Усердие может проявляться в небольших поступках и должной оценке достигнутого результата. В моём случае, например, если я хочу убраться на кухне, то решаю привести в порядок какую-то небольшую её часть – плиту или обеденный стол. Я убираюсь и мою эту часть, а потом иду отдохнуть на пару минут (а может, и дольше). Возвращаюсь, смотрю на результат своего труда и говорю: «Да, так чисто! Я проделал отличную работу». Это придаёт мне сил и заряжает энтузиазмом для того, чтобы приняться за другую часть кухни. Пожалуй, этот подход сильно отличается от попытки вымыть всё целиком, начав в одном углу, перейдя в другое место, так никогда и не сосредоточившись на какой-то определённой зоне. А оценив итог работы в небольшой части, вы заряжаетесь энтузиазмом, необходимым для того, чтобы приступить к следующей части. Без этой радости нельзя развить усердие. Мы привыкли приступать к делу с некой горячностью, что только вызывает физическое и эмоциональное напряжение. Мы думаем: «Я должен это сделать. Прямо сейчас и всё сразу». Такой подход ведёт к физическому и эмоциональному стрессу.
Поэтому вот вам моё понимание правильного усердия: выполняйте большие задачи, разбив их на небольшие части, и делайте короткие перерывы. Но самое главное в этом процессе – уделить немного времени тому, чтобы по-настоящему порадоваться своим достижениям. Если мы это сделаем, то с уверенностью взглянем на любое большее дело, которое нам предстоит. У нас появится ощущение: «Да, мало-помалу я со всем этим справлюсь – что бы это ни было».
Концентрация
Пятая парамита называется на санскрите дхьяной, или иногда самадхи, а на тибетском – самтен, что переводится как «концентрация» или «сосредоточение». Чаще всего под концентрацией подразумевают вид медитации, хотя глубокий смысл концентрации состоит в том, чтобы дать своему уму пребывать в состоянии открытости, простоты и бдительности. Такая простая и лёгкая практика концентрации на самом деле способна помочь упростить принятие решений, кажущихся чрезвычайно сложными.
Например, несколько лет назад я побывал на продолжительных учениях Адеу Ринпоче в Тибете. Как это бывает в случае с длинными учениями, это был целый комплекс разных мероприятий, включавший длинные периоды чтения религиозных текстов и другие ритуальные элементы, выполнение которых требовало особой точности. Я смотрел на Адеу Ринпоче и видел, как ровно и спокойно он наблюдает за всем происходящим. Он просто сидел с открытыми глазами, делая то, что полагается выполнять ведущему церемоний. Он сидел абсолютно ровно и неподвижно, не обращая особого внимания на то, что делали участвовавшие в учениях монахи.
Во время перерыва я услышал, как Ринопче критикует одного из монахов, говоря ему: «Нет, ты пару раз ошибся».
Я был поражён. Казалось, он не обращал никакого внимания на конкретные события, но при этом осознавал всё, что происходит. Поэтому однажды во время обеда я поинтересовался у Ринпоче: «Как вы поняли, что происходит? Ваши глаза были неподвижны, внимание ни на что не переключалось».
«Я был в самадхи», – ответил он.
Он объяснил, что устойчивое пребывание в абсолютно открытом, пространном внимании – это не ступор; практикуя самадхи, человек может видеть всё, что происходит, не сосредоточиваясь при этом ни на каких определённых вещах.
«Это как видеть отображение в зеркале, – пояснил он, – однако зеркало такое широкое и устойчивое, что ты можешь видеть всё, что есть в комнате, без предубеждения и предвзятости. Можешь видеть всё, что в ней происходит, не фокусируясь на какой-либо конкретной вещи.
Ты должен доверять пространству, потому что оно всегда здесь. Если будешь сосредоточиваться на феноменах, на проявлениях, которые непостоянны и ежесекундно изменяются, всё время прыгают вокруг, – если доверишься им, тогда будешь всегда как бы вести с ними борьбу.
Поэтому полностью доверяй пространству, в котором появляются все феномены. Будешь доверять – и твои органы чувств будут распахнуты. Ясность и устойчивость сольются воедино».
Я увидел такую же безмятежную, неизменную открытость в своём отце примерно за год до его смерти. Было ясно, что его физическое здоровье ухудшалось, и я решил почаще его навещать и проводить с ним больше времени. В тот период, несмотря на то, что тело его слабело, он приступил к новому проекту по расширению и переустройству храма в Наги Гомпе, где люди выполняли ритуалы, молились и медитировали. (На самом деле мой отец всё время что-то строил и расширял. Он никогда специально не собирал на это деньги. Люди просто оставляли деньги в качестве традиционного подношения за учения или благословения, и в какой-то день он заявлял: «О! Здесь достаточно, чтобы это построить или починить».)
Один из проектов заключался в сооружении алтаря для огромной статуи Тары, женского воплощения сострадания. Такие статуи считаются очень ценными объектами поклонения и обычно помещаются в своеобразный стеклянный шкаф для защиты от пыли. Отец попросил меня помочь закончить эту работу, и в какой-то день я пошёл посмотреть, как продвигались дела. Поскольку статуя была очень большой, рабочие, устанавливавшие стеклянную витрину, вынуждены были использовать две горизонтальные стеклянные секции. Но эти секции соединялись как раз на уровне глаз Тары, так что глаз практически не было видно.
Я поднялся к отцу, чтобы рассказать о проблеме и спросить, как поступить. Он, конечно, был в своей маленькой комнате, где спал и где давал учения. Дверь была не заперта, но входной проём – зашторен. Я слегка отдёрнул штору и увидел, что он медитировал. Не желая его беспокоить, я опустил штору и подождал несколько минут. Потом подумал: «Может, он уже закончил», – и снова заглянул внутрь. Отец по-прежнему спокойно и расслабленно сидел и медитировал. Я подождал и опять заглянул – и так четыре или пять раз.
Спустя полчаса я начал мёрзнуть, стоя на проходе, и подумал, немного эгоистично: «Так, вообще-то это не моя забота. Это его монастырь, и я работаю для него. Почему бы мне просто не войти?». И в то же время мне было любопытно увидеть его реакцию: выйдет он из медитативного состояния, чтобы уделить внимание практическим вопросам, или же – что, как я слышал, свойственно великим мастерам, – его медитация была настолько открытой и свободной, что, не выходя из этого состояния, он предельно правильно и точно отреагирует на любую окружающую его ситуацию.
И я вошёл, обратившись к нему официально.
«Ринпоче».
Он спокойно посмотрел на меня, не изменив взгляда или выражения лица – никакого знака, что он оторвался от медитации и имеет дело с вторжением. Я рассказал ему о проблеме, попросил совета, и он дал мне кое-какие указания. И пока я пятился к выходу, он продолжал так же спокойно сидеть. Не было ни единого признака того, что он прервал состояние концентрации или уравновешенности или что ему нужно было возобновлять свою практику. Не было никаких «снаружи» или «внутри». Он ничуть не менялся, медитируя или давая мне совет относительно неурядиц на стройке. Он был настолько ясным и открытым, но при этом не было ни малейших признаков того, что он намеренно удерживает эту ясность и открытость; они были частью его существа, непринуждённые и непрерывные.
Это было для меня величайшим уроком. Обратившись тогда к отцу и слушая его инструкции, я осознал, что концентрация – это не попытка на чём-либо сфокусироваться, это пребывание в обширном «нецентрированном центре», из которого ты совершаешь все действия.
Кроме того, это фундамент для следующей парамиты.
Мудрость
В итоге мы подошли к шестой парамите. Как праджня с санскрита, так и шераб с тибетского обычно переводится как «мудрость».
Важно отметить, что существует два вида мудрости. Первая представляет собой способность различать, интересоваться, задавать вопросы, обобщать полученную информацию, анализировать её и принимать решения. Каждый человек, если только у него нет каких-либо физических или генетических изъянов и нарушений, обладает этой обычной мудростью, базовым интеллектом и способностью отличать феномены друг от друга.
Мы всё время что-нибудь анализируем: прикидываем расстояние между машинами или изучаем окружающих людей, пытаясь определить их настроение. Зачастую мы автоматически проводим этот анализ на подсознательном уровне.
Второй вид мудрости называется «трансцендентной», или «запредельной», что, пожалуй, проще понять как кульминацию прозрения, выражающуюся в способности видеть по существу взаимозависимую, преходящую и иллюзорную природу относительной истины и фундаментально открытую, ясную и неограниченную природу абсолютной реальности. Это умение различать между фантазиями и проекциями – нашими историями о «я» и «других» – и истинной природой вещей. Это проницательное восприятие, позволяющее увидеть пространство за облаками, безусловную любовь за слоями привычных программ идентификации и непонимания, основанного на страхах и надеждах.
И одновременно это интуитивное понимание того, что проявления способны возникать благодаря тому, что есть фон пустоты; что облака видятся как надвигающиеся и уносящиеся благодаря фону пространства; что именно благодаря когнитивным и эмоциональным навыкам, обретённым во время приключений с разными измерениями собственного «я», мы можем воссоединиться со своей истинной природой и раздуть из искры пылающий костёр.
Итак, для практики трансцендентной мудрости нам необходимо намеренно возродить в себе аналитический потенциал. Мы должны распознать тот пытливый аспект своего ума, то самое любопытство, которое побуждало нас расти, развиваться и познавать мир.
Как это сделать?
Обычная мудрость – то, что мы можем назвать интеллектом или разумом, – искажена предубеждениями, предвзятостью, надеждами, страхами, прошлым опытом, жёсткими идеями. Поэтому, начиная практиковать трансцендентную мудрость, мы сперва анализируем того, кто анализирует. Мы используем практики медитации для того, чтобы обострить свой природный интеллект, распознать предубеждения, предвзятость и прочее, придя к более чёткому пониманию привычных программ интерпретации опыта.