людей без очереди выхватывая из толпы
через мгновенье предъявлял
их карандашный образец
Он был в ушанке со шнурками, связанными на затылке
в шинелишке горбатой
его лицо пожгли дожди
с усами, с карими глазами —
тождественник поэта Ер
был дико счастлив он без повода
И тут же из дверей Синьории
из под воды под своды, взявшись за руки
под свист вбежала свадебная пара
Бряцая грязным подолом невеста
он поднял всю тяжесть платья
и бился с ней в бессильной радости
Но видишь ли не передать
Того, что видел ты и мне рассказывал —
Не выйти из под дождя навеса в сад Боболи
Не знаю все слилось все смешалось
И письмо размокло я забыл слова
Вставь в пропуски что хочешь по желанию
ты знаешь что сказать
Я помню светлые подтеки
На обоях в комнатах
Хоть Лоренцетти хоть Мартини
шедевр братается с шедевром
Мы взглядами погружены в другого
но напрасно по сырой собрались штукатурке
его писать
нет красок в кистях рук
чтоб увидать фрагмент
надо собрать осколки
сжать в руке остатки целого
Отжав дожди как жатву
Письмо ко мне вернулось
По недостиженью адресата
И я стою его, читая, здесь по адресу обратному —
на станции Firenze S.M.N.
Напротив моего стола
Стоит какой-то странный человек
И смотрит, улыбаясь, на меня
Он мысль свою простую пьет, дожевывает грушу
И ждет, когда со мной заговорит.
Улица Anton Chekhov
незаметно свернув
выводит на белую между стен улицу Монтале
Sul muro graffitti
На улицах я был один,
Как Первомай этот —
Праздник труда (festa lavoro)
Транспорт стоит и метро на приколе
Я был один прямоходящий
на солнечных площадях
мимо пролетали в скорлупках корпускул
обтекаемых светом машинах,
но даже сдавленный шепот не доходил из них
Тополь высокий раскрывался ввысь
в незаконченной глубине боковой перспективы
да водяная пыль искрометно
рассевалась по кругу за сетчатой оградой
сколько сделать еще протяжных шагов к месту,
откуда можно найти весь городской горизонт
В тот же день – я не знал – в этот миг
ты навсегда покидала Москву
Глубже, чем боль, уходя, глубже сна, выше
облаков этих,
еще не лишенных чувств
Панорама с холма Милана
здесь не видна:
древо сухое на фоне зеркального банка
И наметают мороженое в кафельно-вафельный факел
у ипподрома galoppo.
Там снаружи за решеткой зеленой музея
Солнечно и приготовления к свадьбе в парке —
церемонно-ретроспективная пара
соломка светлая канотье
узкие панталоны в полоску
девочка или мальчик в матроске
рядом в кустах фото-рекрут, вспышки внезапные,
на плече – телекамеры светометатель
Я один в галерее, лишь три служительницы веселых —
смесительницы света
в униформе свежей
с ключиками вместо пальцев
и одна в очках, где отражается небо
от той картины
Здесь безлюдно
Но между Карра и Моранди
где на картине город
средиземный и безвоздушно-душный
в стороне на невидном столике —
служебно-оливковый телефон
Из терема этого через косую решетку
Ты слышишь вдруг в парке звонок мобильный
И не прекращая разговаривать с
подругами музейными
и глаз не спуская с меня
Ты очки поворачиваешь вовне
туда, где праздник буффонный настает
Где в начале века вы были?
кто прильнул к этим окнам снаружи в матроске?
и с музейными этими музами, когда я обхожу квадраты
картин,
отраженных в паркете
но здесь в окруженьи и в круженьи вещей
один неподвижен на постаменте
молчальник-телефон —
вещь посторонняя
без внутренних очей
Ты ночью не спишь
окружена ненужными копиями
с дневных картин
словно в каюте наперстковой
где сквозь отверстья игольные
входит с палубы свет
ты тянешься к нему перстами
но не перчатка, а звезда морская
на сушу выбралась из темноты
перстнями извести лишь что-то начертала
у глаз отведенных на мгновенье от воды
Ты слышишь звук телефонный где-то в глубине во сне
ты тянешься к брюшку закрытой сумки
и молниями полость рассекаешь
но замкнут далеко тот звуковой исток
И оливковый скромный телефон и во сне твоем отрешен
скрыв под фалдами виц-мундира
свой секретный хвост или шнур,
уходящий вглубь стен
Не откликнется телефон, даже если вскрикнет картина
Есть в тишине древесной темная сень
И магия цветущих вишен, магния
Редкие вспышки под солнцем, передвижение
церемонии в парке
Словно раскаты, уходящей под своды неба
грозы
Между людей и мгновений
на незримом току, на свету, где пыли идет обмолот
лишь телефон затесался —
вечнозеленая вещь
втерся служебно и жалобно
Словно и я вкрался в эту ткань
чужеземец и посторонний
с хрупкой охапкой мгновений
Я вышел в парк
я шел по замшелым тропкам
левой и правой ногой,
мне античная статуя,
сваленная навроде окурка,
сообщила из ретро-ленивых своих новостей:
не разбирается на огонь и солнце магнитная карточка,
что в прорезь входит, как язычок огня,
И впереди под деревьями зеленый склон
Был сплошь затенен.
Если въезжаешь на поезде
Оборотясь назад
(хлеб свой последний торопливо глотая)
Незаметно начнется лагуна
И посрамленные лгуны смолкнут
Видишь, уходит в ширь моря
серп этот —
призрачный город мгновенный
(уверен, не более года продлится мгновенье)
Город-виденье,
белые башни-домны,
в которых, наверно, пыль отвергнутая поет
и не Duomo, а Mestre
и не предместье Венеции,
а истинный город-пилот.
Сейчас в последний раз развеется дым
перед неясными вокзальными стеклами,
где поезд твой смолк
там поезда красоты – транспорт спасенья,
но Венеция сонм повторений, не способный уже улететь
А здесь рассеяться скорбно согласный
тот скульптурный, не тронутый вечностью
экологически чистый дым
что удержит его кроме красной
краски-каймы на трубах
Все дымы-побратимы
исчезание их – начало воспоминаний,
где дымы обратимы,
акварельное грязное пятнышко байкальского горизонта
разрастаясь цветет
где по граду иному
люди бродят рядясь в кафтаны
из желтого меркаптана-тумана
житель тот прежний влечется в наш день
и нехитрым перышком
истрeбимым мгновением
в утицу каждой улицы —
венецианской заводи
под молчаливое днище моторной лодки сойдет.
Лишь несколько лиц опечаленных оставили отпечатки
в фотопластинке оплавленного
плазменного стекла
спутников,
тех, кто сошел у озера без горизонта
на пол-пути к Венеции,
к испарившимся венериным циркам.
Не оправдаемся, если забуду
отсвет небесный этот, снятый с обоев
с дагерротипов содранный
глянец за глянцем…
Посланец… он улыбнулся, крыльями посылая привет
были заняты руки, он нес, как
статуэтку, нечто с обломленными
руками, с пробитым
носом и ртом
он скрылся мгновенно в проломе,
что уходом своим в Москве оставила ты
отсвет лица моего здесь еще загорал в боковом окне
пред ликами пылинок событий
из областей ничтожеств
рябинок наперстков…
Нашарить за спиной разбитую пепельницу
мраморной отстоявшейся воды
чтобы стряхнуть туда и отжать этот пепел
влажный пронесшийся
сквозь стекло
А. Сергиевскому
Через восемь лет, а не восемьдесят