часов «Макаров» отдал якорь в Судакской бухте. Здесь море было гладкое, как озеро. Высокие горы закрывали теплоход от ветра, и на их зеленом фоне он казался совсем маленьким.
Спустили шлюпку. В нее спрыгнуло несколько гребцов, а за руль сел сам Алексей Никитич.
Через несколько минут шлюпка подошла ко второму «колёснику».
— Эй, кто там на судне, выходи! — строго крикнул капитан, поднимаясь на борт парохода.
Дверь из бортового коридора стала медленно открываться и на пороге появился Валька. Кепка у него была сдвинута назад, за плечами болтался зеленый рюкзак. Лицо выражало испуг и радость.
— Так-с. Значит, ты? — голосом, в котором чувствовалось приближение «бури», сказал Алексей Никитич, подходя к Вальке. — Да как ты смел, кто тебе разрешил забраться сюда? Ты что же это думаешь, у меня и нервов нет? Всё судно обыскали… Тоже мне, мореплаватель выискался. Вот высажу тебя на берег и поезжай к мамаше. Я тебе…
— Алексей Никитич, посмотрите, буксир-то совсем перетерся, — прервал капитана боцман. — Во-время приехали.
Муров подошел к буксиру: деревянные перерезанные подкладки лежали рядом, а стальной трос, распушив перетершиеся проволочки, держался на двух оставшихся прядях.
— Кто крепил буксир? Тонкие подкладки положены. Недосмотрели. Учтите на будущее. Да-а, во-время заметил. Молодец! Выручил из положения, — громко сказал капитан и тут же вспомнил, что «молодец» — это Валька, которого он только что начал «разносить». Придется отставить. Мальчик на самом деле предотвратил большие неприятности. А то ловили бы «хвост». Это нелегко!