Омега моря…
И по нижней веранде,
По патрульной тропе,
С паутинной пружинкой в каркасе,
С автоматом в руках, завороженно развернувшись
Совершают они
Музыкальный свой ритуал.
Суп для всех стоит в площадях,
Заслоненный колышимой кисеей
Остывающий суп в жаркий день
Будут будут еще
Вдаль уходить твои руки,
Будешь воздух жалеть.
Омега моря…
Вот он воздух мучительной хвои морской.
Половину поверхности света
Держат в море, дрожа, электроны
Гравитацией мира,
Отделяя половину другую,
Заслоняемую от нас.
Это туда,
Словно черный изгнанный контур
Сквозь меня вы прошли —
В те же прозрачные своды,
В закрытую музыку снова
По ступеням грохоча сапогами
Я за вами вступил в ваши тени
С отмычкой от мира
Разжимая в кармане железную скобку волн
Шлюзы шли за ширмами старинного моря во мгле
Провисали гирляндами виноградные лозы
Мы глядели на них изнутри.
Словно сквозь прорези сундука —
В балюстрады недосозданных галерей
Вы взглянули отсюда,
Словно с оборотной стороны Земли.
От висячих мостов далеких
В чащу родимую наших лесов,
Где бегут по лицу
Тени шагов
И туманная просека над водой.
Здесь меж затаенных камней
Вы бродили
Не находя того
К чьим ногам
В летний день на плацу
Припадали вы
Неподвижным солдатиком тени.
Вы искали хоть просвета в куполе смутном
И дрожала на игле случайной
Омега моря моя.
Лишь усталость
Словно юность продленная
Застиранным маскхалатом
В темноте волочилась за вами
И к последнему бюсту его вы подошли
И дыхание ваше воспарялось
На его умоляющее лицо.
В этот миг
Под закрытыми веками гипса
Тишина…
Я сказал
Это здесь
Та последняя точка —
Моря и неба прицел,
Где минута поворота и вдоха для статуй дана.
И никто уже меры света не видел
И вбежавший по ступеням солдат
Ударил прикладом в его лицо.
И услышали мы встречный гул из камня и моря.
Вы молчали,
Разбивая прикладами бюст.
И под гипсом тирана
В трепещущей маске
Мы увидели нашего друга —
Как сплошную рану, лицо.
Мы держали его,
Словно нежданного брата,
На руках в разломленной скорлупе.
Отмотайте же бинт,
И бегите, и тяните его до моря…
Побежим по окраине мира…
Размотается гипсовая чалма,
Пусти их невинных, виновных
Пройти успеть меж створками света.
Вы качнетесь в трепещущий свет,
В эту бьющую рану из гипса
И в лицо исчезая его
Вырываясь из бюста наружу
Вы ворветесь на станцию ночи.
Караульную будку минуя,
Где под ветром колышется часового фигурка
И в открытом море за ним – маяк.
И у писаря из рук выбивая перо
В замедленном вечном
полете
И не скальпель, а нож падет,
замкнув эту ночь о рельсы.
И в чернильную ночь
Ты уйдешь, и двинется поезд, расчищая искры с путей.
За собой оставляя в разомкнутом свете
лишь обрывок газеты
На одной стороне газеты
Ты в афганской просторной каске
На другой стороне —
Ты убит.
Перегоны-мосты
Вам привидятся на закате,
Силуэты дорог
В резкой сырости бязевого белья,
Силуэты мишеней с белыми оспинками от пуль
Голоса…
Через строй переездов
Раствориться немыслимо в этой земле.
Омега-моря-подкова
На твоей, как браслетка, надета руке,
Ты потянешься в ночь,
Увязая прощальной рукой,
Но не в нашей земле.
Живы все, кто вернулись.
Молох в серой мерлушке,
В усах и улыбке-пенсне
К вам приблизится на вокзале
В той объемной оспенной
фотографической серой икре…
Ты въезжаешь в лицо его, закрыв глаза —
в крупнозернье этого века.
Ты въезжаешь в свой город
На яблоках спелых
В дневальной грозе,
Что смывает с плеч знаки различий.
Ты въезжаешь в Москву
В подбровья мостов и садов
В ветки редкие световых реклам
И десны госпиталей,
Где в потерянном завтра-сегодня-вчера
Иероглифы в серых халатах
Подметают больничный двор.
И одежда разъята твоя на ура,
Ты вошел в половину световую лица,
Ты вышел из ниши тени,
И подковка сверкнула во лбу: омега моря.
Счастья не хватит на всех.
Из книги «Бессмертие повседневное»
В зале темно,
Но елочный запах уже появился
В темной золе неизведанных прежде предметов.
Цифры в игрушечном сердце не спят.
Пальцем их в диске ракушечном тихо заводят…
И голос гудков сердцевин
В вокзальной пыли отзовется
Из щелéй болевых пробудя́тся вихри
всех швов позабытых,
И павшие нити, что в щели соленой смолой убирали,
Очнувшейся влажною стружкой завьются
И палец уколют в ночи́ открывания двери
прохладной и нежной
Неотделимо тело от парика,
Неотличима зеркальная гладь реки
От завитков зеленоватых трав.
На что мне добротный костюм,
Он и так запыленный лежит,
Словно старый конверт на дне светлой реки
В одна тысяча девятьсот сорок седьмом году.
Не надо и створкой зеркальной кареты
Лучик чужой ловить,
Чтобы светить в себя,
Ведь в камере-обскуре забытой
Все свалены в стихотворных позах,
И кровь девятнадцатого столетья
Похожа ныне на желе для бритья.
Кто подскажет мне как мне быть,
Если тело всего лишь храм,
Кто нашепчет мне в уши
Улицей зеленоватой
Королевскую тему и шестиголосный канон.
Как белесая медь вокруг разлита…
И в березах бирюзовая сыпь на запястьях.
Ты ли думаешь, что возьмешь меня
Гулом чугунным, идущим из ноздрей коня?
Как посылку для века небудущего схороня
И химической надписью
Поджигая в воздухе, отошлешь поклон.
Немота стены из зеркальных линз реки бирюзовой.
Я осень вспомнил позднюю,
Когда венчальный серебристый желудь темный
Вниз сквозь редеющие руки пролетает
И сквозь редеющие сети солнечные
Друзей твоих.
И смутный дуб в падении злаченых
желудей увидишь
И клена влажного нездешнюю стальную красоту.
Заглинили дороги вдоль оврага,
Копытца давние печально отзвучали.
Но эхо дальнее все ближе,
Чудесный вкус воды
Все искренней в твоих ладонях.
И шар прозрачный соберется
Из тысячи умытых маслянистых брызг,
И гладкая его поверхность
Вдруг на колени хлынет к нам под солнцем.
Коричневый отсвет на городе…
Ржавеющий вечер сквозь дымную кровлю,
О как же обнять листву и ослабнуть
под тяжестью тени земной
В щедрости предвечерней.
Но поздно сжимать этот отблеск у листьев
И закатной вытертой кровли ржаной,
Поздно, ты слышишь, поздно.
Поздно уже говорить.
Поздно шептать
И лимонные дали гасить
И наконечники стрел ссыпать
Ржавой звенящей струей в карманы
Из распавшегося кургана.
Сухость бетонных столбов с виноградной лозой,
Медных ночных проводов
И зелень латунная под ногами,
Кирпичный отсвет тел наших,
Дарующий в подземной теми метро
Осенние георгины.
Первая ночь наступила,
Ветер еще не болел,
И горечь в садах не осела.
Ночь вторая ожиданий зыбких на набережной
недвижной
И сирени, сметаемой слабым скребком с реки.
И сырая глубокая во влажной и ломкой
ржавчине черной
Уходящая ветром третья ночь.
Вечер, вечер предлетний
Шепоты осени дня…
Когда люди глядят под землей друг другу в глаза,
И метро размежает их мимо
Угасающих глаз иных.
Но не хочу я и сна ночного
Под раскрытыми в моющим свете огнями,
Нет, не хочу я остаться во сне,