Всё в посольстве по-советски сложно и необычайно
светло
говорят пиши бумагу даже по трафарету
подложенному поперек
ты хотел хоть одним глазком в будущее
заглянуть
но оттуда кто-то заглядывает сюда
срок подписи твоей иссяк и истек
юго-восточнее Азии здесь можно
жить
если б был воздушным твой позвоночный столб
а не то, что ты на нем застыл
на столпе
боль твоя спеленута в местный пресный хлеб
ты бы мог пережить и ее и избыть
но избыток зрения твой бежит во все
стороны здешних мест
шумным холодом ты все соринки
с пола прогнал
все равно за окном необыкновенно тепло
и стеноз сжал вас всех
в одной небольшой
стране
и за краткой подписью
видится лишь ее рука —
не хотел, а приходится кратким быть
как Магдалина Борисовна
что нюрнбергский весь протокол
запечатлела птичьими
стенографическими значками
только пальцы ее тогда на светлой стене
повторяли щепотью
шероховатое то движенье
но тебе сейчас не на те пальцы
тонущие в прошлом
смотреть
воротиться хотя б невидимым в свои края
но жаль здесь себя потерять
и на мировой твоей гармонии
кто-то другой играет там
за твоим окном
воротиться бы в юность и
набравшись сил
побежать бы отсюда во все стороны жизни
выйти б наружу за холодом
пока не утратилась вся подпись твоя
и чернила для белил этой стены
еще в памяти есть
Имена и лица в метро
…перелицуют пальто
это подсветка высотки
точные гостиницы «Украины» края
тот нежный отверженный
сверхосенний свет
где-то в 50-х
перелицовывали пальто
также но навзничь лежала
плоскость обнажена
темная а с изнанки
светлый свет
и в пальто перемещенное
перелицованное лицо
словно с зари на вокзал
все-то меня не отымут
и не отпустят меня
лиц безымянных значенья
шепот тихий камей
каменных лиц имена
на той стороне Садовой, прямо
на той стороне
лица ночные лицую
глажу пламенный камень
и дорогие глаза
бедное наше всемерное
схваченное светом осенним, высотами
не перелицованное лицо
Волейбол белой ночью
гипсовые ваши тела
задержались в воздухе
Хоть завтра да сегодня уж
на завод снова
пусть даже срежут
процентовки
порвется стружка
в токарной мелочи
но здесь в горячей посвященности
в такое
бытие
Где повторенье без изъятья
на капли алкоголя
жизнь пока не распадется
на скамье оледенелой —
верные тела, оставленные в белом воздухе
без ночи без уничижающего
сна совсем
Отшумевшие аплодисменты
В памяти опали, как листва
Где же рощи рук,
Что дарили шум
лишь за то, что я актером
вызвал или вызволил другого
Лоб его и голос или локоть оголил
Перед жаром всеслепительной и беспощадной
рампы
Лишь за то был дорог вам и мил
Что в себе открыл я жизнь иного
и четверть жизни в чужих лохмотьях проходил
сам френчу ношенному уподобленный немного
Но на сцене иногда думал
вот вечер кончится
выскользну из зрительской толпы
и неузнанный под звездами,
видя вас как одного огромного со стороны,
пойду один
в несминаемой своей одежде
Плавающие слева иль справа
сплавы их листьев
на лацканах
металлических
Объемы их объемна их
славы их глаз
листва живая
не говорили их глаза
но порознь каждый
жили
глядел и уходил
не уходил
в свою сторону света
света пролетающего за черным окном
Вызвать меж забвенья вещей образ
Алена твой
Здесь в средостеньи берез
Аляповатых губ примкнувшего
трутовика
Шумом шоссе неясным оплакана
Высота сосны горечь-даль
сталь давняя неба —
Обещание верное
Бутоны черных копий
на углах железных оград
И несмела несметная
Зелень
пробирается первый раз
на парад земли
и в повторе как песня
вытянет, вызволит во всю длину жизнь
жизнь твою вечную
На перекрестке ночном
Трехпрудного где разделяется он
На Ермолаевский и Благовещенский
ты стоял тогда и сейчас
Направо налево ль пойдешь —
словно два свежих отворота —
воротника у форменки
отклонены во тьму
направо ли – в Благовещенский
где закрыв глаза снится все тихий
утренний шелест сумки холщовой
направо ли там где казармы и за
стеклами лица безмолвны
налево ли где каштаны светятся над посольством
со странным страны окончанием
на «агвай» или «угвай»
Но не слишком ли обнажена там
улицы Жолтовского улицы
будущей
в повороте ночном книжная эта желчная
желтизна
Кто передоверил перепроверил кто не
переуступил
на пороге осеннем
свои права
чтобы за всех видеть
и тихо за вас всех сказать
…встретился совершенно незнакомый человек
Несмотря на солнце, в капюшоне
Правой рукой опираясь на палку, шел наразмашку
В левой – с раскрытою книжкой в желтой обложке
взгляд его был, как пароль
И в лице непрочитанные морщины.
Пресловутого Дуная
Льются вечные струи
Там на берегу Дуная
возвышается гора
мимо велосипедисточек
не разъедется толпа
Люди косвенно мешают
зрению (не обесточь)
бестолочь толчется в оптике
ей мешает человек
И по бесконечной набережной
однодневками снуют
велосипедисты встретились
разошлись и вновь снуют
И мешают восприятию
разошедшиеся тени,
самостийные тела
Как объять, когда проносится
бешеный велосипед
Буда, Пешт или безумная
восхищенная Москва
Легче нам, что не проносятся
по краям Москва-реки
велопеды скоморошные
легкие, как плавунцы
Легче нам изъять из зрения,
как застрявшее стекло
Пети Медленного дление
И Наталью Медовых
Станислава Иванова
и еще Полину Грач
Где кончается в них город
Где тогда начнется ужас
Город в нас воспоминания
очищаем от людей
и бесшумно ходют дворники
всех сметая как соринки
ветровых открытых глаз
И вернуть удастся ль в город
Тех, кто выброшен до дна
Гору Геллерт неочищенную
от людей, людей, людей
И холмы Москвы
памяти А.Ю.
75-го август
Мерцая дремали авгуры
Расстегаи с визигой
и литровый цилиндр