Этот очерк увидел свет в 1959 году, когда в Италии начал пробуждаться первый интерес к дзэну. По двум соображениям мы не знали, надо ли включать данную работу в это второе издание:
1. «Волна» увлечения дзэн-буддизмом впоследствии не оставила следов, о которых можно было бы упомянуть применительно к художественному творчеству, за исключением, быть может, Америки, и сегодня разговор на эту тему кажется гораздо менее актуальным, чем восемь лет назад.
2. Хотя в нашем очерке довольно ясно говорилось о феномене дзэна в контексте прочих увлечений культурной «моды» и мы стремились к тому, чтобы выявить причины его популярности, но не пропагандировать его, случилось так, что скорые в своих выводах (или недобросовестные) читатели усмотрели в этом очерке манифест, неосторожную попытку пересадить восточный феномен на нашу почву, между тем как такой подход самым недвусмысленным образом критиковался в последнем абзаце очерка.
Как бы там ни было, но мы решили сохранить эту главу, потому что:
а) те культурные феномены, которые символизировала мода на дзэн, остаются значимыми в Соединенных Штатах, и повсюду заявляют о себе те или иные формы неидеологической, мистико-эротической реакции на промышленную цивилизацию (хотя бы посредством употребления галлюциногенов);
б) никогда не следует поддаваться на шантаж чужой глупости.
«В последние годы в Америке короткое японское слово, в котором слышатся жужжание и укол, случайно или вполне обоснованно начало заявлять о себе в самых разных местах, в дамских беседах, на академических собраниях, на вечеринках… Это короткое волнующее словцо – “дзэн”». Так писал в конце пятидесятых годов весьма популярный журнал, определяя место одному из наиболее любопытных культурных явлений последнего времени. Сразу оговоримся: дзэн-буддизм выходит за рамки некоего «бытового явления», так как он представляет собой разновидность буддизма, которая своими корнями уходит вглубь веков и которая оказала глубокое влияние на китайскую и японскую культуру; достаточно вспомнить о том, что различные техники фехтования, искусство стрельбы из лука, искусство приготовления чая и икебаны, архитектура, живопись, а также японская поэзия – все это испытало непосредственное влияние данного учения, иногда являясь прямым его выражением. Однако в обиход западного мира дзэн вошел лишь несколько лет назад и совсем недавно появились работы о нем для широкой публики, ряд критических обзоров, по-видимому, независимых друг от друга: дзэн и битники, дзэн и психоанализ, дзэн и авангардная музыка в Америке, дзэн и неформальная живопись, и, наконец, дзэн и философия Витгенштейна, дзэн и Хайдеггер, дзэн и Юнг… Эти публикации начинают вызывать подозрение, филолог предчувствует в них некий обман, обычный читатель теряет ориентацию, а любой благоразумный человек начинает негодовать, узнав, что Р. Л. Блит написал книгу о дзэн и английской литературе, в которой утверждает, что «дзэнское» мироощущение присутствовало у английских поэтов от Шекспира и Мильтона до Вордсворта, Теннисона, Шелли, Китса и далее вплоть до прерафаэлитов. Тем не менее это явление существует, им занимаются люди весьма достойные, – в Англии и Соединенных Штатах выходит множество книг на эту тему (от простых популяризаторских брошюр до серьезных исследований) и в той же Америке собираются целые группы людей – послушать учителей дзэн, приехавших из Японии, особенно доктора Д. Т. Судзуки – старца, посвятившего свою жизнь распространению данного учения на Западе, автора целого ряда книг по этой теме, считающегося высшим авторитетом в данной области.
Таким образом, нам придется задаться вопросом: каковы причины успеха дзэн на Западе, почему именно дзэн и почему именно сейчас? Некоторые вещи не совершаются чисто случайно. В открытии дзэн, которое сделал Запад, в самом стремлении заимствовать какие-то идеи и системы может быть много наивного и поверхностного, но если это все-таки произошло, то произошло потому, что этому способствовала определенная культурная и психологическая конъюнктура.
Здесь не место для подробного обоснования этого учения: по данной теме существует довольно богатая литература, в большей или меньшей степени специализированная, к которой можно обратиться, если возникает необходимость в более глубоком ознакомлении с этой системой или в уточнении каких-то моментов{125}. Здесь же нам интересно узнать, что именно в системе дзэн оказалось привлекательным для западного человека и подготовило его к принятию этой системы.
Для философии дзэн характерна принципиально антиинтеллектуалистская позиция, решительное принятие жизни во всей ее непосредственности, без какого-либо стремления привнести в нее какие-то объяснения, которые сделали бы ее косной и попросту убили бы ее, не давая нам возможности постичь жизнь в ее свободном течении, в ее позитивной прерывности. Быть может, здесь мы употребили удачное слово. Прерывность, дискретность – вот слово, что характеризует наше время как в науке, так и в повседневных отношениях: современная западная культура окончательно разрушила классические понятия о непрерывной преемственности, универсальном законе, причинно-следственной связи, предвидении тех или иных явлений, – одним словом, она отказалась от стремления найти какие-то общие формулы, с помощью которых можно было бы просто и однозначно определить мир в его неисчерпаемой сложности. В языке современной науки появились новые категории: двусмысленность, неуверенность, возможность, вероятность. Крайне опасно валить все в одну кучу, как мы это делаем, и пытаться ассимилировать идеи, что берут начало в самых различных областях современной культуры, где имеют очень точные и различные значения, однако тот факт, что рассуждение, подобное нашему, в общих чертах является возможным и кто-то может снисходительно воспринимать его как вполне корректное, означает, что все эти элементы современной культуры объединены каким-то основополагающим состоянием духа, а именно осознанием того, что вселенная, которая некогда была упорядоченной и неизменной, в современном мире может вызывать – самое большее – ностальгические чувства, но уже не является нашей. Отсюда (и стоит ли об этом говорить?) возникает проблематика кризиса, так как надо обладать большим запасом нравственного здоровья и немалой верой в возможности человека, чтобы с легким сердцем принимать мир, в который, как кажется, невозможно привнести некие окончательные нормы порядка.
Предположим, что кто-то неожиданно познакомился с философией дзэн; благодаря почтенному возрасту это наделенное авторитетом учение говорит о том, что все во вселенной подвержено изменениям, до конца неопределимо, преходяще, парадоксально, что вселенский порядок – всего лишь иллюзия нашего косного разума и что любая попытка определить и зафиксировать его какими-то законами обречена на неудачу… Однако как раз в полном осознании и радостном принятии такого положения вещей заключается высшая мудрость, окончательное просветление, а кризис, который непрестанно переживает человек, возникает не потому, что он должен нечто определить и это ему не удается, а потому, что он вообще хочет это сделать, тогда как делать этого не следует. Будучи крайним порождением буддизма махаяны, дзэн утверждает, что Божество присутствует в живом многообразии всего сущего и что блаженство заключается не в том, чтобы вырваться из потока жизни и раствориться в бессознательном состоянии нирваны, понимаемой как ничто, а в том, чтобы принять все сущее, чтобы увидеть в каждой вещи безмерность целого, чтобы проникнуться счастьем мира, который живет и изобилует событиями. Западный человек увидел в дзэнской философии призыв совершить это принятие, отказавшись от логических моделей и стремясь только к непосредственному соприкосновению с жизнью.
Поэтому сегодня в Америке принято проводить различие между так называемыми Beat Zen и Square Zen. Последний – это дзэн «квадратный», то есть стопроцентный, выверенный, ортодоксальный, к которому обращаются все, кто смутно ощутил, что обрел веру, аскетическое делание, «путь» спасения (а сколько в Америке таких, кто, охваченный беспокойством, смутными чувствами, стремлением кого-то слушаться, готов перейти из «Христианской науки» в «Армию спасения», а потом – почему бы и нет? – обратиться к дзэн), кто под руководством японских наставников проходит самые настоящие курсы духовных упражнений, постигая технику «сидения», кто проводит долгие часы в безмолвной медитации, следя за своим дыханием, дабы тем самым, как учат эти наставники, переиначить Декарта и сказать: «Я дышу, следовательно, я существую». Что же касается битдзэна, то его, как знамя, водрузили сан-францисские хипстеры (Джек Керуак, Ферлингетти, Гинзберг), отыскивающие в наставлениях и самой логике дзэн (или, скорее, «нелогичности») указания о том, как надо писать стихи, а быть может, и достойные образцы, усвоив которые, можно не принимать американского образа жизни (american way of life); поколение битников (beat generation) протестует против существующего порядка, не пытаясь его изменить, они просто уходят в маргиналы, «ища смысл жизни не столько в объективном результате, сколько в субъективном переживании»{126}. Для битников дзэн – синоним их собственного анархического индивидуализма, и, как замечает X. Маккарти в своем исследовании о «естественном» и «неестественном» в учении Судзуки{127}, они без особого разбора приняли некоторые утверждения японского учителя, для которого принципы и способы социальной организации являются искусственными. Этот апофеоз спонтанности ласкает ухо тому поколению, которое уже воспитано в традициях натурализма определенного вида, и никто из хипстеров не замечает, что дзэн не просто отрицает социальность как таковую, а отрицает в ней конформизм, чтобы отыскать социальность спонтанную, где отношения основывались бы на свободном и счастливом содружестве, где каждый принимает другого как частицу одного общего тела. Не замечая, что они всего лишь восприняли внешние формы восточного конформизма, пророки поколения битников сделали дзэн символом оправдания своих религиозных странствий в ночи и священной невоздержанности. Вот что пишет Джек Керуак: