И я проник туда
С шуршанием знобящегося шелка
Через леса из арматуры
И на мгновенье острие гвоздя
Задев виском.
И не заметил,
Как подмалевок сумеречный
Излился из виска.
Сквозь раздвижные города в долине я прошел,
Я пересек все ваши аргентины,
Что вы построили
В поселке Подмосковья
После полýдня.
Где на засовах магазинчиков замки́
И на ружейных магазинах смазка спит.
Я раздвигал все баррикады
Из пластиковых ящиков
При свете мотоциклов
Я предъявлял несуществующие документы.
Я плыл над смутными холмами
И видел тени
От ночной охоты,
Что гналась за мной по следу
Внизу и впереди меня.
Лишь шепот крови настоящей
Из мира сквозь разрезанный висок
Входил струей остриженного целлулоида,
Промытого до вытемного блеска.
Безостановочно шуршала пленка,
Сворачиваясь в розы злополучные
И заполняя целый мир.
Но можно ли хотя б сквозь эту щелку
вернуться в жизнь,
Протиснуться в ту дверь,
Куда пускают лишь невинных?
Куда свободно величаво
Идут на четырех ногах,
Не оглянувшись,
Лишь лошади, да, может быть, собаки.
Не стать мне тонким, как фанерная борзая
Построены здесь пограничные отсеки.
Пещеры бункеров
Ощерясь улыбаются
Под козырьком стекла непроницаемым
С изюмом на губах.
И все ж влечет меня туда
Ко входу темному
По просекам,
Куда сгущаются лесные рельсы.
Здесь эта дверца
На перекрестке лесных дорог
Где на распутье – все,
И вещь от образа отделима?
Но в прежний мир
Сквозь ту подковку,
Сквозь скобку самолетную,
Через кордон отнюдь не из картона
Мне, пошатнувшись, не пройти
С железным отпечатком пальцев
на горле.
Чтоб тайный зуммер не звенел
Во всех ушах ненасытимых,
Во всех очах малахитных
Да, во всех очах ненасытимых.
Здесь где путь раздвоенья,
По ту или по эту сторону двери?
Здесь где свободна память
Звенит, звенит звонок…
Не школьный сумрак ли,
как наждаком
покроет парты
Там эта память свободна Когда очнутся лепестки
Но скобка разбита,
коньки расклепались
и очки мои раздвоились
Я мог бы ждать
В ночном лесу
У сада, созданного
на помосте
Но жизнь скользит иная
В пластмассовых
надломленных ветвях.
Река бежит,
И яблоня с батистовыми
цветами
Дрожит в забвеньи над водой
И темная вода
Окружена прожекторами
Вода, не ведавшая, что творит.
Что отражается в ее
сомкнýтой глубине?
Кто черным облаком сады
проглотит
Плеснув слюну змеиную
на землю?
А вы… вы изгороди обставляли
фонарями
Вы в воду до рассвета подливали
свет,
Вы проявитель лили в нашу душу,
И стало черным белое и белым —
черное.
Но вот иной далекий
Весь выгнувшись на прутиках
невидимой кровати…
Сгорает он вдали, вдали
Чтобы прорвáлась черная
бумага,
Мелькнули лица в перегаре
света
С медузами опавших эполет
Рассыпавшихся юпитерóв.
И броневая линия стекла исчезла,
И только шаткая лесная дверь
Покачивается на свету.
И дрогнут сцепки прочные границ,
Качнутся люстры над плечами с портупеями,
И побежит в обе стороны мир
от наших линз.
Замрут вокзалы
На выгнутых нервюрах,
И Гете с чемоданом,
Что пробирается сквозь разлинованную Европу,
Под озаренными разрывом,
Дюралевыми парусами
Замрет.
Летит в лицо раскрытый на щупы и спирали
звездный огонь
И словно прутиком раздвоенным блуждает
Слепая вена на виске.
В мире распада я быть не могу
Но есть зубчатая и хриплая звезда,
Что повернулась вдруг во всех глазах,
Словно колесико часовое закружившись
в оплавленном песке.
И с хрипом, в темноте мерцающей
Разорванною лентой
Заструилась мысль всеобщая.
Я вскрикнул —
Я возник.
И к морю глаз открытых ваших вышел.
И по полозьям найденным
Скользнет ночная кинокамера,
Прожектора разбитые идут по сторонам,
Последний, как обугленная пальма,
гремящей фермою пройдет,
Бежит земля.
И рельсы входят в море.
Мелькнут над ним,
Как тень от чайки, руки.
Рябь от воды накроет
Монтажный стол.
Две полосы стальные,
Струящиеся над пленкой,
Прогон – щелчок – прогон.
Довольно глаз,
Откиньте море.
Здесь на холодном кварце
Зеркало для зренья
И небо просветленное.
Но где же люди,
Куда их отнесло?
Их море грубыми мазками
Собрало в верхний ярус неба.
Кто тянется с лицом горящим,
Кто со свечой стоит,
Кто путевым кивает фонарем.
Я не был ослеплен
Здесь в этой точке ночи —
В эпицентре вашей мысли,
И вы глядели сквозь мои руки,
И я мыслил вами.
А фонари ночные
Мигнули и от поезда отстали
Среди болотных огоньков знакомых.
Ночь масляная,
И копоть под глазами прогорает,
Открывая свежий мир.
И двое за столом
Прозрачные тасуют карты,
Прозрачны лица их
И кадры пленки, отвлеченные
от мира.
И лес сосновый виден прозрачный,
словно школа,
За партами рядами спят ученики,
Все головы шмелиные склонили на руки тяжелые,
В пыльце испачканные у реки.
Чуть сероваты хвойные откосы
Железнодорожной насыпи,
Где под журчание воды в разрезах
Собора профиль проступает.
Легальны сны мои,
И спать легко мне
Здесь у ручья
На влажной гальке.
Неощутимый свет
Под шум воды, струящейся под веками
Сожнем и вынем
Из наших глаз
Влажную рожь кинопленки.
Это тот лед, это тот мед,
Что виден изо всех глаз
На подъездных путях
Спицею света.
И ночь, хотя держится в стороне,
Но также во тьме голуба,
Остановятся глобусы
Утомленных белков
Сливовых глаз собаки,
Что оглянулась в полете от сырых трав
Веретено этого света, зазвенев, не упадет на землю.
Не размораживайте страх.
Бесстрашнее остаться в страхе?
С узором мерзлым на устах.
Не размораживайте прах,
Чтоб мамонтом отледенев
На миг продлиться, на глазах
Возникнув и истлев.
Все постарели в одну ночь
Из сада зимнего изъяты
Счастливейших семидесятых.
Еще сверкнет Ерусалим
В небесной дали Иордана,
Губами из под льда молим,
Заговорившими нежданно.
Но в тех живых, что вырваны из льда
Не нарушаема свобода,
Как камень в бездне небосвода,
В других не кровь и не вода —
Лишь пыль, встающая у входа,
Убитых и воскресших без суда.
Я пришел сюда,
Где строится вторая дача N1,
Где вода в желобке
После полудня, как в мензурке зудит
И в меланхолическом зное
Смешаны с металлическом вкусом
Фейхоа и Мисхор
Омега моря…
Здесь, где стройбат
С обеда уже прошел
И у мраморных глыб,
Меж реликтовых сосен
На кулинарном тамтаме
Играть перестал солдат.
Все спокойно.
Не слышно ни сердца,
Ни звука во втулке стеклянной
На холме.
Но ровно каждые полчаса
С тайным щелчком
Открывается эта хрустальная табакерка