Борис Спиридонович знал, что основа для такого соглашения появилась после принятого КПК 1 августа 1935 года по предложению Исполкома Коминтерна «Обращения к народу об отпоре Японии и спасении родины». В этом документе КПК предложила всем без исключения партиям, политическим и военным группировкам, в том числе и частям гоминьдановской армии, прекратить гражданскую войну, объединиться для сопротивления японской агрессии. В обращении предлагалось создать правительство национальной обороны из представителей различных политических, военных и других группировок, единое командование и объединенную антияпонскую армию. С трибуны VII конгресса Коминтерна в Москве об этом же заявил на весь мир официальный представитель КПК Ван Мин.
По поручению Б. С. Стомонякова полпред со всей определенностью сказал: «Мы приветствовали бы установление политического единства Китая, но это должно быть сделано руками самих китайцев». В последующих беседах с Чан Кайши, когда полпред получил прямое указание Б. С. Стомонякова, он со всей категоричностью заявил: «Никакой посреднической роли в его (Чан Кайши. — Авт.) переговорах с китайской компартией мы играть не будем, и это внутреннее дело Китая».
Касаясь возможного военного сотрудничества между двумя странами, писал полпред, Чан Кайши все время уходил от конкретизации взаимных обязательств и высказал пожелание «сохранять его в секрете» не только от Японии, но и от Англии, «пока не будет подготовлена почва в Англии и Америке».
На это Борис Спиридонович в ответной телеграмме полпреду от 29 февраля 1936 года указал, что, поскольку Чан Кайши «все еще колеблется и все еще не решил для себя окончательно вопроса о сопротивлении японской агрессии», наши заявления должны находиться «в соответствии с теми неопределенными позициями, которые он сам занимает…
В Вашей беседе с Чан Кайши Вы должны по-прежнему исходить из того, что соглашение между СССР и Китаем несравненно более выгодно для Китая, чем для Советского Союза».
Летом 1936 года Борис Спиридонович получил политический доклад полпредства, в котором анализировалось внутриполитическое положение в Китае в 1935–1936 годах. Ему как заместителю наркома в вопросах отношений с Китаем приходилось больше полагаться на полпредство, поскольку китайское руководство почему-то не доверяло своим дипломатам, находившимся в Москве, и предпочитало, боясь утечки информации, вести переговоры с советскими дипломатами в Нанкине.
Борис Спиридонович читал доклад, подчеркивая синим карандашом заинтересовавшие его места. В докладе отмечались глубокие антияпонские настроения среди китайской интеллигенции и буржуазии, особенно наглядно проявившиеся в студенческом движении.
«Неизбежность столкновения Чан Кайши с Японией, — констатировало полпредство, — пусть не для защиты Севера, пусть только для защиты центральных провинций, ставит в порядок дня вопрос о создании единого фронта. Популярность идеи единого фронта среди китайской молодежи (как это показало студенческое движение), среди массы интеллигенции (как это показывают многие официальные и неофициальные выступления их), среди рядовых гоминьдановцев… и, наконец, среди части лидеров гоминьдана не оставляют никаких сомнений в том, что вопрос о едином фронте в Китае безусловно назрел».
Борис Спиридонович не мог не согласиться с этим совершенно четким выводом. Он вспомнил недавнюю информацию полпреда, в которой говорилось, что один из генералов, Чжан Сюэлян, не только в принципе за соглашение с красными армиями для общей борьбы против Японии, но что даже фактически заключил перемирие с коммунистами. Стомоняков задумался о метаморфозах жизни: отец Чжан Сюэляна — маршал Чжан Цзолинь, некоронованный король Маньжчурии, был ярым антисоветчиком, антикоммунистом и «большим другом Японии, павшим от руки наглых террористов», как писали токийские газеты. А теперь сын его одним из первых прокладывает путь к антияпонскому единому фронту.
Д. В. Богомолов видел все тонкости политической игры Чан Кайши. Отметив в докладе, что не только часть лидеров гоминьдана, но и сам Чан Кайши понимает, что успех сопротивления в антияпонской войне будет возможен только после прекращения всех раздоров между отдельными политическими группировками, полпред делал вывод:
«Чан Кайши, однако, понимает и то, что соглашение о едином фронте предполагает развертывание сил всех прогрессивных элементов в стране и неизбежную демократизацию всей системы, а это как раз самое последнее, на что он может пойти». Из этого следует, что, «как бы Чан Кайши ни понимал необходимость единого фронта для борьбы с Японией, он пойдет на него только тогда, когда будет к этому принужден событиями: только после того, как война с Японией станет фактом, он может пойти на соглашение о едином фронте».
Борьба за единый фронт в Китае активизировалась. Все попытки гоминьдановской клики противостоять этому всенародному Движению и договориться с японцами терпели неудачу.
В декабре 1936 года произошел так называемый сианьский инцидент, который вновь поставил Китай на грань междоусобной войны. В ночь на 12 декабря Чан Кайши и группа сопровождавших его гражданских и военных деятелей центрального правительства были арестованы в городе Сиань патриотически настроенными офицерами из армии маршала Чжан Сюэляна. Эта акция, как оказалось, была проведена с согласия некоторых руководителей китайской компартии.
В ряде органов японской и китайской печати пытались взвалить вину за сианьские события на СССР, обвинив его в неискренности: мол, на словах выступает за создание единого фронта, а на деле способствует разжиганию гражданской войны.
В ответ на это Советское правительство и лично Б. С. Стомоняков предприняли энергичные усилия, чтобы убедить центральное правительство в непричастности СССР к этим событиям. «Правда» в передовой статье от 14 декабря 1936 года писала: «Политике раздробления и закрепощения Китая, политике создания хаоса, выгодного врагу, противопоставляется политика объединения и консолидации всех сил для защиты подлинной независимости Китая».
Через две недели сианьский инцидент был ликвидирован, и Чан Кайши возвратился в Нанкин. Решающую роль в этом деле сыграли китайские коммунисты, на практике осуществлявшие решения VII конгресса Коминтерна, призвавшего к созданию единого фронта в борьбе против фашизма и войны.
Б. С. Стомоняков в телеграмме временному поверенному в делах СССР в Китае И. И. Спильванеку писал: «Выразите наше полное удовлетворение тем, что конфликт закончился без кровопролития и без гражданской войны, и заявите еще раз, что мы искренне желаем полного объединения и укрепления всего Китая».
После урегулирования сианьского инцидента наступление, которое вели армии Чан Кайши против районов Китая, контролируемых китайскими коммунистами, фактически прекратилось. Началось формирование единого национального фронта.
Б. С. Стомоняков, несмотря на занятость, по-прежнему держал в поле зрения развитие советско-польских отношений. Его удручало нежелание польских правящих кругов улучшать отношения с СССР.
— Я за последние два месяца, к сожалению, не имею столько возможностей, как раньше, следить за польскими делами, — говорил он польскому послу в СССР Ю. Лукасевичу, — но все же знаю ряде крайне недружелюбных, а иногда и прямо враждебных по отношению к нам статей в польской прессе. В то же время мне неизвестна ни одна статья в советской прессе, направленная против Польши.
Отвечая на упреки посла о перепечатке в советских газетах неблагоприятных отзывов французских газет о политике Польши Борис Спиридонович сказал, что Польше было бы более естественно обращаться с таким вопросом к своей союзнице Франции, чем к СССР, который не является ее союзником. Он перечислил неоднократные обращения советской стороны к польскому правительству с целью выработки совместных действий против агрессора, однако они остались без ответа. Заместитель наркома напомнил, что переговоры Польши с Германией велись втайне от СССР в момент, казалось бы, наилучших отношений между двумя странами.
— Разрешите мне просто, по-человечески, в совершенно частном порядке сказать, — продолжал Стомоняков, — что я вас не понимаю. Вы хорошо знаете, что в советско-польских отношениях СССР всегда был активной стороной, которая добивалась расширения и углубления отношений. Вы этого не хотели и пошли другим путем. Так почему же теперь вы жалуетесь и говорите, что вы огорчены? Если наши отношения не таковы, какими они могли быть и должны были бы быть, то ведь исключительно по воле польской стороны. Жалуйтесь поэтому на самих себя, а не на нас.
Борис Спиридонович никогда не видел Лукасевича в более затруднительном состоянии. На лице посла появились красные пятна, он явно растерялся.
Но отрицательная позиция Польши к реализации советско-французской идеи о создании Восточного регионального пакта взаимопомощи осталась без изменений. Однажды Б. С. Стомоняков прочитал информацию о беседе полпреда Я. X. Давтяна с польским премьер-министром Л. Козловским. На вопрос полпреда, что думают в Польше о введении в Германии в нарушение Версальского договора всеобщей воинской повинности и увеличении германской армии до 12 корпусов, польский премьер-министр с солдатской прямотой сказал:
— Я имею 30 дивизий, и неплохих дивизий, и я спокоен за Польшу. СССР не должен опасаться германской агрессии, ибо на пути ее стоит Польша и ее 30 дивизий. Германия иначе не может попасть в СССР, как через Польшу, которая ее не пустит.
В июле 1935 года стало известно о поездке министра иностранных дел Польши Ю. Бека в Берлин, где он имел беседу с Гитлером. В ходе этой беседы польский министр заверил германского канцлера, что Польша никогда не будет «орудием русской политики» и не станет участником Восточного пакта, который был бы направлен против Германии и который растворил бы в «общих коллективных договорах» польско-германское соглашение.
Но Борис Спиридонович знал, что существует другая, народная Польша, которая тесно связана узами совместной революционной борьбы с русским народом и которая понимает, что без дружбы с СССР не может быть независимой Польши.