Кончались четвертые сутки непрерывного дежурства.
Наталья Петровна протиснулась напрямик через очередь, выдернула застрявшую сетку и остановилась передохнуть у стены. Ящики, на которых сидели старушки, были пусты.
— Счастливая, — донеслось из очереди.
Наталья Петровна опустила сетку с бананами на ящик.
Теперь бы только дотащиться… Виски опять ломит… А все же какое это глупое слово — счастливая… Да и есть ли оно вообще на свете — счастье?.. Глупое, самозабвенное счастье… Когда кончилась война, было настоящее счастье, но ведь одно на всех… А вот свое, хотя бы малюсенькое, но свое… Неужели так и нечего вспомнить?.. Быть такого не может… А та ночь, мелькнувшая случайной искоркой…
— Я тебя люблю, понимаешь, люблю! — он вдруг придвинулся к ней, забавно выпятил нижнюю губу и замер.
Она его поцеловала. Он ответил неуверенно и вяло.
— До завтра, — она встала и попыталась выдернуть руку из его сухих ладоней.
— Я как только увидел… Как только… Понимаешь?.. Это до самой смерти…
Она не дала ему договорить, еще раз поцеловала и убежала по лунной аллее в корпус. Всю ночь пролежала не раздеваясь, а утром собралась и тайком уехала.
А все началось с пустяка, с "бега в мешках". Энергичный массовик загнал их в широкий полосатый мешок — она хохотала, нежданный партнер смотрел куда-то в сторону и теребил пальцами край мешка. На первых метрах они упали раз пять — она поднималась первая и дергала его за рукав, а он, обретя равновесие, судорожно цеплялся в край мешка и что-то бубнил под нос.
Вечером на концерте он подсел к ней. Она поправила его модный галстук, съехавший набок…
Уехала из пансионата утром, а через пару часов в автобусе стало невыносимо душно. Вот в последний раз далеко внизу мелькнуло море, а может, просто клок тумана, застрявший в ущелье. Поворот, короткий туннель, поворот…
Впереди — поезд дальнего следования, и облупленный вокзал, и новая квартира на Студенческой набережной, и раздобревший солидный муж, и послушная дочь, и в перспективе покупка машины — не хватает пока две тысячи.
А если бы он догнал в аллее, позвал с собой, ничего не обещая, кроме любви… Но он остался на скамейке под магнолией…
Наталья Петровна положила джемпер поверх бананов. Паренек в жокейке и Витька, стоя на краю тротуара, уплетали бананы и разбрасывали кожуру. Очередь зло и сердито поглядывала на них.
Нашла что вспомнить… Но почему-то всегда кажется, что счастье прошло совсем рядом на цыпочках… И наверное, прав зять, когда после очередного разговора заявил, что там, на войне, счастлива была одна лишь Верочка… Именно для таких блаженных приберегается счастье…
Дождь прошел, и только редкие капли, срываясь с веток, продолжали скатываться по брезенту палатки.
Наташа пришила пуговицу к гимнастерке и протянула иголку Верочке. Та долго мусолила губами суровую нитку и наконец попала в ушко.
— У меня сегодня волна плавала все дежурство, — Наташа приподнялась, чтобы надеть гимнастерку, и задела головой брезент. — Замучилась…
На брезенте осталась светлая полоса.
— А мой радист опять работал открытым текстом: "Люблю, целую, жду!"
— И ты, конечно, снова не зарегистрировала нарушение и не доложила по команде, дуреха…
— Жалко человека, — Верочка уколола палец и сунула его в рот.
— Ох, смотри, лейтенант узнает!
— Ну и пусть узнает, пусть!.. Я уверена, даже больше чем уверена, что он поймет… Это вы с Зинкой лезете из кожи, по любой мелочи шум подымаете.
— Поймет, держи карман шире… Скажи лучше, чего ты трясешься, когда Ремезов к тебе подходит, глазки закатываешь?
— Лучше бы за своей Зинкой следила, — Верочка уронила иголку на колени и стала искать ее, осторожно шаря пальцами по юбке. — А помнишь, когда вы зимой приходили ко мне в госпиталь и Зинка улыбалась всем подряд? Так после лейтенант заглядывал, и мы даже поговорили малость…
— Да надоела ты с госпиталем, уши прожужжала… Один раз командир навестил, подумаешь… Мы вот с Зинкой целых три раза были, так ты про нас и не вспоминаешь…
— Я помню! И про вас, и про лейтенанта! У меня память хорошая. В школе знаешь как стихи щелкала, "Мцыри" за вечер одолела…
— Хорошая, хорошая. Вот проживи еще лет двадцать, потом хвастай…
— Да я и сто лет проживу — ничего не забуду, ничегошеньки…
Наталья Петровна подхватила сетку с ящика, вышла на солнцепек. Забор церкви отрезал ее от очереди. Было слышно, как постукивает на лесах молоток о древние кирпичи и дребезжит сброшенный лист ржавого железа.
Такой же жаркий день был, когда Зинку отчислили из части…
Девчонки молча подходили к Наташе, и каждая протягивала ей то кусок фланели, то ненадеванный лифчик, то недавно полученный кусок мыла.
— Зинку, тварюгу, надо было в штрафбат заместо лейтенанта, — Настя долго крутила в руках газетный сверток и наконец сунула Наташе. Теперича назначат дундука вшивого, намаемся…
Через полчаса Наташа отыскала Зинку у дороги. Та сидела на пыльной траве в ожидании попутки. Лицо ее в багровых пятнах казалось заплаканным.
— Тошнит? — Наташа положила узел Зинке на колени. — Пригодится…
— Честное слово, Наток, я не думала, что лейтенанта упекут в штрафбат… Это в тот день было, помнишь, когда мы с тобой котел чистили… Повар все любезничал со мной, гадости всякие рассказывал, а потом и говорит — что вы, девчонки, дурака валяете, все равно скоро на фронт отправят, а вам ведь, глупеньким, так легко от армии избавиться, стоит только случайно от доброго человека забеременеть… Вечером пошла я к тому дворику, где коза блеяла, а навстречу лейтенант с котелком, а в котелке молоко… Потрепались малость, да и пошли к нему молоко пить, и тут я воспользовалась моментом, а он как будто этого ждал… Видишь, не прогадала, отправляюсь в глубокий тыл… А лейтенант выживает, такие не пропадают…
Из-за поворота показалась машина. В кузове маячила одинокая фигура. Пыль густо стелилась на обочину.
— Наток, прости, что я тебя на курсы потянула, а сама сбегаю хочется урвать кусочек жизни, а я сумею, вот увидишь, сумею, только береги себя, может, когда-нибудь и придется свидеться, прости, ох, и смутно мне, хоть давись, — прости, да девчонки пусть на меня зла не имеют, у самих как еще сложится — неизвестно; дура я, полная дура, была бы поумней, глядишь, за Ремезова бы замуж выскочила…
А через три дня шустрый лейтенантик построил отделение возле РУКа.
Был он молоденький, рыжеватый, в лихо заломленной фуражечке, и кого-то напоминал Наташе.
— Не пора ли обедать? — Настя высунулась из шеренги.
Лейтенантик молча посмотрел на нее, забавно покачал головой.
— Да не томите, товарищ лейтенант…
— Значит, есть приказ… Командировать одного человека на летучку. Особое задание командования у линии фронта… Ротный так и сказал — особое задание… Не знаю, кого выбрать, познакомиться как следует не успел…
— Можно мне на летучку? — Верочка сделала два шага вперед. — Я не подведу.
Лейтенантик прошел вдоль строя и остановился перед Верочкой, и все увидели, что он чуть выше ее, да и то из-за фуражки.
— Будут другие предложения? — командир вернулся назад и уставился неподвижными глазами на замершую Настю.
Откуда-то появился Санушкин с котелком в вытянутых руках, но сейчас же попятился назад, прячась за машину.
— Вы, товарищ лейтенант, не думайте, что Верочка у нас робкая, Настя часто заморгала. — Она очень серьезная и упрямая, даже боевая…
Остальные девчонки молчали.
— Значит, решено… Разойдись!
— Не ожидала от тебя такой прыти, — Наташа поправила Верочке загнутый воротничок. — Возвращайся скорее.
— Может, лейтенанта Ремезова встречу, — Верочка нагнулась и сорвала мятый одуванчик, побелевший наполовину. — Ты знаешь, как только про летучку услыхала, сразу об этом подумала. Вышла и боюсь — как бы еще кто не вызвался…
Пушинки облепили рукава Верочки.
— Иди, собирайся, дорога не близкая, — Наташа вмяла сапогом в пыль отброшенный Верочкой одуванчик.
Летучка не вернулась с задания. Позже дошел слух, что ее накрыло при артналете.
Наталья Петровна прошла до конца забора, остановилась. Закрыла глаза.
Выйдет мне эта очередь боком… Головушка проклятая раскалывается… Хорошо еще, что прямо у прилавка не сподобилась…
А все тот нелепый случай…
Наташа посмотрела на Санушкина, который, как всегда, обхватив колени, дремал на матрацах. Но рядом с ним не было Зинки. А она так любила замирать, прижавшись щекой к его плечу.
На месте Верочки сидела Настя, а из-за нее выглядывала недавно присланная с курсов девчонка.
Вот и осталась одна…
Вдруг Наташу бросило на стенку, а Санушкин, взмахнув руками, нырнул к Насте, а потом, так же взмахнув руками, отпрянул обратно, толкнув Наташу к приемникам.
Настя и новенькая повалились вслед за Санушкиным на скатанные матрацы.
Ближний к Наташе приемник сорвал крепление и, подпрыгнув на столике, рухнул ей на голову.
Когда Наташа очнулась, она увидела лейтенантика. Он стоял над ней и что-то беззвучно говорил разбитыми в кровь губами. Может, он объяснял ей то, что она узнала позже, — шофер, оказывается, завалил станцию в воронку, но, к счастью, никто не пострадал, лишь ей досталось, да и то чуток.
Только сейчас она разглядела у лейтенанта на носу мелкие веснушки и поняла, что он весь, начиная с новой портупеи и сияющей на фуражке звездочки, похож на того мальчишку, который давным-давно нравился ей в седьмом классе, — разглядела и вновь потеряла сознание и очнулась уже в госпитале.
Она сразу догадалась, где находится, по запаху, который помнила еще с зимы, когда ходила вместе с Зинкой проведать Верочку.
Открыв глаза, Наташа долго изучала мятую простыню, натянутую перед ее кроватью, и когда с той стороны, в гулкости палаты, возник отчаянный стон боли, он обрадовалась, потому что мгновенно вспомнила беззвучные губы веснушчатого лейтенанта.
Мамочка моя, чуть не оглохла совсем…
Стон, приглушенный подушкой или ладонями, повторился.