Рука Ромиля потянулась к палитре. Закрепить ее на краю мольберта. Тюбики с красками перебрать. Как всегда он отворачивает крышки зубами, потому что это невозможно сделать одной рукой. Однако в какой-то момент он понял, что сегодня ему не нужны краски, и тюбик полетел в сторону, жалобно брякнув об пол. Холст на подставке сменился картоном, а на стеллажах Ромиль отыскал грифели.
Несколько дней прошло в напряженной работе. Глория, которая выглядела еще более замученной, чем прежде, заходила по нескольку раз в день, но Ромиль почти не обращал на нее внимания. Он рисовал, штриховал, растирал грифель пальцами или ребром ладони, нанося слой за слоем, пока задуманная металлическая поверхность не обретала необходимый твердый блеск.
И вот наконец Ромиль испытал замечательное чувство освобождения, которое наступает, когда рука художника, занесенная над картиной, опускается, потому что больше ничего уже не нужно. Работа закончена, вещь обрела себя, и любое дальнейшее вмешательство не просто излишне – оно вредно, так как нарушит сложившуюся целостность.
В этот раз Глория застала художника за едой. Ромиль заказал пиццу, и теперь в комнате пахло сыром, на столе распахнулась плоская упаковочная коробка, а молодой человек облизывал пальцы, собираясь приняться за второй кусок.
– Садись, поешь, – пригласил он. – Вкусно! Много креветок и сыра.
Но женщина лишь покачала головой. Насыщенный запахами воздух квартиры вызвал у нее тошноту, и она торопливо распахнула окно. Последнее время она почти не может есть, и кое-кто из приятелей уже осторожно намекал, что такая худоба ей не к лицу и не пора ли, мол, сходить к врачу. Но Глория знает, что ей не нужен гастроэнтеролог. Это все от нервов, а причиной постоянной нервотрепки является этот проклятый цыган! Она повернулась и неприязненно взглянула на художника, который как ни в чем не бывало пил вино прямо из горлышка бутылки. Борясь с искушением отобрать у него бутылку и надавать этой же бутылкой по темноволосой голове, она подошла к картине.
– Отвези ее, – велел Ромиль, набивая рот пиццей. – Отвези этому полицейскому, Максу.
– Он из ФБР. Специальный агент.
– Да? Ну, агент так агент. Это даже хорошо.
– Ты хочешь подарить картину специальному агенту Максу Деррену? – хмуро спросила Глория.
– Да! Такой подарок для него и той девушки…
– Это, знаешь ли, мило, но для бизнеса не очень хорошо, – протянула Глория. – Если ты хочешь продавать свои картины за достойные деньги, то не стоит раздавать их бесплатно.
Ромиль перестал жевать, швырнул недоеденную пиццу в коробку и уставился на Глорию тяжелым взглядом.
– Этот рисунок не продается, – медленно и внятно произнес он. – Я сделал его для Макса, и он должен его получить.
– А если он ему не понравится? Или эта девушка останется недовольна?
– Как это? – озадаченно переспросил Ромиль.
– Ну, не все разбираются в искусстве. Часто у людей бывают примитивные или специфические вкусы, – пояснила Глория.
Некоторое время художник молчал, обдумывая ее слова, потом пожал плечами:
– Мне все равно. Я хочу, чтобы они получили рисунок. Не понравится – пусть выкинут.
– Тогда отвези его сам.
– Почему?
– Я… должна уехать по делам. Нужно готовить выставку, ты не забыл? И вообще… такие подарки принято вручать лично.
– А если курьер отвезет? – с надеждой спросил Ромиль.
– Нельзя, – не без злорадства отозвалась Глория, которая во что бы то ни стало решила отправить в управление упрямого негодяя. – В ФБР не пускают курьеров и не принимают посылки. Террористов боятся.
Такое объяснение могло обмануть разве что ребенка, да еще цыгана, который про террористов, конечно, слышал, но не интересовался ни ими, ни методами борьбы и безопасности, принятыми в той или иной стране.
– Ладно, – недовольно сказал он. – Я сам отвезу.
Глория выскользнула из квартиры сразу же, как он ушел в душ. Ромиль оделся; ругаясь и помогая себе зубами и коленками, кое-как завернул картон в оберточную бумагу.
Шофер такси помог ему загрузиться на заднее сиденье вместе с картиной, а когда машина тронулась, протянул пассажиру сложенный лист бумаги:
– Это вам, мистер.
– Мне? – Удивленно переспросил Ромиль, не спеша брать бумажку. – Что это?
– Записка. Просил передать один человек, сказал, что он ваш коллега и это такой сюрприз. – Шофер-индус сверкнул белыми зубами и качнул чалмой в сторону картины. – Так и сказал: мы с ним коллеги; он – художник, а я – скульптор.
Ромиль взял листок, развернул и прочел написанные четкими буквами слова: «Сегодня ночью на той же крыше».
Он сложил бумажку и сунул в карман. Шофер, сообразив, что сюрприз оказался не из приятных, помалкивал. Ромиль невидящим взглядом уставился в окно. Спецагент Макс Деррен сказал, что Скульптор – убийца. Что произведения свои он выполнял не в камне или глине, а использовал для них убитых им людей.
Такси ехало по шумным улицам, мимо магазинов, жилых домов и замерших на перекрестках пешеходов. Но Ромиль ничего и никого не видел. Он думал, хочет ли он увидеться со Скульптором. Сперва художник решил, что эта встреча будет ему неприятна, но такие мысли были продиктованы отнюдь не соображениями о том, что Скульптор – убийца. Одним из занятий цыганского клана, который возглавлял барон, отец Ромиля, был наркотрафик. А там, где есть наркотики, неизбежны не только взятки и угрозы, но и смерти. Сам Ромиль в убийствах не участвовал, но не раз присутствовал на встречах, где подчиненные передавали барону деньги и отчитывались «о проделанной работе». Он воспринимал такой порядок вещей как должное, и ни разу не задумался о тех, кого убивали, чтобы расчистить путь наркотрафику. Однажды, когда барон выходил из машины, к нему метнулась женщина, плача и выкрикивая проклятия. Кто-то потом доложил, что это жена участкового: молодой был, дурак, не захотел закрыть глаза на торговлю зельем, деньги брать отказался, грозил дело завести…
Как ни чудовищно это звучит, но Ромилю и в голову не приходило осуждать Скульптора. Более того, вспоминая их разговор, Ромиль понял, что есть у них кое-что общее. Пожалуй, было бы неплохо встретиться еще раз, пока Деррен не добрался до него. Макс Деррен будет идти к своей цели и рано или поздно поймает Скульптора, и тогда пообщаться с ним вряд ли удастся. Приняв решение, Ромиль облегченно вздохнул, и тут шофер сказал:
– Приехали, мистер!
Шофер распахнул перед ним дверцу, вынул картину и, получив щедрые чаевые, отсалютовал, приложив пальцы к чалме.
– Вы хотели меня видеть? – Макс поднял голову от клавиатуры, но сперва нажал кнопку «сохранить», а то, не дай бог, скачок электроэнергии или еще что – отчет сначала писать кому же охота.
– Да, – ответил Ромиль, который уже начал распаковывать картон. – Я принес вам подарок.
Макс растерялся: не так уж часто кто-нибудь приносит подарки спецагенту ФБР, а потому упустил момент, когда еще можно было утащить этого типа в отдельный кабинет и рассмотреть подарок в приватной обстановке. Джо уже тащила ножницы, Грегори, подоспевший от соседнего стола, суетился рядом. Остальные сотрудники не осмелились приблизиться, но тянули шеи и таращились изо всех сил. Однако, когда оберточная бумага пала как последний покров со стыдливой девственницы, все они странным образом оказались как раз в той половине зала, откуда было лучше видно, и все как один уставились на рисунок.
Ромиль не смотрел фильм Робокоп, но у остальных увиденное живо вызвало в памяти именно это патриотическое произведение американского кинематографа. В центральной фигуре легко угадывался сам специальный агент Деррен, чье тело отлито было из металла, и металл этот явно побывал во многих боях: на правом плече зияла рваными краями рана, запястье деформировано и словно расплавлено, но изуродованная рук все еще сжимает оружие. Второй рукой агент поддерживает тело девушки: она обессиленно виснет у него на плече. В фигуре и пышных волосах, почти скрывших лицо, легко угадывается Джо. Одной рукой девушка цепляется за напарника, другой зажимает рваную рану на боку. Позади людей угадывается силуэт горящего здания. Оба они шагают по переплетению тел, которые принадлежат человекообразным рептилиям. Одна из тварей вцепилась в ногу Макса зубами, и видно, как от яда расползается металлическая плоть…
В воцарившейся в зале мертвой тишине громом прозвучал сдавленный шепот Макса:
– Кто ему рассказал?
Ряды любопытных мгновенно распались, и через несколько секунд оказалось, что каждый изо всех сил занимается каким-то своим очень важным делом. Поскольку каяться никто не спешил, Деррен перевел бешеный взгляд на художника и вопросил тоном выше:
– Откуда вам известно об этой операции?
Ромиль смотрел на него, чуть склонив голову. Гнев специального агента не напугал его ни в малейшей степени. Вины за собой он не чувствовал, и интересовали его сейчас два момента: автоматически он отмечал, как характерно, пятнами, краснеет кожа у рыжеволосого в момент крайнего возмущения. А еще серые от бешенства глаза Макса почему-то напомнили художнику о комнате для допросов. Там серые стены и еще, помнится, там очень тихо. Почему-то Ромилю показалось, что очень скоро он опять будет слушать эту тишину.
Обстановку разрядила Джорджина: она все копалась в своем столе, а тут вдруг бросилась к художнику.
– Не слушайте их! Что эти остолопы понимают в искусстве! Мне так нравится картина! Спасибо вам! – она порывисто обняла Ромиля, и тот мгновенно успокоился и заулыбался.
Остальные тоже отмерли, загомонили, Бафер что-то крикнул о железных парнях, Грегори с умным видом вещал о сюрреализме. Только Деррен не проронил ни слова, пока за художником не закрылись двери зала. Однако, убедившись, что чужой покинул помещение, специальный агент рявкнул:
– Джорджина!
Все еще улыбаясь, девушка оторвала взгляд от картины и посмотрела на шефа.
– Вот это что ты сейчас здесь устроила? Какого черта? Откуда этот придурок знает, на каких местах у меня шрамы? Да и у тебя тоже? – он ткнул пальцем в ее левый бок.